Андрей Битов - Нулевой том (сборник)
писал Александр Кушнер в то же время.
Нас, как бы то ни было, печатали, Иосифа – нет.
Мы участвовали в городских соревнованиях, а он сразу собрался на первенство мира.
Примечательно в этом смысле другое воспоминание, через тридцать с лишним лет… 1988 год, Лондон, Королевское географическое общество, поэтическое чтение: два нобелевских лауреата – Чеслав Милош и Иосиф Бродский – и один арабский кандидат на ту же премию. Клубный, викторианский, чем-то родной имперский интерьер. Не слишком большой зал, своя публика. Я был взволнован, но не поэзией, а географией. С детства бредил я путешествиями: у меня был свой «культ личности» – Пржевальского. Сталинский фильм о нем я просмотрел энное количество раз. Фильм заканчивался как раз триумфальным шествием Николая Михайловича по ступеням парадной лестницы того Географического общества, в котором я разглядывал сейчас скромный стенд с портретами великих путешественников, разыскивая Пржевальского. Нашел Грум-Гржимайло и Тян-Шанского… и наконец! «Нашел?» – услышал я за плечом. И это был Иосиф. «Да! – радостно откликнулся я. – Пржевальский был моим кумиром». Иосиф хмыкнул: «И я на том же фильме сказал себе, что взойду по этой лестнице!»
Не однозначно ли это, Иосиф? Как тебе теперь мифы о том, что Сталин был сыном Пржевальского, а ты был назван в его честь?
История как стадион для соревнований по поведению…
Еще раз вспомню наше время, то есть юность.
Мечтой Пржевальского была Лхаса. Он отправился достичь ее в пятый раз и так и не достиг, умер на берегу Иссык-Куля. Я почему-то не сомневался, что мне удастся осуществить его мечту («Русский с китайцем братья навек!» – пели мы на гастролях китайского цирка).
Рекордсмен СССР Илясов (1.99) десятилетиями не мог выполнить норматив мастера спорта СССР (2.00), и когда я в пятнадцать лет с первой попытки взял («ножницами»!) 1.55, то мне показалось, что через два года я преодолею два метра.
Единственный мировой рекорд в СССР принадлежал тогда Григорию Новаку в жиме (виду, впоследствии отмененному). Он прибавлял по полкило в год и посвящал свой рекордный вес Сталину.
И вот что любопытно: стоило приподнять железный занавес и выпустить наших спортсменов за границу (хотя бы и в Финляндию), как рекорды прямо посыпались, впрочем, поначалу по тяжким видам спорта (метание у женщин).
Шел 1952 год, тогда-то я и начал свою атлетику, по собственной системе.
Сталин все-таки умер, сыновья Новака подросли, и он ушел с ними в цирк на силовое жонглирование. Но должен был случиться ХХ съезд, чтобы возникли Брумель и Власов, Стрельцов и Гагарин.
(Недавно я оказался на Новодевичьем кладбище по поводу внезапному и страшному: хоронили сгоревшую в собственной квартире на Страстную пятницу вдову Даниила Андреева, великого путешественника по иным мирам. Было о чем задуматься! Я бродил меж могил и вдруг наткнулся на могилу знакомого – академика Бориса Викторовича Раушенбаха, создателя того топлива, что вывезло Гагарина на орбиту… Каково же было мое удивление, когда соседней оказалась могила Валерия Брумеля! Две немецких фамилии, два борца с земным тяготением… «Бывают странные сближения», – сказал Пушкин.)
Что же такое тогда случилось, что Брумелю и Власову удалось сразу то – и лучше всех в мире поднять планку, и выше головы, и над головой, – что десятилетиями не давалось в нашей стране до них никому? Вопрос на засыпку. И ответ один: свобода. Хотя какая там свобода! Всего лишь надежда.
Однако уровень сразу был обозначен такой, что надежды другим не оставлял.
С китайцами поссорились, и Лхаса отдалилась на дистанцию Пржевальского. Пришлось браться за перо.
Если не путешественниками и спортсменами, то скитальцами пришлось стать. Спорт тоже как текст и текст как спорт – тоже дубль.
Только текст – это личный рекорд, а не соревнование за первое место. Литература – это не профессия, а состояние текста. Состоялся – не состоялся… Текст – это то, чего не было, а потому есть всегда. Все, что не подходит под это определение, текстом еще не является. Время – беспощадный судья.
Все настоящие тексты – рекорды.
Спортсмен ли Стерн?
Стерн не спортсмен.
Есть абсолютные рекорды —
Сраженье с мельницею есть
Не то, что бить друг другу морды.
