Евгений Клюев - Translit
– Это камино.
– Камино, – эхом отозвался он, уставившись на Ванессу так, словно перед ним сам Святой Якоб.
– Не возбуждайся, – улыбнулась она, – я на историка культуры в университете учусь. Год остался.
– Извини, – совсем смутился он и вздохнул. – Может, и камино. Только вот… маршрут у меня для камино неподходящий.
– Почему же неподходящий-то – потому что не Иерусалим, не Рим и не Сантьяго-де-Компостела? Глупости, у каждого свой камино, не знаешь? Это даже дети знают.
– Да знаю, – опять вздохнул он.
Дон Исидоро был перед ним. Дон Исидоро в образе шведской дощечки: с теми же огоньками в глазах – дале-е-екими огоньками такими, сразу и не разглядишь… огоньками доброй надежды.
– Пойду я, – сказала Ванесса, докурив. – А тебе – счастливо добраться до… дотуда-куда-тебе. Помнишь: нельзя сосредоточиваться на цели? Buon Camino!
И они обнялись… весьма нежно, кстати.
Как же это он ни разу за все это время не подумал о камино? Пришлось снова закуривать и – думать, тем более что до отправки поезда было еще сорок минут.
Конечно, камино… рог mi culpa, рог mi gran culpa. В средние века преступивших закон наказывали, назначая им в качестве кары пешее паломничество в Сантьяго-де-Компостела. Он где-то слышал, что так делают еще и сегодня – и что люди возвращаются назад совершенно другими. С печатью о каждой стоянке в памяти… ну и в паспорте, конечно: паспорте паломника.
Спиритуальный акт, путешествие в себя, метафора жизни.
Не торопись, говорил ему дон Исидоро, вернувшись с края света, с Коста-да-Морте: теперь, говорил, я знаю, что камино найдет тебя, найдет каждого из нас, и совсем не обязательно отправляться в сознательное паломничество. А он тогда был обижен на дона Исидоро, не взявшего его с собой в Сантьяго-де-Компостела – еще и кричавшего чуть ли не при всех: «Так не делают! Так камино не совершают!»
– Да как – «так», дон Исидоро?
– А вот так: за компанию! Дедушка-возьми-меня-с-собой!
Ну и он, значит, решил тогда обидеться на дона Исидоро, и обиделся, хоть и временно, конечно: он знал, что совсем без дона Исидоро жизнь вряд ли бы ему понравилась, он давно уже привык к тому, что, где бы ни находился, дон Исидоро то и дело оказывался поблизости – проездом… Обиделся же почему – потому что он ведь еще и помочь дону Исидоро хотел: совершать камино одному в семьдесят лет – предприятие опасное.
И вообще нечего кричать было… крикун старый!
Значит, ему самому, оказывается, вот только сейчас суждено пройти камино – когда и дона Исидоро давно уже нет на свете? Причем для его камино потребовалось, чтобы начал извергаться вулкан… ээх, все-то у него не как у людей. Да и не узнал он своего камино – надо было, чтобы совершенно посторонняя Ванесса – на вокзале, видите ли, в Стокгольме! – диагноз поставила: это камино. А ведь знай он заранее…
Вернуться, что ли, назад – прямо отсюда? Вернуться и все сознательно перепройти – хорошо, пусть не Хельсинки перепройти, пусть хотя бы только Стокгольм перепройти… впрочем, как быть тогда с Берлином, как быть с Гамбургом, как, в конце концов, быть с Обенро – из которого он пока так и не уехал? И потом… «сознательно перепройти» – это как? Еще более сознательно?
Да нет же… не надо ничего перепроходить, потому как не перепроходят камино! Слишком уж много всего и для одного похода требуется. И еще вдруг вспомнилось – кто это ему сказал… вроде, не дон Исидоро? – что некоторые, совершая камино, теряли рассудок. От одиночества – или… или не выдерживая встречи с собой? Или это вообще одно и то же: одиночество и встреча с собой? Сам-το он рассудок на пути из Москвы, кажется, так и так потерял… Ну ладно, ладно, не пугайтесь: он никому не сообщит об этом.
А про что дон Исидоро точно рассказывал – так это про постоянный разговор, происходящий на всем протяжении камино: идешь, значит, один и – разговариваешь… ммм, с кем же это? Ясно, не с попутчиками: на камино мы встречаемся лишь на минутку, чтобы улыбнуться, сказать buon camino и разойтись, так уж ведется… значит, не с попутчиками. С самим собой – тоже едва ли, потому как по-настоящему тебе еще только предстоит с собой встретиться: там, дальше… на Коста-да-Морте.
Так… с-кем-я-говорю-простите?
Короткие гудки.
А в общем, по всем статьям получается, что – с Богом. Кстати, многие паломники, он слышал, в этом уверены: Бог, дескать, всегда рядом с идущим в Сантьяго-де-Компостела и рано или поздно обязательно покажется – не в собственном облике, это редко, а в облике кого-нибудь… кого-нибудь-хорошего. Или необязательно – хорошего?
