Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A
– Какая футболка, – заметил он, вручив чашку Дэмьену; на футболке была старая карта Уайтчепела, с пометками, где Джек-Потрошитель убил своих жертв – обычно никто не понимал вообще, что это, и спрашивали; а Клавелл понял; Дэмьен понял, что Клавелл понял; да, удивительный дворецкий у отца Декампа; футболку подарил ему на день рождения Ричи; страшно, да, поржал; футболка была классная – приталенная, цвета топленого молока, собственно, цвета карты, карта была на всю футболку, а не традиционно спереди. Где Ричи находил такие футболки, Дэмьен не знал – придумывал, заказывал, наверное, сам, наверняка где-то в мире был магазин футболок с дизайном от Ричи Визано, дьявольской игры этого роскошного стального с хромом ума; потому что сам Визано приходил к завтраку порой в футболках с невообразимыми принтами; под старую графику, викторианскую, две женщины, в чулках, корсетах, дерутся на улице, вцепились друг другу в пышные волосы, груди из корсетов, вокруг кошки, дети, и уличный музыкант играет на скрипке; черно-белая потертая фотография гангстера с выбитым зубом, шляпе заломленной на затылок, в руках рулон скотча – щербатая улыбочка: «Я знаю, как нет-нет-нет превратить в ммммм»; с набором предсмертных цитат от знаменитостей – например, самая любимая у Тео, он всё мечтал ее как-нибудь выпросить, с цитатой от Моэма: «Умирать – скучное занятие. Никогда этим не занимайтесь» – шрифтом под почерк Моэма… Чай был крепкий, черный, с чабрецом. Дэмьен нашел в своей комнате розетку – за шкафом – красную – поставил телефон на зарядку, и пошел с чаем в гостиную.
Отец Декамп сидел в прежней позе – в кресле, читал, склонившись над стеклянным столиком. Собаки спали у камина. На столике уже стояла тарелка с вафлями, вазочки с разными наполнителями для вафель, и две тарелки с горячими бутербродами. Шоколад, мед и ветчина с сыром – осенний набор.
– А что ты пишешь?
– Речь для воскресенья; я же только в воскресенье людям показываюсь, я не шутил.
– На тему? Родственников? Дьявола?
– О, не-не, дьявол – тема скользкая-склизская, стоит заговорить о дьяволе, и с репутацией можно распрощаться. Люди реально считают, что дьявола нет. Обличительную речь про лезущих не в свое дело родственников и Стивена Фрая я решил приберечь на праздник какой-нибудь, типа Пасхи – все такие радостные сидят, а я тут такой мерзкий, кислотой их брызгаю… Я пишу о чудесах.
– Звучит еще хуже. Типа они вокруг нас, а мы их не замечаем.
– О, бери ниже. Сплошные прорехи в аргументации. Бог нам не фокусник, не Дэвид Копперфилд, не Гарри Гудини, не Чарли Чаплин…
– Чарли Чаплин в этом ряду лишний. Вычеркивай.
– А у меня вполне складно вышло с Чаплиным… Хочется же чего-то такого. Зрелища…
– Танца с булочками. Полета. Освобождения.
– Акта волшебства. А Бог – это не акт. Бог – это огонь, это… электричество – чудо, которое с нами всегда, и замечаешь только, когда погаснет.
– Но всегда можно зажечь свечу…
– И это тоже Бог. Бог – это свет. Свет мы не замечаем. Только когда остаемся в полной темноте, – они будто в теннис играли.
– И вот тут рукой подать до дьявола…
– Нет. Дьявол – этот тот, кто говорит, почему же нет чуда…
– Не тот, кто выключил свет?
– Он тот, кто говорит – зачем покупать свечи? Ведь есть электричество…
– Нет-нет, свечей очень много дарят на дни рождения и там Рождество, я не согласен… а свет – это же гидроэлектростанция, или атомная энергия. Атомная энергия – это Бог?
– Так… ты меня путаешь. Причем тут атомная энергия, свечки на день рождения?.. что за бред вообще… Всё, у меня башка разболелась. Какой ты вредный, оказывается. А я тебя еще кормлю и делюсь коньяком.
– Ну-ну, надо предвидеть все повороты сюжета в построении историй о Боге.
– Иногда у меня получается. А иногда я дохожу до вот такого абсурда, и я вообще не понимаю, что хотел сказать. Как сегодня с Маттиасом, набросился на него с этой свободой выбора, а чего сказал, и не понял сам… знаешь, внутри бьется, но никак не может найти слов, выйти наружу… жаль, у меня нет пиар-службы, которая писала бы гладенькие розовые в беленький горошек речи.
– Отвлекайся. Во сне придет.
– Я только и делаю, что отвлекаюсь – пью, вот, играю на органе, так же, как и пишу – беспорядочно и взволнованно… Но вот лучше лошадей ничего нет – я в конюшне такой уверенный, я там будто оживаю, становлюсь не самим собой, а тем, кем хочу быть – сильным, спокойным, смешливым, влюбленным… Так девушки по магазинам ходят, наверное… Такое забвение. Кстати, хорошо одеваешься.
