Александр Солин - Неон, она и не он
– Посоветоваться хочу! Вот, послушай! – начала Наташа и дальше кругло и складно изложила историю о том, как недавно на Лазурном берегу они с женихом познакомились с одним американцем, и как тот, воспользовавшись отсутствием уехавшего на один день по делам жениха, пытался ее домогаться. Она, естественно, дала ему отпор и отстояла свою честь, но вот буквально пять минут назад этот наглый тип позвонил ей из Москвы на городской телефон, номера которого она ему, разумеется, не давала, и предложил встретиться. Имя, фамилия, номер мобильного и место настоящего пребывания американца к возмутительной истории прилагались.
– Мы еще что-то можем, или они нас уже завоевали? – спросила она в заключение.
– Уже завоевали, но кое-что мы еще можем… – отвечал Серега. – Подожди, мне надо посоветоваться…
Через двадцать минут он позвонил.
– Значит так: вопрос решаемый. Есть человек, который сможет переговорить с этим уродом и убедить его, что он не прав. Но человек просит за это тысячу баксов. Извини, Наташенька, по-другому никак не получается – Москва! Если бы он был в Питере…
– Не вопрос, заплачУ!
– Тогда так: будем считать, что ты написала мне заявление о сексуальных домогательствах этого пса во Франции и их продолжении в России. Так?
– Так…
– Жди. Я отзвонюсь в течение дня…
Она уехала на работу и весь день провела в нервном ожидании, и если испытывала к американцу что-то похожее на ненависть, то вовсе не за то, что он, как она считала поначалу, осквернил оригинал, а за то, что принудил ее погрузиться в мутные глубины самой себя.
Она вновь переживала хронологию недавних событий, и молчаливые, ничуть не потускневшие картины добровольного помешательства услужливо вставали перед ней. При этом в одном ряду с окаянным сюрреализмом находились полотна, написанные ею задним числом, то есть, вымышленные. Эти ее наполненные мерзкими подробностями фантазии – вызывающе откровенные, бесстыдно привлекательные и порочно ненасытные, питались все еще тлеющим в ней огоньком воспаленного, болезненного влечения. Что поделаешь – в каждом из нас тлеет свой огонек, и не дай бог подуть на него кислородом попустительства: в разгоревшемся огне сгорит самый трезвый разум! Вот тогда и появляются раскинутые полы халата, смятая сорочка, подернутое похотью лицо и колючие жадные губы. Там прильнувшая к чужому мужчине и обжигаемая безумным пламенем женщина с сухим шелестом листает слепой ладонью страницы любимого тела, там выводит фальшивую мелодию любви лже-флейта, сочится мирром лже-алтарь и торжествует гибельный позор.
И пусть жгучий стыд заливает щеки, а голова причитает: «Боже мой, боже мой, ведь это просто ужас, что я могла натворить!», но где-то в мрачных самоубийственных глубинах теплится тайное преступное сожаление, что этого не случилось, и она не зажила другой жизнью – той, что питаясь призраком любви, несовместима с порядочностью и целомудрием. Да какой там «теплится»! Сегодня, отвергнутая женихом, она уже почти жалеет, что не пошла до конца! Ах, какое острое наслаждение испытала бы она, прелюбодействуя с подобием любимого человека! Какое утонченное оккультное извращение пережила бы, изменяя покойному возлюбленному с его же телом! Шлюха, говорите? Пусть шлюха! Но разве не так следует хранить память о любимом человеке? Нет? А как?
Однако довольно. Разбавим кислород попустительства азотом ровного дыхания. Да, верно: случись ей встретить американца несколько лет назад, она, не задумываясь ни о ближних, ни о дальних последствиях, отдалась бы ему, нисколько не заботясь, какими глазами он на нее смотрит. И сделала бы это с ясным умом и благодарной памятью, а не в том помраченном состоянии, в каком была совсем недавно. Потому что когда тебе всего тридцать – это не более чем дерзкий каприз. Но сегодня ей тридцать пять, и она не может себе его позволить: ей нужны семья, муж и дети. Вот когда у нее все это будет, тогда она и решит, как быть дальше. А пока Володя должен быть похоронен, американец изгнан, а жених возвращен на место!
И все же, раз уж ее бросили, не поторопилась ли она с Серегиной помощью? Впрочем, теперь у нее есть номер американского телефона, и когда его хозяина приведут в чувство, она станет хозяйкой положения. И если вернуть жениха не удастся, она сведет этого глупого американца с ума и разрушит жизнь ему и себе!
Серега позвонил вечером.
– Значит, так. Разговор состоялся. Человек объяснил этому дяде Сэму, что есть заявление, по которому его в России могут привлечь. Тот сначала пошел в отказ – мол, ничего не знаю, звонил, чтобы узнать про здоровье и все такое. Тогда человек объяснил этому псу, что если он будет упорствовать, у него могут здесь возникнуть проблемы с бизнесом и пребыванием на территории России. Этот пендос долго возмущался, но в конце сказал, что он андестенд. Ну, в общем, где-то так… Так что дай знать, если возникнет рецидив. И про деньги не забудь, хорошо?
– Не волнуйся, Сереженька, не забуду! Спасибо тебе, дорогой!
– Не за что. Не забудь пригласить на свадьбу, и жениху привет передавай! Он у тебя неплохой мальчишка…
36
К середине октября жених в ее глазах уже выглядел этаким растворившимся в необратимой обиде, недосягаемым для ее покаяния существом, узурпировавшим право на великодушие и благородство. Иными словами, личностью, совершенно неподходящей для дальнейшего сожительства, но имеющей, все же, право на coup de grace, то есть, право быть добитым из милосердия. И она решила добить его в годовщину их первой встречи – пятнадцатого октября. От него осталась кое-какая одежда, тысяча евро и обручальное кольцо – оборванные сиротливые якоря, дающие повод поинтересоваться, как с ними быть дальше. Дождавшись десяти вечера и досадуя на неуместное волнение, она оживила его номер.
– Это я, – сказала она.
– Я понял, – угрюмо ответил он.
– Может, поговорим, наконец? – покладисто изменила она своим воинственным намерениям.
– О чем?
– Разве нам уже не о чем говорить?
– Теперь уже не о чем… – довольно резко ответил он.
– Хорошо, – едва сдерживаясь, чтобы не бросить трубку, сказала она, – тогда последний вопрос: у меня остались твои вещи, тысяча евро и кольцо. Хочу знать, что мне с ними делать…
– Вещи отдай нищим, кольцо выбрось в Неву, а деньги считай моим свадебным подарком, – не задумываясь, продиктовал он, словно хорошо продуманное завещание. – Еще вопросы есть?
– Так, с вещами и кольцом понятно. Непонятно со свадебным подарком. Что это значит? – холодно поинтересовалась она.
– Это значит, что ты выходишь замуж! – язвительно ответил он. – Ты же, вроде, замуж собралась! Или забыла уже?
– Что? – растерялась она. – Замуж? За кого?!
– Как за кого? За твоего незабвенного любовника, за Феноменко! – нервно хохотнул он.
– Что-о-о?! – взметнулся ее голос. – Кто тебе это сказал?!
– Он сам и сказал!
– Что он сказал?!
– Что вы помирились и в ближайшее время поженитесь… Слушай, успокойся – я не собираюсь вам мешать!
– Когда… когда он это сказал?! – прокричала она, задыхаясь.
– Да уже… две с половиной недели назад! Слушай, что ты так разволновалась? Я же не против! И даже поздравляю и желаю всяческого счастья! Странно, да? Я должен тебя ненавидеть, а вместо этого желаю счастья… Ладно, все, прощай…
И телефон презрительно замолчал.
Давно она не испытывала такого, в прямом смысле, потрясения: руки ее тряслись, губы тоже, трясущееся сердце рвалось наружу, трясущейся груди не хватало воздуха. Она кинулась на кухню, схватила стакан, налила, расплескав, воду и, стуча о край зубами, припала к нему. Выпив воду до дна, она грохнула стаканом о стол и заметалась по квартире, плохо соображая, что делает. Наконец размах ее метаний сузился до ширины дивана, на который она скинула халат.
– Подлец, подлец, какой подлец! – бормотала она, лихорадочно натягивая джинсы, свитер и забирая наверх волосы. Накинув куртку, схватила сумочку и выскочила из квартиры. Во дворе торопливо забралась в машину и устремилась на улицу.
– Так тебе и надо, шлюха подзаборная! – бормотала она. – Так и надо! Это тебе за твою неразборчивость!
Боже, боже! Уже две недели он проклинает ее, на чем свет стоит, а она тем временем никак не может найти подходящий повод ему позвонить!
«Будь ты проклят, урод волосатый!» – захлебывалась она в адрес Феноменко, пролетая на желтый.
Он все знает! Теперь он все знает! Боже мой, что он теперь о ней думает?! Она подлетела к его дому, бросилась к подъезду и, не желая обнаруживать свое присутствие по домофону, дождалась, когда дверь откроется. Ворвавшись в подъезд и проклиная нерасторопный лифт, она оказалась, наконец, у дверей его квартиры. Позвонила. Он, не спрашивая, открыл и застыл на пороге.
– Выслушай меня! – потребовала она и шагнула к нему, преграждая двери путь к отступлению. Он помедлил и впустил ее. Она вошла. В прихожей ее молчаливо и враждебно встретила его мать.