Пройдут века, пройдут народы,
И только собственная честь
Лишь после смерти входит в моду.
Сервантес левою рукой
Писал копье и рвался в бой.
В бою бессмертны только бредни,
И не дописан «Тристан Шенди».
Итак, интеллектуализм и свобода оказываются в основе эволюции спорта. (А соревнование лежит ли в основе завоевания свободы и развития интеллекта? – слишком расширяется тема… надо брать вес по силам.)
Когда я думаю о будущем спорта, то все чаще, что дисциплины спорта в XXI веке отойдут, доведя до человеческого предела сантиметры, секунды и килограммы, уступив пока что экзотическим и экстремальным – фристайлу и серфингу всякого рода: координации владения центром тяжести, то есть гармонической общей ловкости: свободе и красоте, то есть стилю. А то что такое: один бегает, другой прыгает, третий железки ворочает? Неестественный отбор. Выращиваются из людей кенгуру и медведи – зоопарк какой-то.
Возможности человека эксплуатируются и преувеличиваются – как операции на конвейере: один гайку крутит, другой гвоздь забивает… Молодым это уже не нравится. В спорте их начинает манить не карьера, а свобода.
На моих глазах отмирал жим, хоккей с мячом, отмирает ходьба… Марафонский бег и десятиборье сохраняются как дань античности. Зато возникает вдруг стрельба из лука.
Мы вступили в эпоху, когда уже виды спорта борются между собой: вольная борьба с классической, самбо с дзюдо, бокс с карате, косясь в сторону еще более редких единоборств. Идет разговор о введении в олимпийскую программу то тенниса, то гольфа, то бильярда, то бриджа.
Иногда мне нравится человек: он все-таки хочет подчинить себе порожденные им технологии, освободив их для себя. Спорт все-таки высвобождает возможности, а не закрепощает их.
Ибо на что мы смотрим и за что болеем? что со-переживаем?
Восхищаясь, мы не завидуем – вот урок! Еще Пушкин говорил: «Зависть – сестра соревнования, следственно, из хорошего роду».
«В чужой славе мы любим свой вклад…» – опять Пушкин.
Финиш
За десятки лет повести из современных превратились в биографические. Я задумал было некий комментарий в конце: изложить, как дело было на самом деле.
Я попробовал. Разбежался… произошел заступ. Попытка не засчитана.
Забыл, что с детства ничего так не ненавидел, как изложения! «своими словами»… Это после-то Толстого и Чехова!
Свои уже были. Пусть даже мои.
Если подойти к соревнованию, например к бегу, с этологической точки зрения, то бежать первым – это убегать от, а бежать за – это догонять врага, то тогда перегонять – стремиться к добыче, то ли к туше, то ли к кушу (к медали).
Так в физ-ре, в лит-ре – иначе. В лит-ре каждый бежит свою дистанцию, призом которой может быть лишь последняя точка.
В физ-ре важно быть первым, в лит-ре – единственным.
Текст – тот же бег. Не сразу переходишь на шаг. Там опять чистая бумага. Дата.
С возрастом я наконец стал что-то понимать: кто такой не я. Разделил их на неленивых людей (не стану здесь определять) и серьезных пацанов (не стану говорить кто). Мол, эти две категории ничего с нами (спортсменами и писателями) общего не имеют. Мол, мы между ними, как зернышки меж жерновами (зато разделяем судьбу народа).
В результате я не знаю, что лучше или точнее, что что́ уподобляет себе или имитирует, или моделирует: литература – жизнь или жизнь – спорт, жизнь – литературу или спорт – жизнь?.. может, потому и искусство – спорт, что спорт – искусство?.. Так или иначе все это тянется за жизнью, которая сама по себе неизвестно что, если ее не выразить в чем-то меньшем, но более однородном.
Например, в собственной жизни.
Финиш, известно, один. Хорошо лечь грудью на ленточку первым. Хорошо доползти на четвереньках, но не сойти с дистанции. Утешительные заезды тоже неплохи: дорога́ не победа, а участие или, опять же, победила дружба. Возраст – это срок или дистанция?
Маразм и марафон – чем-то созвучны. Возраст – это тоже вид спорта. Не зазорно и в борозду упасть.
Результат – конечен. Что мы преодолеваем, достигая его? Чего мы достигаем, его преодолев? Только лишь права на новую попытку?.. вряд ли. Победа встает над нами, как рассвет следующего дня. Недаром же салют… И вот что окончательно непонятно: как такое страстное стремление к финишу может означать самое большое наполнение жизни и постоянное ее подтверждение?
Спорт остается загадкой, поэтому-то мы и болельщики.
