Элеонора Кременская - Пьяная Россия. Том первый
Он и действовал, с утра пораньше убегал как можно дальше прочь от своего кабинета, от таблички с приемом в такие-то дни, в такие-то часы.
На улице он чувствовал себя увереннее. Неестественно прямой шагал, запрокинув голову кверху, не обращая внимания на дорогу, и делал такие махательные движения руками, что казалось, вот-вот кого-нибудь зашибет. Прохожие, проявляя чудеса проворства уворачивались от него. Целый вихрь гневных криков несся ему вслед, но он не обращал ни на кого внимания, а увлеченный своими мыслями шагал себе вперед.
Чиновник был странным человеком. Без остатка, с невероятной горячностью бросался он в омут общественной деятельности. Носился без устали по городу поражая современников своею деловитостью, а между тем звонка от него безуспешно ожидала очередная жертва его пылкой натуры, которую он осаждал, добивался порой целый год.
Охмурял он женщин всегда одинаково, использовал свой высокий статус чиновника, официальное лицо которого частенько мелькало в новостях по телевизору.
Но никогда не приглашал свою избранницу на свидания, никогда никуда не водил. Этому способствовала его скупердяйская натура, он потому и курить бросил. Бывало раньше, у него просили закурить, а просили довольно часто, в России вообще принято «стрелять» сигаретку. Так вот, когда у него просили закурить, он мучительно содрогаясь съеживался, лез в карман пиджака за старым потрепанным, но тем не менее серебряным портсигаром и, приоткрывая крышку доставал оттуда двумя пальцами сигаретку, но с каким видом он ее отдавал просителю! Будто не одну-единственную сигарету давал, а по крайней мере целый кусок золота…
Женщин он приглашал к себе домой. Как правило, гостья застревала на пороге квартиры, смущенно оглядываясь. Она стеснялась огромадных, в человеческий рост часов с боем, отбивавших время так неторопливо, так задумчиво, с таким дребезжанием, что хотелось на последнем ударе либо заснуть и никогда больше уже не проснуться, либо подбежать и заорать не своим голосом на часы:
– Ну, бейте же быстрее!
А после истерически расхохотаться, повалившись на роскошный ковер с восточным рисунком.
Гостью смущал широкий экран плазменного телевизора и дорогой ноутбук небрежно брошенный на журнальный столик. Смущали ее картины, походившие на творения Пикассо. Все они, аляповатые и непонятные являлись подарками знакомого художника, клиента дурдома, впрочем, чиновник картинами очень гордился, в России принято восхищаться делами больных на всю голову людей – это бывает даже модно!
Смущала гостью и белая мебель, и пузатый комод с позолоченными ручками. Она также боялась легких атласных занавесей подобранных кверху, боялась розового, дорогого тюля. Роскошь и богатство глядели на пришедшую со всех сторон.
Чиновник готовил сам. Сам накрывал стол к обеду, не позволяя гостье вмешиваться в процесс готовки, предпочитая собственную стряпню любой другой. Он был брезглив.
Торопясь, он крутился от электрической плиты, где кипели кастрюли и шкворчали сковородки, к холодильнику и раковине.
Постепенно на столе появлялись: изящная голубая салатница с летним салатом и крупно нарезанными помидорами; две глубокие суповые тарелки полные рыбного или куриного супа; тарелки со сливами и тарелка с нарезанным зеленым луком. Еще влезала на стол тарелка с горой толсто нарубленных кусков зернового хлеба. К обеду предполагалось подать жареные котлеты с картошкой, вареные яйца и зеленый чай.
Гостья смотрела с ужасом, как правило, чиновник выбирал для себя женщин худеньких, бледненьких, судя по одежде бедненьких. Он любил, чтобы им восхищались… Но такие женщины привыкли к ограничениям в своей жизни посвящая всю себя единственному ребенку, забывая о себе. Такие женщины питаются крайне скудно, много работают и целеустремленным вихрем проносятся мимо отдыха на юге, мимо всего, что может позволить себе, к примеру, женщина-вамп. Хищниц чиновник недолюбливал. Он сразу же заявлял гостье, что жениться не намерен, но в свою очередь сделает все от него зависящее, дабы она не забеременела от него.
Гостья хлопала ресницами, не зная, что сказать на такое откровение…
У него было два способа избавления от женщин. Первый, это когда особо тупая звонила ему каждый день. Он, тогда сильно свирепея, спрашивал у нее, а знает ли она, сколько ему лет? И сам же отвечал, что за шестьдесят! Понимаешь? За шестьдесят! Орал он.
Второй, это когда добившись согласия, встретившись с женщиной пару раз, он задвигал ее на задворки своей «бешеной» жизни и только отговаривался по телефону, что дескать очень, ой как очень занят и подожди немножечко, вот-вот освобожусь!
Она и ждала, надеялась, ничего не понимая. А он, все реже, реже звонил, а ежели и звонил, то говорил с ней исключительно официально-деловым тоном, создавая вид невероятно загруженного человека. Бедная женщина терялась в догадках, время шло, проходили месяцы, превращаясь в полгода, а после и в годы.
Он носился, вертелся в общественной жизни города и часами болтал с мало знакомыми людьми в магазинах. Наконец, случайно, где-нибудь на улице сталкивался с обманутой женщиной, а столкнувшись, терялся, руки его тряслись от страха, пятки нервно отбивали чечетку и весь он, вытянувшись в струну, ждал удара в виде ее слез, в виде ее многословных обвинений. Но женщина, поглядев на него длинным взглядом, обычно обходила его, так обходят тумбу с истрепанными выцветшими афишами о филармоническом концерте столичного пианиста – все это рассчитано на одиночку, любителя сложной классической музыки. Женщина молча исчезала, затерявшись в толпе прохожих, исчезала навсегда.
Он, придя в себя, рвал и метал, самолюбие его бывало задето, лицо полыхало красным кумачом. И всех «собак» он спускал на ни в чем не повинную жертву собственного идиотического поведения. Высоко задирая нос, уносил он свою обиду куда как, успокоившись на счет очередной нечаянной встречи, где он даже не кивнет ей, а одарив только высокомерным взглядом, полным презрения, удалится прочь…
Жирные голуби неторопливо бежали рядом с ногами прохожих, внимательно, косым взглядом следили за теми людьми, кто перекусывал на ходу, безбоязненно, нагло выпрашивали крошки от пирожков, а выпросив бежали во весь дух за очередным обжорой и этой беспорядочной беготней сильно напоминали одичавших куриц позабывших о крыльях и о возможности летать.
Чиновник всегда кормил голубей. Они сбегались к нему со всех сторон огромной хлопотливой стаей и жадно пожирая крошки от специально, именно для этой цели купленного батона, толкались, гневно лезли на черные ботинки своего благодетеля, щипали его за брючины, нагло требуя продолжения банкета. Но чиновник, привыкнув за несколько лет ежедневной кормежки к напористым действиям нахальных птиц только отмахивался и кричал угрюмому дворнику, бесстрастно взиравшему на происходящее:
– Первое сентября? Печальный и одновременно светлый день! Дети несут свежие цветы учителям. Одетые в парадные платья учителя смотрят на своих подопечных по-доброму, но втайне уже высматривают по известным только им признакам будущих двоечников, угрозу для своего благополучия, дополнительных денежных премий и наград!
Не найдя поддержки в молчаливом дворнике чиновник накормив всех голубей мчался дальше.
Он легко поддавался любым манипуляциям более-менее сильных людей, чем сильнее был его собеседник, тем быстрее чиновник подпадал под его влияние.
Однажды, чрезвычайно смущенный доводами евангелистов он задумался о конце света. Скоро чиновника было не узнать. Без устали каждому встречному да поперечному кричал он о Сатане и о близком конце света. Осатаневшие от его криков друзья и знакомые, с трудом вырвавшись, укрывались от него кто, где мог и надолго затаившись, ждали исхода, который неминуемо наступил.
Зеленоглазая красивая ведьма выслушала его, не перебивая, а когда он выдохся и замолчал, веско сказала свое слово в пользу Сатаны. Чиновник задохнулся от возмущения и вытаращил глаза. Ведьма неторопливо продолжала. Смерив чинушу ледяным полным презрения взглядом. Она напомнила ему, что от людишек, ничего не зависит, и вдруг назвала ту самую секту евангелистов, от которой он и заразился религиозной бредятиной. Назвала, хотя про секту он не сказал ни слова.
Ведьма запала ему в душу и чиновник моментально перешел в ряды ненавистников всего христианского.
– Плохая примета! – восклицал он, с яростью глядя на служителя культа, попавшегося ему навстречу на улице. – Поп встретился – жди беды!
– Что за черт? – удивлялся кто-нибудь из случайных прохожих.
– Верно говорю! – кивал чиновник. – Добро, если бы попы просто обманывали народ, но они же прибегают к глупым проповедям, к непонятным молитвам на церковнославянском языке, к реву дьяконов и к колокольному звону! Они обрабатывают слабоумных, впавших в маразм старух россказнями о добром Христе и плачущей о грешниках Богородице, а когда кто-либо из прихожан задумывается, они предпочитают задушить непокорного клубами ладана, вопя о его бесноватости и одержимости. Но все усилия так называемых священников сводятся к одному результату, к простому выкачиванию денег из прихожан! Все поставлено на деньги! И не моги думать без копейки в кармане прийти в православный храм!
