Маргарита Хемлин - Про Иону (сборник)
– На каком языке?
– На русском, на каком же…
– Что ж это вы… Не положено на русском. Да и нету такой молитвы. Есть молитва «Бог Авраама, Исаака, Иакова…», уверены, что не эта?
– Уверен.
– И что же, вы считаете, что самолет сбили вы?
– Конечно… То есть не собственноручно. Я же обратился к Богу.
– А кошер вы соблюдаете? – И пошло, и пошло.
Сидит Самуил Яковлевич, отвечает, как школьник, заикается. То и дело платок с головы сваливается. Старики кивают, улыбаются. Переговариваются на идише, чтобы гость не понял их оценку.
Самуил Яковлевич потерял терпение:
– Значит, вы мне не верите. А у меня свидетель есть.
Старики насторожились.
– Кто свидетель? Еврей?
– Нет. Русский. Мальчик. Юрий.
– Ну вот видите. И свидетелей у вас нет.
Самуил Яковлевич вышел из себя и даже раскричался, мол, вы не советские люди, вы человеку не верите, вы мыслите узко, а идет война, и у него три сына на фронте.
Старики руками замахали, стали успокаивать. Мол, идите домой, Самуил Яковлевич, такое время, все страдают, все работают не покладая рук. Всякое случается. А нервы на пределе.
Самуил Яковлевич сказал на прощанье:
– Ведь я же еврей. Я Еврейскому Богу помолился, призвал его на помощь. И он мне ответил. Он – мне – персонально – ответил. Это факт! Факт! Понимаете? А вы – на каком языке да с какой молитвой? Как помнил, так и обратился. Куда ж мне теперь? В церковь? В райком? В милицию?
Старики зашикали, запричитали. Не надо, мол, ни в райком, ни в милицию, они соберут умных людей, посоветуются и пригласят Самуила Яковлевича.
Самуил Яковлевич оставил адрес. Скомкал платок и так, с платком в кулаке, прошагал до самой фабрики – на Пресню. Даже на трамвай не сел.
Поздно ночью вернулся домой. Света не зажигал – светомаскировка. Лег на диван не раздеваясь.
Пролежал до утра, не сомкнув глаз.
Потом заснул. Проснулся через час. Будто заново родился.
Подошел к столу, там газета «Правда» вчерашняя, нечитаная.
Прочитал заглавие передовицы: «Советский тыл – могучая опора фронта». Еще больше почему-то обрадовался и поспешил на работу, потому что в военное суровое время опаздывать никак нельзя.
Теперь про это удивительное место, где все произошло.
Никакого памятного знака там нет.
В 1976 году несколько домов в Шведском тупике снесли, в том числе и тот, шестиэтажный, – возвели новое здание МХАТ. И кстати, на этом месте дела у театра не пошли.
Гарднер
По воскресеньям к Иосифу Матвеевичу приходил сын Аркадий, по субботам – внук Алексей. Их жены Иосифу Матвеевичу не нравились. Потому и не приходили.
Собственная его жена умерла много лет назад, и Иосиф Матвеевич уже не горевал по ней, а только скучал.
Собрать сына и внука вместе не представлялось возможным, так как они не ладили, а мирить Иосиф Матвеевич устал.
Три года назад у внука родилась дочка – Саша. И с недавних пор по субботам Алексей являлся с вполне самостоятельной девочкой.
Пока дед и внук чаевничали, Саша требовала мультиков.
– У дедушки нет видеомагнитофона, – объяснял Алексей.
Саша кивала и снова требовала мультик.
В очередной визит Алексей принес большую коробку.
– Дед, видеомагнитофон! По телеку смотреть нечего – я принес «Весну на Заречной улице», «Ко мне, Мухтар!», мультики для Сашки.
Иосиф Матвеевич обрадовался, но выразил опасение, что не научится обращаться с машиной.
– Ты же инженер, а тут всего две кнопки.
Алексей быстро все наладил и зарядил кассету с мультиками.
Иосиф Матвеевич принес блюдо с конфетами и яблоками – поставил на журнальный столик у дивана, погладил малышку по голове, посмотрел пару секунд на бегающих в экране зверушек и пошел на кухню, как заведено, пить чай с Алексеем.
Минут через десять послышался грохот, а после – крик Саши.
– Папа! Деда! Деда! Папа!
Бросились в комнату. Блюдо лежало на полу, расколотое надвое, фантики, конфеты, еще не тронутые Сашей, и яблоки разлетелись-раскатились по комнате.
– Оно само. Я не трогала.
– Само не могло, – сказал Алексей. – Ты не порезалась?
– Нет. Оно же само, – Саша сидела, уставившись на экран. Не отрываясь, она подняла руки и повертела ладошками: смотрите, ничего не случилось.
Алексей наклонился за фарфоровыми останками:
– Ну что, дед, выбрасываем?
Иосиф Матвеевич взял у внука половинки блюда, повертел так и сяк:
– Все бы вам выбрасывать. Склею.
Сколько Иосиф Матвеевич себя помнил – столько помнил блюдо: диаметром сантиметров сорок, сделанное вроде плоской корзинки. Тщательно была выделана соломка, сквозь мелкие переплетения которой, казалось, сквозил воздух. Посередине – сложенная кремовая салфетка с букетом полевых цветов – незабудки и колокольчики.
И цветы, и салфетка словно настоящие. Салфеточная бахрома свисала с одного бока блюда-корзинки, и каждая ниточка в бахроме четко обозначалась.
Иосиф Матвеевич помнил, как пытался в детстве снять салфетку с блюда, а она не поддавалась.
Потом его сын Аркадий попался на ту же обманку. Потом внук Алексей.
Теперь вот Саша.
Иосиф Матвеевич перевернул расколотые половинки – лицом вниз, соединил их и вдруг подумал, что никогда не смотрел на блюдо «с изнанки». Только теперь, надев очки, прочитал на овальном клейме буковки, окружавшие всадника: «Фабрика Гарднера, Москва». А над клеймом – двуглавый орел со скипетром и державой.
«А ведь блюду лет сто, если не больше, – прикинул Иосиф Матвеевич. – Мать говорила, ее приданое».
Иосиф Матвеевич вспомнил, как в детстве вся семья собиралась вечерами за столом – в саду, пили чай, и на блюде лежала гора красной смородины, крыжовника. Или коржики, испеченные бабушкой.
Вспомнилось, как соседка, бабушкина подруга, всякий раз разглядывая блюдо, цокала языком:
– Богато живешь, Фейга, такую вещь по будням пачкаешь. Это и в субботу не грех поставить! Халу положить – как хорошо!
Бабушка смеялась:
– Отменили субботу, Дорочка!
Вспомнился день, когда Иосиф Матвеевич пришел с фронта – единственный из всей семьи. Отец и два брата погибли. Отец – на днепровской переправе, старший брат – Сема – под Летками, средний – Гриша – под Томашовом.
Сидели с мамой за столом. На столе это самое блюдо, сохраненное ею в эвакуации, хоть пришлось продать за кусок хлеба последнее платье. Рассказывала про родственников и соседей – убитых, умерших, пропавших без вести, просила прощения, что не может приготовить ничего вкусного.
А свой сухой паек Иосиф Матвеевич еще в поезде обменял на отрез диковинной прозрачной ткани с блестками.
– Она ж с золотом! Невеста век благодарить будет! – уговаривал продавец.
В мастерской взялись блюдо склеить – пообещали сделать лучше нового.
И правда, трещина едва угадывалась.
Иосиф Матвеевич позвонил Алексею, попросил купить держалку, чтоб повесить блюдо на стену.
Алексей пришел с дрелью. Вставил в стену дюбель. Ввинтил шуруп. Приладил блюдо.
– Весь город оббегал – нет нигде держалок. Только в одной галантерейке и нашел. Давно его на стенку надо было.
Ночью Иосиф Матвеевич проснулся от грохота. Спросонок долго не мог понять, что случилось. Включил свет – оглядел комнату – ничего. Пошел в ванную – и там все нормально.
Зашел на кухню. Блюдо лежало на полу, расколотое на мелкие кусочки. Шуруп вывалился.
Иосиф Матвеевич сгреб осколки в полотенце, завязал узлом и положил на подоконник.
Посреди недели, вне расписания, явился Аркадий.
Заметив на стене непорядок – пустой дюбель, – спросил:
– Что вешал-недовешал?
– Блюдо, то, с салфеткой. Сашка расколотила. В мастерской склеили. Хорошо вышло.
– А теперь снял? И правильно, нельзя, чтобы в доме была посуда с трещиной, хоть и клееная.
– Да я не снимал. Само упало – и вдрызг! – Иосиф Матвеевич старался говорить ровно.
– Отец, ты что, расстроился? Если б ты меня попросил, я б тебе все сделал, как надо. Алешка вешал? Он не умеет, – Аркадий привычно переключился на сына.
– Нет, Алексей хорошо сделал. По правилам. Ну, разбилось и разбилось.
– Ты брось, отец. Наверное, вообразил черт-те что. Еще сто лет проживешь, – затараторил Аркадий.
– Да я что, я сто лет проживу. Дело ж не во мне…
Вечером Иосиф Матвеевич развязал узел с осколками и разложил их на кухонном столе. Попробовал собрать – получалось плохо, особенно рисунок на салфетке. Соломенные переплетения обрывались и теперь светились не воздухом, а неровными сколами. Однако занятие захватило.
Сидел над осколками и завтра, и послезавтра, и на третий день. Собирал и снова разбирал фарфоровые кусочки, рассматривал края, вертел.
Завтракать, обедать и ужинать стал в комнате – на журнальном столике, чтобы не тревожить узор.
В субботу пришел Алексей с Сашей.
Алексей кивнул на стол:
– Мне отец звонил. Орал. А я чем виноват?
Девочка радостно всплеснула руками:
