Вадим Норд - Ошибка юной Анны
– Все это и выеденного яйца не стоит! – сказал Рыкалов на прощание. – По-хорошему, если говорить начистоту, то эта история не тянет на уголовное дело. Поймите меня правильно, Александр Михайлович, я не корпоративную честь и белизну халатов блюду, а говорю то, что думаю. Неблагоприятное стечение обстоятельств – не более того. Да, возможно, если бы операция шла быстрее или была прервана, короче говоря – если бы она закончилась раньше, то фибрилляция уже случилась бы после нее или вообще не случилась. Но как можно говорить наперед? Я еще понимаю, если бы у Викулайской была какая-нибудь патология, если бы у нее в анамнезе было хотя бы одно нарушение ритма. Что-то, что могло насторожить коллег… Но не было ничего или же было, но она внимания не обращала. «Екнуло» сердце, ну и ладно…
Подчас периодически возникающие нарушения сердечного ритма выявляются случайно, во время обследования. Электрокардиография здесь не поможет, поскольку очень низка вероятность того, что пароксизм придется как раз на ту минуту, в которую записывается кардиограмма. Необходим как минимум суточный мониторинг – на груди залепляются электроды, на пояс прикрепляется записывающее устройство, в течение суток человек ведет дневник, в который записывает свои действия, когда проснулся, когда завтракал и т. д. Дневник нужен для того, чтобы во время расшифровки полученных данных врачи могли понять, при какой степени физической активности возник тот или иной пароксизм и как вообще реагирует сердце на физические нагрузки. Суточное мониторирование ЭКГ чаще всего называют холтеровским мониторированием по имени американского ученого, предложившего этот метод.
– …Выговор – еще куда бы ни шло, – Рыкалов поморщился, давая понять, что и выговор он считает чрезмерно высоким наказанием. – Но уголовное дело – это, конечно, перебор. Конъюнктурщина чистой воды! Нам нужно «дело врачей» местного розлива!
– Я, в общем-то, с вами согласен, Федор Васильевич, – признал Александр. – Не насчет «дела врачей местного розлива», а насчет того, что ничего преступного в действиях коллег я не нахожу. Надо бы, конечно, все еще раз взвесить, продумать, но в целом действия коллег кажутся мне обоснованными. Что касается хирургов, то я и сам, наверное, в подобной ситуации поступил точно так же. Если исходить из того, с чем я ознакомился…
– Вот видите! – совершенно неожиданно взволновался Рыкалов. – Если исходить из того, с чем вы ознакомились! Знаковая оговорка, Александр Михайлович! Показательная, я бы сказал! У вас есть какое-то недоверие?
– Есть непонимание, Федор Васильевич. «Недоверие» – это слишком сильно, для недоверия должны быть определенные веские причины, ну хотя бы одна. Хотелось бы узнать поподробнее о том, что происходило во время операции, и понять… – Александр замялся, думая о том, стоит ли договаривать, но все же решил договорить: – И понять, насколько слаженными были действия анестезиолога и хирургов.
– Хорошая формулировка, – одобрил Рыкалов. – Что вас насторожило? То есть – заинтересовало? Упоминание про экстрасистолы? Можно было и не упоминать, верно?
– Надо достоверно отображать ход операции и все, что происходит с пациентом, – ответил Александр, не поддаваясь на провокацию. – Если начать рассуждать в таком ключе – о чем можно упоминать, а о чем нельзя, – то можно зайти очень далеко. И для нас с вами изучение материалов дела окажется абсолютно бесполезным, потому что нельзя пользоваться материалами, которым не доверяешь. Тогда вся наша экспертная деятельность теряет смысл.
– Да она вообще бессмысленна! – выдал Рыкалов. – Так же, как и бессмысленна вся эта затея со следствием и судом! Если хотите знать, то я согласился дать заключение по одной-единственной причине – чтобы никто другой не навредил больше! Noli nocere[18] – вот мой девиз в данном случае!
«Пошли по грибы, а набрали ягоды», – говорила в подобных ситуациях бабушка Анна Тимофеевна. Noli nocere – хороший девиз, только вот задача эксперта заключается в том, чтобы помочь установить истину. Чтобы не навредить, проще всего ничего не делать. Кто спит, тот не грешит, разве не так?
Следователь Званский с утра был не в самом лучшем расположении духа. Настолько не в самом, что Александр даже заподозрил его в злоупотреблении алкоголем. Довольно частый и весьма характерный симптом – плохое настроение до момента принятия первой дневной порции алкоголя.
– Что вы у них хотите узнать? – недовольно пробурчал Званский, когда Александр сообщил ему о своем желании пообщаться с коллегами, проводившими операцию. – Вам дали копию истории болезни, копии объяснительных, копии протоколов допроса! О чем таком вы хотите узнать, чего я не узнал?
– Расспросить поподробнее о ходе операции, – пояснил Александр. – Задать уточняющие вопросы, если потребуется. Раз уж вы привлекли меня к этому делу, то я считаю себя обязанным вникнуть в него как следует. Иначе грош цена моему экспертному заключению.
– Ну, зачем усложнять? – скривился Званский. – Дело-то простое.
– Разве? – деликатно удивился Александр. – Вроде бы совсем недавно вы считали иначе? Или хотя бы говорили…
– В понедельник! – отрезал Званский. – Раньше, то есть сегодня, никак не получится. Приглашу всех на утро с таким расчетом, чтобы закончить до полудня. Даже если немного задержимся, то не страшно. «Сапсан» на Москву отходит в четырнадцать сорок пять, а до вокзала одна остановка на метро. Вы успеете.
Прозвучало это не как проявление заботы, а как пожелание проваливать на все четыре стороны, да поскорее. Во всяком случае, именно так показалось, Александру. Странные люди – сами пригласили, а теперь норовят поскорее отделаться. Зачем тогда нужно было приглашать? Или эксперт из Москвы виделся всем безобидным (и бестолковым!) дурачком, который приедет, полюбуется речными видами, напишет то, чего от него хотят (понять бы еще, чего именно, хотя бы для интереса), и отбудет восвояси. А что? Вполне вероятно. Уж не потому ли пригласили не маститого академика, а доктора без особых заслуг, да еще и обремененного административной работой? Человека, у которого заведомо мало свободного времени, можно сказать – совсем нет. Какой коварный расчет…
«Стоп!» – осадил себя Александр, потому что если продолжать думать в подобном ключе, то додуматься можно до многого, черт знает до чего можно додуматься. Но какой в этом толк и какой прок? Лучше не накручивать себя, а думать строго по делу. Назвался груздем, то есть – экспертом, так дай верное заключение, такое, чтобы потом ни жалеть, ни краснеть не пришлось. Подтверди репутацию столичного специалиста и возвращайся домой. В понедельник? А хотя бы и в понедельник! И очень удобно, что прямо с утра.
Порадовавшись тому, что не стал назначать на понедельник операции, Александр попрощался со Званским, вышел на улицу и понял, что до понедельника он совершенно свободен. Можно было вернуться в номер и еще раз перечитать материалы, но в этом не было ровным счетом никакой нужды, потому что за вчерашний день они успели намертво запечатлеться в памяти. А вот во время прогулки по городу в голову вполне могли прийти умные мысли.
Погода благоприятствовала прогулкам – было солнечно и морозно. Снежок приятно похрустывал под ногами, сразу вспоминался Пушкин с его каноническим «мороз и солнце, день чудесный». Все было, как в стихотворении, – еще вчера злилась вьюга и носилась мгла на мутном небе, а сегодня природа решила сделать людям подарок. Весьма и весьма кстати. Александр зашел в ближайшее кафе, даже не обратив внимания на то, сетевое это заведение или нет, заказал кофе и сделал несколько деловых звонков.
– Это всегда так! – сказал босс, узнав, что Александр немного задержится. – Сначала «еще на денек», а потом выйдет катавасия с кавардаком.
Босс и не думал скрывать раздражения, точнее – справедливого начальственного негодования. Его можно было понять. Обещал вернуться в понедельник, так изволь быть в понедельник. Дел много, дел всегда много, а доктор Берг в эксперты записался. Мало ли разве в Нижнем пластических хирургов? А в Москве их еще больше. Почему именно Берг? Свет на нем клином сошелся, что ли? Ну и так далее.
– Кавардак – это блюдо такое, – сказал Александр, желая немного «облегчить» разговор. – Крошево вперемешку.
– Не знаю, как насчет блюда, но моя бабушка называла кавардаком понос! – ответил на это Геннадий Валерианович и отключился.
Мать восприняла новость благодушно.
– Правильно, не торопись, – сказала она. – Отдохни немного, смена обстановки благоприятствует. А то ведь в Москве у тебя отдыхать никогда не получается…
Намек был по делу, то есть – к месту. В январе из-за срочных встреч (ну не могут некоторые люди выкроить время для переговоров, кроме как в субботу или воскресенье) пришлось дважды переносить визиты к матери на более позднее время и существенно сокращать их, настолько, что и поговорить толком не получалось. Так: как дела, как работа, что за новые соседи на площадке?.. Короче говоря, общались наспех, не как обычно привыкли общаться – с чувством, с толком, с расстановкой. Мать переживала, что сын слишком много работает, сын отшучивался, говоря, что когда еще можно много работать, как не в его годы.