– Спасибо. Попробовал бы я филонить в одежде. У меня все вокруг на ней зациклены: бабушка, она даже дома носит небольшие каблуки, Ричи Визано, конечно, мой наставник, костюмы на заказ. При нем не забалуешь, даже царапины на ботинке не потерпит. Тео Адорно, мой сосед и лучший друг, он с ума сойдет, если носки не те, к трусам не подходят. Ну, и журналы, конечно. Очень сильное влияние журнала GQ, мне стыдно в этом признаваться. Я порой так много думаю об одежде, что не понимаю, как я написал две книги.
– А остальные вещи когда придут? Будем меняться галстуками – остальное на меня не налезет.
– Утром отправлю открытку Тео, он пришлет; он живет в комнате, забитой моим имуществом.
– Я бы сильно нервничал, если б кто-то складывал мои вещи. Не то, чтобы у меня была коллекция порнографических ретро-открыток, как у моего отца, но так… вдруг там зацепка, затяжка неловкая на любимом свитере…
– У твоего отца…
– Да. Могу попросить дать посмотреть. Самая большая во всем мире.
– Ой… я не знаю, – на самом деле, было любопытно. Сумасшедшая семья Декампов. Что еще – кузен-голливудский режиссер хорроров, бабушка-летчица-ветеран Второй Мировой? – Не, мы все собрали перед отъездом. У Тео миллион маркеров и разноцветные скотчи для уточнения того, что в коробке – одежда, книги или прочее. Он снимает свитер с полки в магазине, смотрит и, если не собирается мерить, сворачивает его точно так же, как был, и кладет обратно.
– О… аутичный подросток?
– Не, скорее зануда.
– Завтра придут коробки?
– Их не очень много. Я не все сложил. Только самое необходимое для работы. Половину книг перекачал в ридер, все записи – в ноутбук.
– Не, я волнуюсь не из-за того, что они заполнят всю квартиру. Будет ли среди них смокинг, вот что.
– Будет. У меня их даже два, английских, на заказ. Я не буржуй, нам ван Хельсинг заказывал, мы же вечно нужны ему для показов. А что?
– В принципе, ты влезешь в какой-нибудь мой, если поезд попадет в катастрофу или багаж потеряют, отправят какому-нибудь везунчику в Сен-Ло, и он решит не говорить, что это не его, – размышлял вслух отец Декамп, а Дэмьен никак не мог понять, о чем – причем тут смокинг; опять сумасшедшее чаепитие? – Клавелл и Флавия хранят все мои вещи, даже детские рисунки. Жуть. Тоже аутисты. И там есть мои подростковые смокинги. Завтра идем вместо вечерней мессы в оперу? Любишь оперу?
– Ну… люблю, в общем… а просто в джинсах и свитере нельзя? Мне казалось, что уже не так важно…
– Нельзя. В наш театр нельзя. Во-первых, это театр моей мамы… Моей семьи. Его открыл наш дед, подарил своей жене, она чудесно пела, колоратурное сопрано, и он решил – зачем ей маяться по театрам, в поисках контракта, пусть у нее будет свой. Театр Марии Декамп. И мама… ну, она тоже поет. Театр и талант ей достались в наследство. Но ты не бойся, у нее классный театр, и она отлично поет. Там одни молодые русские, которые всему научились у молодых итальянцев; они делают потрясающие постановки – такие безумные – будто не опера, а рок-шоу; всё летает, всё сверкает, абсолютный катарсис в конце; инсталляции, видео, разделение сцены – всё, что может вынести неподготовленный зритель. Но иногда они ставят очень-очень классические постановки, какие-нибудь забытые оперы; и это так красиво; и тоже как-то так, экспериментально – в прозрачных костюмах или там в гирляндах новогодних; и завтра как раз премьера «Богемы» – к юбилею оперы; в афише заявлено «при свечах»; поет какой-то молодой суперпрекрасный тенор, друг главного режиссера – режиссер тебе понравится, он возраста примерно твоего; по нему все девчонки из хора и кордебалета с ума сходят; и он, слава Богу, не гей, всем отвечает; мама вечно распутывает этот клубок «кто и с кем»; дома разговоров только об этом режиссере – я так счастлив, потому что обо мне никто не говорит. Будет куча критики и та часть мира, которая может позволить себе такие деньги за билеты в оперу, билеты в мамин театр вообще в свободной продаже практически не появляются; на них очередь за полгода. И потом банкет. Поэтому завтра надо быть при полном параде. Мама оценит. Моя семья всё-таки пытается со мной общаться. Пойдешь?
– А ты тоже будешь в смокинге?
– Я? Нет. Я буду другой разновидностью пингвина. В сутане. Я ж не могу по-другому, я же… священник…
– Ну, хорошо. Конечно. Круто.
– Хорошо. Спасибо. Ненавижу быть один или с Маттиасом.