Интересно, на его камино уже показался Бог? Пора бы ведь: хоть путь и не закончен, но Бог же необязательно в самом конце объявляется, не Греция ведь тут у нас античная! А если уже был Бог, то – кто именно? При том, что он вообще ведь совсем мало с кем разговаривал в пути. Больше всего со свеном-очей-своих, но этот определенно не Бог – при пиве-το и жареных колбасках! Прилипала с компьютером – нет-нет-пожалуйста, таких богов нам не надо. Тот, скорее всего, страж. Как там было у дона Исидоро, вспомнить бы: стражи, помощники, вредители, свидетели, просветители… всю эту смешную, с одной стороны, и жуткую, с другой, дон-Исидоровскую таксономию камино, м-да, каминомию! Значит, прилипала был страж, свен-очей – скорее всего, свидетель, тетя Лида с мужем – вредители, в то время как Ансельм, Нина и Аста – помощники, что касается Гвидо… минуточку, никакого Гвидо не было вовсе! Хотя как это – «не было вовсе»… тогда не было вовсе и тети Лиды с мужем, не было Ансельма, Нины и Асты, а если их не было, то и его, получается, не было?
Впрочем, он спросит об этом у Бога, когда они встретятся. После камино. На Коста-да-Морте.
Ах, как много всего понятно, если Ванесса права и это – его камино. Понятно, во всяком случае, почему его так занимает сама дорога и совсем не занимает пункт назначения: так и так все-мы-увидимся-в-Сантьяго-де-Компостела! А пока – дорожные глупые мелочи, дорожные маленькие мысли, становящиеся смыслом движения, смыслом существования. Путешествие важнее цели, и ты движешься внутри себя, движешься в своей голове, а все, кого ты встречаешь в пути, суть символы, только символы, лишенные признаков бытия. И найдешь ты лишь то, чего не ищешь. Причем найдешь в аду: ты ведь в ад направляешься? Как не в ад, если дорога именно туда благими намерениями вымощена?
Сам же ты и мостил… мостишь.
Он подошел к двенадцатому вагону, попробовал повернуть ручку двери – ручка подалась. Поднялся по трем ступенечкам, вошел. Длинный полутемный коридор, хоть бы одна живая душа! А вот и его купе – рядом с замком узкая щель для карточки, где она еще, эта дурацкая карточка, которую дала ему Спящая Царевна, вот она, слава Богу, карточка легко входит в щель – ррраз… только вот дверь купе не открывается все равно!
Вторая попытка, третья, четвертая… седьмая.
Он стоял у купе и думал, предпринять ему восьмую попытку или вернуться к Спящей Царевне и спросить ее, в чем дело. Он заплатил за это купе две с лишним тысячи крон – все должно работать!.. Совсем уже собрался вернуться, да недалеко от него нарисовался вдруг еще один пассажир бизнес-класса – на полсекунды задержался у двери и исчез в купе, неслышно закрыв дверь за собой: опыт… Оно и понятно: пассажир по всем признакам был «свой» – костюм, белая рубашка, галстук в полоску, на руке – темное пальто, в руке – саквояж, так и должен выглядеть пассажир бизнес-класса. А вот он не пассажир бизнес-класса, он самозванец: ни тебе галстука в полоску, ни пальто, ни саквояжа, ни даже хотя бы паспорта. Сенсор в двери такие вещи, небось, за версту чует…
Снова осторожно погрузил карточку в щель: дверь не открылась.
Есть такие унизительные ситуации – ситуации, в которых просто не надо оказываться. Потому что лучше не искушать судьбу, лучше не появляться там, где ты чужой… о, как он знает это! Ибо никто и нигде не опознаёт его больше как своего и ни в одной из сред не может он затеряться в толпе-себе-подобных. Если же пытается (а он только и делает, что пытается) – разоблачают мгновенно и каждый раз одинаково: «Ты откуда – такой?» Знать бы еще – откуда и какой. То и дело ему кажется, будто у него на самом видном месте клеймо: именно оно, значит, и не дает ему остаться незаметным, слиться с другими. Те немногие в жизни, кого он знал совсем близко, соглашаются: да, есть на тебе что-то вроде клейма – по нему, дескать, мы тебя и узнали. Только ведь и на тех немногих в жизни, кого он знал совсем близко, тоже как будто клейма: из-за клейм этих он и выбирал их – что уж греха таить! Только с ними он и был своим, но мало их. А так, куда ни придет – чужой. Может быть, он насовсем в другую страну и уехал, чтобы там, в другой стране, стать уже наконец совсем чужим – чужим по праву?
В очередной раз не открыв дверь в купе, он вздохнул и отправился назад по коридору: к настоящему бизнес-классу на поклон. Тихонько постучал – коротким стуком, самим за себя извиняющимся.
