Аркадий Макаров - Хочешь, я тебе Москву покажу?..
– Ага! Изба нова тёсом крыта…
Дядя Миша внимательно посмотрел на меня, подумал и лёгким движением смахнул меня с бревна:
– Сбегай на кордон! У тебя ноги, как крылья. Почин обмыть надо. Скажи – дядя Миша велел бутылку самогона дать.
– Кому сказать-то? – я всё тянул время. Бежать по лесу в такую даль мне вовсе не хотелось. Может, мужики передумают.
– Ты дурака из себя не строй! У тёти Маши спроси. Марш! Одна нога здесь, другая на кордоне! Да закусить что-нибудь принеси! – крикнул вдогонку. – Скажи – мы с ночёвкой на вырубке остаёмся. Пусть продуктами обеспечит. Ещё скажи, мол, рассчитается потом дядя Миша. Гони!
Для вида я пробежал трусцой до первого поворота, а потом перешёл на шаг. Руки, ноги, спина – всё тело болело так, будто по мне протоптал табун лошадей. Завалиться бы теперь прямо здесь, на дороге. Отлежаться, а потом можно и бегом до кордона.
Я присел на поваленное трухлявое дерево и прикрыл глаза. Всё равно, если идти медленно, то затратишь уйму времени, а так – отдохнул, и – бегом до кордона! Даже ловчее получится и быстрее.
Мои логичные рассуждения привели к тому, что здесь, на брёвнышке, можно без угрызения совести немного и отдохнуть. А почему нет? Догоню, небось! Небось, успею!
Рядом крикнула какая-то дурная птица, да так, что я чуть не свалился с лесины и открыл глаза. Солнце теперь густо проблёскивало, путаясь в частом гребне сосняка, и дробилось оранжевыми слепящими осколками, разбиваясь о красные стволы обступивших меня деревьев. Вот так отдохнул! Вечер… А до кордона ещё ой-ёй-ёй, сколько! Мужики ждут. Мужикам выпить охота. Как же мне их не уважить? Бегом! И только бегом!
Чтобы спрямить дорогу, я решил махнуть через лес. Сплошной выигрыш во времени и расстоянии. Зачем петлять по песчаной разбитой машинами дороге, когда напрямую по зелёной травке – рукой подать!
Эх, ноги, мои ноги!
Я, забыв про усталость, ломанулся через неглубокий овражек, мимо густой заросли дикой малины с обильными, ещё в чуть розовых пупырышках ягодками, каждая величиной с булавочную головку. Солнце вместе со мной, обдирая бока о красную шершавую кору сосен, бежало рядом. Ничего, успеем!
Вот уже и березняк устало развесил зелёную бахрому, спокоен и невозмутим. Ни один листочек не шевельнётся. Отдыхает от жары и птичьего гомона. Скоро покажется и дом Лёшки Лешего, живущего на отшибе, и осторожного, как бирюк перед облавой. И что ему за охота жить вот так, без людей, с одной тёткой Марьей, которая, наверное, сама над собой не хозяйка в этой глуши? Теперь вот и её крестница, студентка, москвичка эта, здесь тоже… Небось, тоскливо ей одной-то? Скажу: давай, Маргарита, со мной на вырубку сбегаем! А потом я тебя до дома по лесу провожу. Боишься – по лесу одной-то?
Вдруг мои размышления о жизни будничьей и скушной местных обитателей, оборвала дорога, такая же изрытая грузовиками, как и та с которой я свернул.
К дому лесника подходила тоже дорога, но та была не растерзанная и рваная, как эта, а зелёная, аккуратная, отутюженная, поросшая травой-муравой, чуть примятая колёсами легковушек. По ней грузовики не ходят. Если и проедет когда бортовая машина, то налегке, не гружёная. Такая – дорогу не разворочает.
Остановился, поковырял носком сапога сыпучий песок на отвале, – всё правильно, дорога та же, по которой мы утром ехали на вырубку. Куда ж теперь идти? Солнце садилось – по какой стороне? По левой. А теперь где оно находиться? Я посмотрел на косматившееся в сосновом гребне остывающее светило. Солнце – с правого боку. Как же это так? Бежал, бежал, и солнце за мной бежало с левой руки, не могло же оно меня перегнать и очутиться теперь с правой руки. Во, дела! Куда ж теперь идти?
Я повернулся так, что солнце опять у меня было с левой стороны, и побежал теперь уже по дороге, чтоб не сбиться.
Бежал тяжело и долго, ноги вязли в песке, а солнце между тем совсем опустилось на землю. Лес поредел. Теперь передо мной поперёк дороги стелились только тени, длинные до бесконечности. А дорога без конца и без края.
По моим рассуждениям, я давно бы уже вышел на кордон, а впереди всё та же сыпучая зыбь.
Я остановился и стал вспоминать: с какой стороны было солнце, когда мы ехали на вырубку. Точно! Солнце было с левой стороны. И так, если рассуждать здраво, то, чтобы мне добраться до кордона, надо по всем правилам обратно идти так, чтобы солнце было с правой стороны.
И я снова повернул так, чтобы заходящий ориентир был у меня по правую руку. И это было моей последней ошибкой. Я упустил один момент: на вырубку ехали утром, и солнце было действительно с левой стороны, а теперь вечер – солнце перешло зенит и стало спускаться по правой стороне…
Теперь передо мной полыхало всё небо зловещим кровавым светом. Стало жутко сознавать, что вот сейчас навек уйдёт солнце и лес накроет такая тьма, что – пропадай!
Пробежал по дороге ещё немного и понял, что заблудился окончательно.
Я слышал страшные рассказы, что одинокого путника в лесу водят леший с кикиморой. Водят-водят, пока человека окончательно не победит страх, и он обессилит. Тогда с ним делай, что хочешь. Могут защекотать до смерти, а могут и разум помутить. И чтобы такую нечисть обмануть, надо обязательно вывернуть наизнанку верхнюю одежду, перевернуть задом наперёд, шапку, поменять справа налево сапоги, идти и бормотать: «Шёл, потерял, нашёл. Шёл, потерял, нашёл…», и тогда сам выйдешь на правильную дорогу. С тобой ни одна гнусь не справиться…
Быстрей, быстрей! Солнце уже зашло, и дотемна надо этот заговор обязательно выполнить, тогда точно выйду, куда надо!
Я присел на поваленное дерево, наскоро вывернул вельветовую, пошитую матерью на лето курточку, переобул сапоги, поменяв местами, перевернул козырьком назад кепчонку-восьмиклинку, и рванул с места, надеясь до темноты попасть куда-нибудь: или на кордон, или к нашей вырубке, где давно мужики перестали ждать желанную выпивку.
«Шёл, нашёл, потерял! Шёл, нашёл, потерял!..»
Темнело стремительно. Вот уже с низины потянуло сизоватым дымком, стало прохладно и сыро, как в погребе. Сбитые в сапогах ноги норовили наступать в разные стороны, было больно и так неудобно, что я сапоги снял и побежал босиком.
Бежал бы и бежал, да тьма совсем застелила дорогу и над головой – ни просвета.
Несколько раз спотыкнувшись и разбив палец о какую-то корягу, я в панике замер, прислушиваясь к любому шороху. Теперь всё пространство превратилось для меня во враждебную среду, словно я был на другой планете.
Никогда ещё я не чувствовал себя таким одиноким. Что делать? Ночью в лесу может случиться всякое. Я закрутил головой, отыскивая спасительное убежище. Волки! Вот и тётя Маша с кордона корову в лес боится опускать, загрызут, зарежут, разорвут в клочья.
Оставшийся здравый смысл подсказал, что ночь можно провести на дереве, там – никто недостанет.
Стал выглядывать во тьме сучковатое дерево, на которое можно вкарабкаться. Задрав голову, присел на корточки, чтобы на фоне более светлого неба различить подходящую лесину.
Небо было так же черно, как и лес.
Теперь, вглядываясь в небо, я понемногу стал различать верхушки сосен. Но все они были так высоко, что первая моя попытка окончилась ссадинами на руках и животе.
Чтобы защитить себя, я неосознанно прислонился спиной к стволу и, вытирая рукавом лицо, стал лихорадочно думать: что делать?
Где-то я читал, что сборщики кокосовых орехов перед тем, как влезть на пальму, продевают босые ноги в верёвочные кольца, обхватывают ступнями пальму, и, используя трение верёвочной петли о шершавый ствол, ловко взбираются на вершину.
Верёвки у меня не было, был брючной ремень, который вполне мог подойти для этой цели.
Я кинул возле дерева отяжелевшие и сшитые как из жести кирзовые сапоги, распоясался, сделал из ремня кольцо, и налегке, просунув сбитые в кровь ступни, стал взбираться на дерево.
Трудно было вначале. Ремень соскакивал, ноги без привычки теряли слаженность движений, но после трёх-четырёх попыток я уже ловко сидел на довольно прочной развилке ствола, как в седле. Чтобы случайно не свалиться с верхотуры, я пристегнул себя тем же ремнём к торчащей передо мной ветке и пригрозил кулаком кому-то в темноте: то ли лешему, то ли кикиморе, то ли всей нечистой силе, гоняющей по лесу в поисках слабаков по жизни. Вот он – я! Попробуй, достань!
Самое время закурить. К своим шестнадцати годам я уже основательно втянулся в эту пагубную привычку.
Кое-как свернул цигарку – мешали ветки и колючие метёлки на них, – я, чиркнув спичкой, поразился, как ночь на мгновение отпрянула от лица, и мир снова погрузился во тьму, словно кто-то, испугавшись света, разом задвинул все шторки.
Сладко затянувшись, посмотрел вниз, но подо мной была только чёрная пропасть, и я плюнул туда, прямо в глаза суетной нечисти. У-у, сволочи! Пугайте баб и малолеток!
Почему-то мне казалось, что вся свора бродит и рыщет там по кустам, а на деревья им взбираться недосуг, некогда, и внизу дел много.
