Эден Лернер - Город на холме
Израильтяне быстро забывают об очередной войне и начинают жить так, как будто война Х – последняя. В этом наша сила и наша слабость. После осенних праздников на авансцену вылезли самые мирные проблемы. На мой вопрос о том, когда свадьба, Шрага спокойно ответил, что свадьба не намечается. От этого заявления я долго приходила в себя и подбирала с пола собственную челюсть. Шрага терпеливо ждал.
− Как так не будет свадьбы?
− В ктубе[226] написано что я должен обеспечить ей дом. Дома еще нет. Я не могу подписывать обязательства, которые не в состоянии выполнить.
− Но так нельзя…
− А как можно, Офира? – он смотрел на меня с неподдельным интересом и только по побелевшим, переплетенным пальцам рук я видела, что этот разговор его не радует. – Расскажи мне, что по-твоему я должен делать.
Вот так всегда. Задал невозможные рамки и крутись, Офира, как рыба на сковородке. Что он должен делать? Селить Малку с ребенком в караван на стройке без водопровода – отпадает. Жить у меня вшестером – не влезем. Если бы речь шла только о троих, было бы легче. Но Малка не оставит близнецов, и в этом она права на сто процентов. Шраге жить там, в Маале-Адумим – скорее свиньи полетят. С его-то гонором и бзиком на тему того, что он не хареди и на средства тестя жить не станет. Что и приводит нас к исходной точке.
− И чего мы ждем?
− Мы ждем, когда дом будет построен, и мы выкупим там квартиру. Концерн обещал помочь с ипотекой.
Почему концерн в качестве большого одолжения? Почему не государство, которому Шрага отдал половину своей взрослой жизни, таскаясь на эти бесконечные сборы, подставляя себя под ножи, пули, гранаты и прочие удовольствия? Неправильно мы живем. Неправильно.
− Ты действительно собрался жить в Кирьят-Арбе?
− Что тебя удивляет? Или, может, тебя что-то расстраивает?
Что меня удивляет? До по большому счету ничего. С его черно-белым восприятием мира и склонностью к простым решениям ему там самое место. Во всем Израиле нет таких уверенных в своей правоте товарищей, как ядро Хеврона-Кирьят-Арбы. Шрага действительно не создан для жизни в мегаполисе и работы в офисе. Он создан для фронтира − для места, где от мужчины требуется не интеллект, а здравый смысл; не сложные комбинации, а умение работать руками и руководить людьми; не хорошо подвешенный язык, а спокойное отношение к переспективе умереть не в своей постели. А где можно найти фронтир в нашей небольшой стране? Правильно, на территориях. Расстраивает ли меня что-то? Тоже нет. Они, конечно, экстремисты те еще, но в гетто они его не запрут, потому что они сами уже не в гетто. Значит, мое место в их семье у меня никто не заберет.
Вопрос о свадьбе я больше не поднимала, а сосредоточилась на том, что пытаться контролировать и направлять жизнь близких людей непродуктивно и аморально. Он никак не мог этого усвоить, а младшие братья и сестры регулярно подкидывали ему сюрпризы. Моше-Довид не расстался с харедимным образом жизни и вернулся в йешиву, пусть не такую безумную, как раньше, и то хорошо. Малка под большим секретом рассказала мне, что он просил у нее книжки по детской психологии и сказал, что хочет стать меламедом, учить детей. Сдавать на багрут[227] он не захотел, и Шрага воспринял это как личное оскорбление. Бина тянула всю семью в организационном плане, сдала багрут, призвалась на национальную службу[228] и вообще вела себя примерно, если не считать ежемесячного участия в групповых женских молитвах у Котеля и столь же регулярных арестов там же. Оба – и Моше-Довид, и Бина – заявили, что не хотят заводить семью. Один не хотел вешать на постороннего человека свою болезнь, другая по горло наелась патриархата, домашней работы и ухода за детьми и хочет отдохнуть от всего этого за учебой и молитвой. Вот ведь упертая семейка. Риша, наоборот, заневестилась в неприлично юном возрасте. Ей только исполнилось пятнадцать, когда она сообщила нам всем, что выйдет замуж, как только закон позволит. Парень из курдской семьи, ослеп в результате взрыва газового бойлера, работает механиком. Познакомились на какой-то “слепой” тусовке, организованной интернатом, где Риша училась. Тут Шрага меня приятно удивил. Ни единого анти-мизрахистского заявления он себе не позволил, только сказал, что Рише еще подрасти надо. Лучше всех в “светскую” жизнь вписался Натан, что было удивительно для человека, пережившего такую травму. В конце 2008-го года он пришел ко мне в библиотеку прощаться перед призывом. Бережно сгрузил на стол огромный роскошный букет из восемнадцати белых роз, весь в лентах, блестках и еще во всяком разном. Я не поняла, делает он это, чтобы не нарушить закон о прикосновениях или чтобы не повредить цветам. И ужасно растерялась. Последний раз мне принес цветы Ронен, когда еще учился в школе. От Шраги я за все эти годы не дождалась даже старой метлы. Он чинил у меня дома все, что ломалось, мыл полы и не давал поднять ничего тяжелее дамской сумочки. Но цветы – это не его стихия.
− Очень красиво, – я уткнулась в букет, как смущенная невеста. – Это твоя идея?
− Нехама сказала, вам понравится.
Так, уже Нехама откуда-то появилась.
− Ты с ней дружишь? – я была сама деликатность.
− Я на ней женюсь. Как рабби Акива на Рахели[229]. Только рабби Акива ушел учиться, а я служить.
Ронену я написала и получила ответ, что моя поездка в Ташкент не желательна по причинам, от него не зависящим. Все понятно, он не хочет, чтобы община, которую он возглавляет, видела, какая у него вольнодумная мама. Правда, в этом же письме он сообщал, что приезжает в Израиль по каким-то хабадо-организационным делам и спрашивал, не буду ли я так добра посидеть с его старшей дочерью. Ребенок родился в Нью-Йорке, большую часть жизни прожил в Узбекистане и в глаза не видел Святой Земли, а ей уже семь лет. Электронное письмо пришло как раз, когда мы с Малкой в очередной раз гоняли у меня на кухне кофе и чай. Я справилась с волнением и взглянула на Малку. Она старательно делала восточноазиатское бесстрастное лицо.
− Твои интриги? – спросила я.
− Неужели вы думаете, что я могу влиять на рава и рабанит Моргенталер? Они посланники Хабада, они сами на всех влияют.
Мы посмотрели друг на друга и захихикали как две шкодливые девчонки. Даже то, что накануне Шрага врезал какому-то очередному наблюдателю в Хевроне и поимел с полицией крупные неприятности, не испортило нашего веселья.
На три недели Шрага с Малкой тактично исчезли из моей жизни и моей квартиры. Я до последнего момента не верила, что Ронен оставит мне внучку. Звали ее Хана-Адель. Не по годам серьезная старшая девочка в многодетной семье, мамина помощница вроде Бины Стамблер. Но ей было всего семь. Она с удовольствием хрустела печеньем, слушала мои истории, рассматривала музыкальную шкатулку, которую отец привез из Германии в тогда-еще-Палестину. Телевизор молчал, нам было интересно вдвоем. Я повторяла за ней благословения, училась ставить тесто для халы и не чувствовала, что меня принуждают и заставляют. Мы гуляли по Иерусалиму, я успела съездить с ней в Эйн-Геди и на Кинерет и в Цфат. И везде рассказывала. Вот тут шли бои. Вот здесь был теракт. Вот здесь остановили сирийцев. Всякий раз я спохватывалась – чем я гружу маленькую девочку? А она смотрела на меня спокойными добрыми глазами моего и своего отца и отвечала – савтале[230], здесь жил праведник такой-то. Такое впечатление, что праведников и мудрецов у нас тут было, что муравьев в муравейнике. Я плакала, провожая их в аэропорту.
− Не плачь, савтале. Хасиды не расстаются.
Хасиды-то может и не расстаются, только почему она тоже носом шмыгает?
Я долго не могла поверить, что это не было сном. Моя привязанность к Малке приобрела совершенно новые оттенки. А проще говоря, я за нее кому угодно рога обломаю.
В начале 2008-го Шрага с Малкой наконец-то поселились под собственной крышей. Там было построено две многоэтажки на двести квартир каждая, и все это называлось “Мецудат Рам” − Возвышенная Цитадель. “Новый поселенческий блок” удостоился персонального фи от американского Госдепа, но белый с синими балконами “Мецудат Рам” как ни в чем не бывало мерцал вечерними огнями, похожий на инопланетный корабль, севший посреди пустыни. Его мечта, которую он сам строил и защищал. Его возвышенная цитадель. Его дом.
Они поставили хупу тихо и незаметно, во время поездки в гости к малкиной матери в Техас. Я даже не обиделась, все понимала. Шрага не выносит толп и не любит сидеть без дела. А чем еще заниматься жениху на свадьбе, как не сидеть без дела посреди толпы? Я воспринимала их как единое целое с того самого дня в аэропорту Бен-Гуриона. Впервые увидев Малку после поездки в Америку, я поняла, почему у них не возникло проблем с ритуальным окунанием и расчетом правильного дня для церемонии. На ее девичьей плоской фигурке беременность стала заметна очень рано.
Операция “Литой Свинец” обошла нас стороной. Стресса с родами нам хватило выше головы. Хоть и плановое кесарево, но все равно страшно. По любому из многочисленных швов матка может разорваться, и тогда кровотечение известно с каким исходом. Но все обошлось. Увидев нас, Малка вознамерилась встать с постели и даже прошла пару шагов под дружные крики персонала:
