Ольга Покровская - Булочник и Весна
– Знаешь, Моть! Ты тоже молодец! – сказал я в отчаянии. – Где я тебе возьму эту «воду»! Думаешь, всё так просто?
– Да, просто! Элементарно, если человек решил! – зло стерев слёзы, крикнула Мотя. – Надо было поехать к ней и сказать: ты мне до фонаря! И этому её парню – мол, прощаю, живите счастливо! И так, чтоб от всего сердца! Ты это сделал? Ни черта! Всё шатаешься! И поэтому мне тебя не жалко! Дохни один в своей бытовке!
Я смотрел в её мокрое рассерженное лицо, и на меня, как снег, нисходил ответ: ну конечно, она права! Просто я до сих пор не отдал этим людям то, о чём они так умоляли меня: Майе – равнодушие, Кириллу – прощение.
Я швырнул окурок и, обещав Моте быть к вечеру, стремительно сел за руль.
По дороге в Москву мне позвонила Лиза. Я слегка сбавил скорость и выслушал её праздничную речь. Она поздравила меня весело, насколько хватило детских силёнок, и под конец прибавила, что Кирилл уже везёт её к бабушке. А ты, папочка, где? Ну так, значит, скоро увидимся!
– Да! – сказал я и, узнав от Лизы, что «мама дома пакует вещи», взял маршрут на нашу старую квартиру, где так давно и недавно мы жили втроём. Я знал от родителей, что после официального развода Майя наконец решилась начать нормальную семейную жизнь с новым мужем и уже подыскала жильё побольше, чем то, которое до сих пор снимал Кирилл.В мареве мутных осадков, под тяжёлый рок и без мыслей я прибыл по назначению. В подъезд зашёл, избежав домофона, вместе с соседкой, а домашнюю дверь мне открыл Кирилл. Он только что вернулся. В доме пахло мокрым зонтом – я увидел на вешалке его чёрный букетик. И то правда – поставить сушиться его оказалось некуда. Коридор был завален – нет, на этот раз не обоями. Две внушительные сумки, распахнутые и заполненные наполовину, занимали почти всё расстояние от стены до стены.
Увидев меня, Майя бросила снятые с вешалок шмотки поверх сумки и подскочила к Кириллу. Взгляды их слились в одну реку и устремились на меня.
– Да у вас тут дел завались! – сказал я, осматривая развал. – Ну да я на минутку.
– Я Лизу уже отвёз! – сказал Кирилл.
– Это ты молодец. Спасибо. Но я-то не за Лизой. Я, в общем, к тебе. Ты меня в деревне кое о чём просил, помнишь?
Кирилл взглянул с напряжением, так что складка между бровей стала резкой.
– Или, может, уже неактуально?
– Почему неактуально… – возразил он, немного растерявшись.
– В общем, так, прощаю тебя, брат по планете! – сказал я, нисколько не издеваясь. – Можешь жить с чистой совестью! Это серьёзно, без шуток! – и протянул ему руку. – Ну давай! Мир!
Он помедлил, должно быть, вспомнив заклятие, которое я наложил на него во время нашего рукопожатия в деревне. Но всё же решился и сжал мою ладонь. Мы пробыли так несколько мгновений – как перед фотокамерами. Я почувствовал, что в его руке спрятана «взятка» – благодарность, готовность по первому зову отплатить мне добром. Так ты мой должник? Ну что ж, авось пригодишься.
Я взялся уже было за дверную ручку, как вдруг Майя, всё это время тревожно следившая за мной, воскликнула:
– Костя, ты можешь сказать, что случилось? Что это опять за выходка? Ты нас дуришь?
– Да никого я не дурю! – возразил я. – Ты сама мне сказала, чтобы я о тебе не жалел. Потому что ты изменилась. Помнишь? Я подумал на эту тему и понял: так оно и есть. И мне этот образ опростившейся Наташи Ростовой не близок. Так что спи спокойно, больше нет никакой любви. Даже симпатии нет, вот честно!
Майя смотрела мне в лицо, расширив глаза, наполняемые изнутри детской обидой.
– Удачи вам, ребята! – сказал я, сглотнув этот взгляд, и вышел вон.
Проехав на лифте пяток этажей, я услышал, как вторая кабинка тронулась в путь. У меня не было ни малейшего сомнения, что её вызвал Кирилл.
– Чего забыл? – спросил я, когда у подъезда он догнал меня.
– Давай поговорим!
Я взглянул снисходительно:
– А что, надо? Ну давай!
Лавочки были мокрые – не присесть. Мы спрятались от дождя под козырьком подъезда. Из форточки второго этажа лился запах жареной картошки и музыка из советского мультика про Винни Пуха. Какая-то семья с детьми собиралась обедать. Мне захотелось закрыть глаза и уплыть, но моему врагу требовались гарантии.
Отечески потрёпывая его плечо в намокшей футболке, я убеждал Кирилла довериться мне. Мол, слов своих назад не беру. Всё – значит, всё. Переболело. Лизку «тягать» не собираюсь. Да и вообще, дело моё ещё молодое, проживу и без вас. Жалко, дурак был, убил два года на иллюзии. Окажешься на моём месте – не повторяй ошибок.
Кирилл слушал меня, не перебивая, но лицо его выдало скорбный вопрос: неужели подобное может произойти и с ним? Как вообще такое бывает? Ну, Кир, ну так! Поживёшь – узнаешь!
По козырьку барабанил дождь. Я отрекался с размахом. Мне не нравилось только, что Кирилл всё никак не проникнется радостью. Да ты, брат, обнаглел! Чего тебе ещё надо? Я чувствовал себя каскадёром, рискнувшим жизнью и не получившим аплодисментов.
– Ты сейчас ведь к родителям? – вдруг спросил он.
– С чего это ты взял?
– Я же Лизу отвёз! Ты на ночь к ним? – с нелепой настырностью допытывался он.
– Да отстань ты! В деревню я еду!
Он внимательно поглядел на меня.
– Не один хоть будешь? Есть там кто? Друзья?
– Да какое твоё дело собачье? – рассвирепел я.
Он отвёл взгляд на бурлящий дождевыми кругами двор и всё же рискнул прибавить:
– Тебе бы сейчас лучше на людях.
– Слушай, тебе чего надо-то от меня? – спросил я, слегка надвинувшись на него корпусом. – Сказано: простили! Больше не подам!
– Ну как знаешь, – проговорил он и, приложив ключик, быстро вошёл в подъезд.
«Ну вот! Нормально… – подумал я, переводя дух. – Нормально». Теперь оставалось только заскочить к родителям.
В общей сложности на приём поздравлений от мамы, папы и Лизы у меня ушло часа полтора, а затем я извинился и сообщил, что меня ждут люди, которых не могу обмануть. Можно даже сказать, меня ждёт новая жизнь. «Ну, раз новая – топай!» – горько проговорила мама.По дороге в деревню я чувствовал оживление и рассуждал сам с собою, кажется, даже вслух. Значит, будем считать – здоров? Почему бы нет? И что же, нет любви? Да уж хватит, пожалуй, довольно! И обиды прочь? Какие ещё обиды! Я ж не убогий, у меня всё есть – Друг, куча добрых знакомых, работа, родина. Хватит уже сачковать! Переболел – отсохли корочки, сошла зелёнка.
Пока я нёсся прочь от Москвы, распогодилось. Ветер согнал облака в одну серую лужу на горизонте и стёр рукой фокусника. Бледно-синий небосвод, обрамлённый ржавым металлом осени, светлел за лобовым стеклом.
В придорожном супермаркете я нагрёб тележку еды и выпивки и впервые за последний год взял чужого хлеба, запаянного от быстрого старения в пакет. Выкатившись со всем добром на площадку, где стояла моя машина, я стал перекладывать пакеты в багажник, как вдруг движения мои затяжелели – я почуял затылком взгляд и обернулся.
В шаге от меня стояло дряхлое существо, одетое в старушечий плащ и шляпку. У старушенции в руках была тощая клетчатая сумка на колёсиках. В железную её ручку, как в поручень, впивались подрагивающие пальцы. Мне показалось, что и бабульку эту, и её тележку я уже видел. Может, даже у нас в булочной. Предположение моё было верным – она обратилась ко мне, как к знакомому:
– Адельку-то мою помнишь? Мы всё с ней к тебе ходили.
Я застыл с парой пакетов в руках. Какую Адельку?
– Покусали. Умерла от укусов. Вот уж месяц плачу! – и мгновенно старые глаза заслезились.
– Кто покусал? – тупо спросил я.
– Чёрный, жирный… И хозяйка с ним. А мою я вот держала – на поводке! – Она сжала костлявую ладошку в кулак и протянула мне как доказательство своей невиновности. – Она тут у меня, у ног крутилась! Увидела чёрта этого, тявкнула только, а он её – ах! Так она завизжала! Вот, пальчик мне прикусила. Всё целую его – память о ней… – Она поднесла к губам кулачок и затряслась в тихом старческом плаче.
Я молчал.
– Очень большое горе! – кивнула она, подтвердив непроизнесённые мной слова, и поплелась, грохоча сбитыми пластмассовыми колёсами. А я так и остался стоять с открытым багажником. Мистический вихрь забрал меня в свою воронку. Я не понимал смысла нелепой встречи, но мне казалось, он есть и не сулит ничего хорошего.
К счастью, я уже накупил еды – полный багажник означал, что вступление в новую жизнь необратимо. В конце концов, сегодня мой день рождения, я простил Кирилла, признался Майе в равнодушии и собираюсь отметить свободу сердца с друзьями.
Чтобы окончательно отрезать пути к отступлению, я позвонил Мотьке и сказал, что всё сделал, как надо, в связи с чем устраиваю в деревне праздник «живой воды»! Мотя сразу поверила мне и рассмеялась детским счастливым смехом. Правда, сегодня ей ещё предстояла кое-какая «халтура» от театра, но она обещала, что часикам к семи доскачет в Старую Весну на автобусе.
Как я узнал от Моти, Николай Андреич в театр сегодня не приезжал. Это значило, что он скорее всего в деревне и, следовательно, сможет присоединиться к празднованию моей свободы. К сожалению, в одну компанию с Туз иными нельзя было пригласить Петю. Ну что же, с ним отметим завтра. Так даже лучше. Буду праздновать победу над прошлым, как широкую масленицу, – дней семь!
