Сергей Нагаев - Прямо сейчас
Между тем это были не подлинные, не истинные мысли Данилы – он думал так, но думал так лишь понарошку, для виду, как будто любой посторонний сейчас мог прочесть его мысли, и ему нужно было скрыть то, что по-настоящему волновало его. Он не размышлял, а скорее заставлял себя размышлять о том, что ему вот вроде как неохота идти на жаркий двор и лень участвовать в отборе бычьего семени, но в действительности предстоящее дело вовсе не угнетало его. Даниле очень хотелось бы испытывать именно такие чувства, именно так думать, потому что он надеялся, вернее, изо всех сил старался убедить себя в том, что всё в его жизни остается прежним, что ничего не изменилось прошлой ночью. Он, словно актер, старательно играл самого себя – того себя, который мог бы быть сейчас на его месте в обыкновенное утро после, скажем, обыкновенной бессонницы в собственной постели. Или пусть не после бессонницы в своей постели, а, предположим, после того же ночного клуба, после кутежа с какими-то забавными шалостями и похождениями. Но никак не после того приключения, которое ему пришлось пережить минувшей ночью.
В общем, он был совершенно не против поработать сейчас с быками и даже, наоборот, был чертовски рад, что его вызвали именно по этому делу, а не по кое-какому другому. Однако сколь он ни старался отогнать от себя мрачные мысли, они вырисовывались в его сознании, нависая черной горой декораций на заднике сцены, где он, отчаянно, водевильно переигрывая, пытался исполнять роль беззаботного парня. При этом время от времени в его памяти всплывал один и тот же момент из прошлой ночи. Перед глазами его периодически на миг возникала и тут же пропадала ужасная картина: у порога обитой жестью двери, в растекающейся луже темной крови, раскроенная голова неизвестного мужчины, который распластался на пяти ступеньках бетонной лестницы, спускающейся от этой двери в зал банка семени. И еще – алые брызги на белой кафельной стене хранилища спермы, у самой дверной рамы, прямо над этой головой с зияющей на макушке раной, из которой шла и шла, стекая и густея на коротких темных волосах, багряная кровь.
Дверь в банк семени, где кто-то убил этого мужчину (а это, несомненно, было убийство), находилась в конце коридора, по которому сейчас шел Данила. Издалека было видно, что дверь заперта. Собственно, по-другому и быть не могло. Понятно, что никто из работников станции туда сегодня еще не входил, иначе уже поднялся бы шум, приехала бы милиция. Но ему-то, Даниле, что до закрытой двери хранилища бычьей спермы? Ведь его не было здесь прошлой ночью, когда всеэто произошло. Он ничего не видел. Он ничего не знает. Тем более что он действительно не знает, что все-таки произошло. И поэтому, когда кто-нибудь, кто первым зайдет в банк семени, обнаружит за порогом труп, и когда весть об этом разнесется по станции и дойдет до Данилы, то тогда он, Данила, очень сильно удивится, будет вместе со всеми круглить глаза, будет гадать, что там случилось и почему.
Пройдя с половину коридора, он остановился у другой двери, деревянной, посредине которой было устроено откидное окошко. К этой двери была пришуруплена синяя табличка. Табличка, как и дверь, имела свою историю, в смысле была, по меркам Данилы, доисторической. Если присмотреться, то по строгому, угловатому шрифту надписи, в котором прочитывался стиль сталинского классицизма, а также по тому, что края синего прямоугольника хранили следы многочисленных, не очень-то аккуратных разноцветных покрасок двери (сейчас дверь была коричневой), – по этим признакам можно было понять, что дверь с табличкой появилась здесь несколько десятилетий назад. На табличке было написано: «Вагинная». Ну, знаете, как оно бывает: в учреждениях есть приемные, в больницах – операционные, на заводах – бойлерные. А здесь была вагинная – она же лаборатория, где стерилизовались и хранились искусственные коровьи вагины для взятия бычьего семени. Корпус такой вагины был пластмассовым, а изнутри эта чуть ли не полуметровой длины труба была отделана мягкой резиной. С одного конца вагины, как полагается, была дырка для насаживания на член быка, а с другого конца к трубе был прикреплен сменный полиэтиленовый пакетик для сбора спермы.
Может, подумал Данила, Зина сейчас там, в вагинной, треплется о чем-нибудь с Полиной Петровной? (Полина Петровна, та самая женщина в белом халате, что приходила будить Данилу вместе с бочаром Зиной была на станции искусственного оплодотворения заведующей лабораторией – хозяйкой вагинной.)
– Ну чего ты приперся и встал – здесь же стерильные влагалища? – донесся изнутри грозный голос Полины Петровны, хотя Данила не успел даже притронуться к дверной ручке. – Вали отсюда!
Дверь распахнулась, из нее выскочил невзрачного вида человек лет около сорока, в котором Емельянов сразу узнал техника по взятию бычьего семени Клима. Стало быть, это к нему обращалась Полина Петровна.
Судя по несколько разбалансированным движениям Клима, он был, как обычно, в подпитии.
Дверь захлопнулась, а в открывшееся дверное окошко выглянула Полина Петровна.
– Клим, если можешь ходить, иди и работай, – сказала она технику.
– Петровна, ну выдели чуток спирта, будь человек, – сказал Клим. – Видишь, мне поправиться надо?
– Ты и так уже поправился, это я точно вижу, – ответила она. – Поработай, тогда и налью в обед чуток. Сегодня по плану всего-то десять быков.
– Всего десять! – с досадой сказал он. – Так ведь от каждого по два-три раза брать – значит двадцать-тридцать раз дрочить, это ж сколько по времени получается. Я сдохну, Петровна.
– Не сдохнешь, – уверенно сказала женщина, – потому что тебя будет подогревать мысль про пятьдесят грамм чистого спирта.
– Сто пятьдесят, – уточнил Клим.
– Хорошо, сотка, и больше не проси, не зли меня, ато вообще ничего не получишь.
– Ладно, по рукам, – сказал Клим, сосредотачиваясь и оправляя свой синий халат. – Давай манду.
Женщина скрылась на несколько секунд и затем протянула через дверное окошко искусственную коровью вагину.
Клим взял из руки Петровны вагину и двинулся по коридору в сторону двора.
– Подогревать меня, видите ли, будет мысль, – проворчал он скорее по инерции, поскольку был, очевидно, доволен исходом торговых переговоров с завлабом Полиной Петровной. – Жара такая, а тут тебе, вместо опохмелки, видите ли, мысль, мать твою, подогревающая.
– Ну что, тогда я уже не нужен, – с облегчением сказал Емельянов, повернувшись, чтобы уйти в противоположном направлении.
– О, Данила, – сказала Петровна, только сейчас заметившая его из своего окошка. – Слушай, я тебя прошу, пойди хоть на время, подстрахуй этого олуха.
– А чего его страховать-то? – Данила глянул вслед удаляющемуся Климу, который в этот момент проходил мимо той самой, обитой жестью двери хранилища спермы, и усилием воли заставил себя непринужденно добавить: – Он же нормальный, не шатается практически.
– Тебе жалко? Постой немного на подхвате на всякий случай. Если все будет в порядке, тогда иди к себе, – Петровна хохотнула, – в свой параллельный мир.
Встречая на жизненном пути разных людей, Данила иной раз бывал немало удивлен услышанным от них словам и выражениям. В частности, по мнению Данилы, в мирке, где влачила унылое существование заведующая вагинной лабораторией Полина Петровна, понятие «параллельный мир» существовать не могло. Не исключено, конечно, что ей, скажем, при чтении какого-нибудь журнала или женского романчика попадались эти слова, но абсолютно точно они не должны были настолько застрять в ее голове, чтобы она была в состоянии оперировать ими. И однако ж!
Глава 6. Поехалипишем
Президент Российской Федерации Владимир Иванович Паутов сидел за рабочим столом, но при появлении писателя Виталия Олеговича Кутыкина встал и немного прошел ему навстречу, остановившись рядом с соседним, маленьким, столом. В момент рукопожатия части боковой стены кабинета, оказавшиеся двумя раздвижными панелями, разъехались в стороны, и, обернувшись на это еле слышное движение, Виталий Кутыкин увидел в образовавшемся проеме видеокамеру, установленную на треноге, а рядом видеооператора и звукооператора в наушниках. Звукооператор держал обеими руками штангу-удочку, на конце которой имелся крупный микрофон, весь в махре.
Из-за видеооператора тут же выскочил мелким смерчем человечек в кожаном пиджачке. Этот шустрый малый деловито, но вежливо взяв президента за плечи, повернул его нужным ракурсом, в три четверти к камере, затем он взял и беллетриста за корпус и поставил его в нужное место и в нужный ракурс. Ясное дело, человек-смерч был режиссером.
– Ну, что? – спросил режиссер у оператора.
– В норме, – ответствовал тот, поточнее прицелив объектив камеры на стоящих у столика.
