Эдуард Тополь - Московский полет
– Ты все время крутишься и смотришь назад. Ты хочешь остаться?
Я улыбнулся, отрицательно покачал головой:
– Нет. – И повторил твердо, как Марк Захаров: – Нет!
Он шагнул к таможеннику и положил перед ним на стойку свой паспорт.
Я повернулся к Ольге:
– Всего хорошего, Оля. Привет вашей маме.
– Счастливо, – сказала она.
Я взглянул на входную дверь таможенного зала, но… Ани не было.
Я шагнул к стойке, положил перед таможенником паспорт с визой-вкладышем и таможенной декларацией. Но теперь рядом с таможенником стоял еще один – с волчьим лицом, в кителе и с погонами майора таможенной службы.
– Откройте ваш чемодан, – сказал мне таможенник.
Я даже обрадовался: эта проверка даст мне еще минуту!
И сказал им с улыбкой:
– С удовольствием!
Но проверка длилась не минуту, а десять. Они тщательно, как когда-то Алеша в шереметьевском аэропорту, прощупали всю мою одежду, каждую складку запасных брюк и пиджака, все грязное белье, накопившееся за поездку, куртку-дождевик, так и не раскрытые мною пакеты сухофруктов и коробку таблеток «Пепты-бисмол». Потом простучали дно и крышку чемодана, открыли магнитофон.
Но в магнитофоне не было кассеты.
– Вытащите все из карманов, – приказали они.
Я вытащил из карманов какую-то мелочь, сигареты, зажигалку, кошелек с кредитными карточками. Положил на стойку.
Они проверили кошелек, потом майор спросил:
– Вы кем себя считаете? Вы журналист или писатель?
– И то и то, – сказал я.
– А где ваши блокноты, кассеты?
– Я не пользуюсь. Держу все в голове.
– Тогда зачем вам магнитофон?
Я улыбнулся:
– Сам не знаю. Подарить?
– Нет, не надо, – по-волчьи усмехнулся майор.
– Он кому-то отдал свои блокноты, кто прошел уже, – услужливо сказал таможенник.
– Конечно, отдал, – согласился майор. – Но не обыскивать же теперь весь корабль! – И посмотрел мне в глаза: – Ну, что ж, господин Плоткин! Проходите. На этот раз ваша взяла.
Я медленно сложил вещи в чемодан, закрыл его и посмотрел на входную дверь. Ани не было.
Я поднял чемодан, помахал рукой гидше Оленьке и вышел на пристань.
Хотя накрапывал дождь, почти все наши стояли на открытой верхней палубе «Георга Отса», махали мне руками.
А рядом с дверью морвокзала, под козырьком навеса, стоял все тот же майор таможенной службы, курил. Увидев меня, он произнес негромко и в сторону:
– Надеюсь, вы понимаете, что я только выполняю приказ.
Я промолчал – что я мог ему сказать?
– Мне нравятся ваши книги, – вдруг сказал он. – Я их тут часто изымаю при досмотре. И коллекционирую. Поверьте мне, через пять лет их напечатают в России.
Я посмотрел на его волчий профиль, и, вот что значит писательское честолюбие, этот профиль уже не казался мне волчьим.
– Спасибо, – сказал я и пошел с чемоданом к трапу.
Встревоженный моей задержкой, Барри Вудстон встретил меня на палубе:
– Что случилось?
– Ничего.
– Тебя проверяли?
– Да.
– Что-нибудь забрали?
– У меня ничего нет.
Потом Барри показал мне каюту, где был сложен весь наш багаж. Я открыл чемодан, достал куртку-дождевик, набросил ее на плечи и, оставив чемодан в каюте, поднялся на верхнюю палубу.
Вопросительный взгляд Мичико встретил меня сразу, в упор.
Я улыбнулся и обнял ее за плечи:
– Спасибо, партнер!
– Вадим! Мичико! – позвали нас остальные, толпясь у бортовых поручней, чтобы сфотографироваться на фоне Таллинна.
Мы присоединились к ним, я встал у поручней между маленькой Мичико и гигантом О’Хагеном и, позируя нашим фотографам, сунул руки в карманы куртки-дождевика. В одном из них оказались какие-то бумаги, но я не успел посмотреть, что это, потому что Мичико тут же отвела меня в сторону и сказала:
– Я должна тебе признаться. Я была твоим партнером с первого дня, еще из аэропорта Кеннеди в Нью-Йорке.
Я изумленно посмотрел на нее.
– Yes, – сказала она. – Я постоянный автор «Токио ридерз дайджест», и это была моя идея послать тебя в Россию проверить гласность. А я поехала, чтоб прикрыть тебя. Если бы с тобой что-то случилось…
– Ты бы написала сенсационный материал, как меня отравил КГБ. Пользуясь моими пленками, заметками. Да? – спросил я и вспомнил, как она наблюдала за мной в шереметьевской таможне, а потом встретила в вестибюле «Космоса» и фотографировала с генералом КГБ Быковым в АПН…
– Ну, может быть… – сказала она уклончиво. Но вдруг прямо глянула мне в глаза: – А ты бы возражал?
– Нет. Это лучше, чем быть отравленным просто так, без рекламы, – согласился я.
– Если бы они тебя арестовали, я бы организовала кампанию в твою защиту, – сказала она.
– Thank you, – сказал я.
– Мы остались друзьями?
– Конечно.
Тут «Георг Отс» зашумел двигателями, и по его стальному телу пошла мелкая дрожь. Стоя у перил под моросящим дождем и глядя на Таллинн, Мичико вдруг сказала:
– Знаешь, я буду скучать по России. Когда мы ехали из Ленинграда в Таллинн, все пели американские песни, вся наша группа. А я смотрела в окно и думала про русских. У этого народа такая музыка! Такие композиторы! Такие писатели! Чайковский, Толстой, Достоевский… И такая ужасная жизнь… Разве такой народ не может иметь лучшей жизни?
Слушая ее, я машинально вытащил из кармана куртки то, что там было, – какие-то сложенные вдвое два листка, схваченные металлической скрепкой.
– Что это? – спросила Мичико.
– Еще не знаю… – ответил я и стал читать.
«УВАЖАЕМЫЙ МИСТЕР ПЛОТКИН!
Листая в архиве Ваше дело, я наткнулся на письмо, которое попало к нам пять лет назад и может Вас заинтересовать. Посылаю Вам копию. Желаю всех благ.
Генерал госбезопасности Быков».
А второй лист был фотокопией части письма, написанного явно женской рукой. Это было лишь то место, которое хотел предъявить мне генерал, а все предыдущие и последующие строки были, по-видимому, закрыты при фотокопировании. Я прочел:
«…и месяц жили в Иерусалиме. Илья тогда совсем сошел с ума по Лизе Плоткиной. И пока ее муж сочинял свой очередной романчик, он возил ее по Израилю. А спустя семь месяцев у них, я имею в виду – у Плоткиных, родилась в Америке дочка. Хотела бы я посмотреть, на кого эта дочка похожа…»
Наверно, что-то стало с моим лицом, потому что Мичико вскрикнула:
– Что случилось? Что в этом письме?
– Ничего… – сказал я, сжал в кулаке письмо и швырнул его за борт.
– Что с тобой? Скажи мне! Что случилось?
Я посмотрел ей в глаза:
– Мне нужно выпить. Пошли в бар.
В баре я залпом выпил двойную порцию водки и заказал еще.
– Ты меня испугал, – сказала Мичико. – Ты так побелел, как будто тебя действительно отравили. Что было в этом письме?
– Это не для «Токио ридерз дайджест».
– Я не стану об этом писать, клянусь!
– Ты помнишь твою легенду про обезьяну. Как его звали?
– Сон Гоку.
– Я получил такой же урок, как он. Они хотят, чтоб я знал, что я у них на ладони.
– Кто они?
– КГБ.
– Ты можешь объяснить подробней?
– Нет! – сказал я и выпил еще рюмку водки. – Но я в гробу их видел!
– Я не понимаю, – сказала она, потому что я дословно перевел это русское выражение на английский. – Кого ты видел в гробу?
Я не успел ответить, потому что по радио вдруг сказали:
– Mister Vadim Plotkin from International Press. Please come to the second desk immediately! – И повторили по-русски с финским акцентом: – Мистер Плоткин из Международной прессы. Пожалуйста, пройдите на вторую палубу немедленно!
– Могу я пойти с тобой? – спросила Мичико.
Я пожал плечами и пошел на вторую палубу. Там, у трапа, стоял помощник капитана, кутаясь от дождя в плащ.
– Вы мистер Плоткин? – спросил он.
– Кажется, да…
– Похоже, кто-то хочет повидать вас. – И он кивнул на причал в сторону морского вокзала.
И только тут я увидел, что оттуда идут по морскому пирсу Аня и майор таможенной службы – тот самый, с волчьим лицом, который проверял мой чемодан, коллекционировал мои книги и подложил мне письмо от генерала Быкова.
– Я могу сойти вниз? – спросил я у помощника капитана.
– Только на минуту.
Я сбежал по мокрым ступеням трапа и остановился на деревянном пирсе.
Аня шла ко мне, близоруко щурясь своими шальными зелеными глазами, в мокром от дождя желтом платье и с какими-то мокрыми цветами в руках.
Она была точно такой, как двадцать четыре года назад.
Эпилог
Я свернул со 128-й дороги в Салем, проехал мимо старого краснокирпичного Музея салемских ведьм, миновал Смарт-маркет, где всего две недели назад, перед поездкой в Россию, покупал кукурузные и овсяные хлопья, сухофрукты, быстрорастворимый завтрак и «Пепту-бисмол». А еще через пару минут я уже был на тихой Alendale Road, среди одинаковых домиков, в одном из которых живут теперь моя бывшая жена и дочка. На их двери не оказалось звонка, я постучал, и дверь открыл лысый мужчина лет пятидесяти, в джинсах и кухонном переднике. В его левой руке был поднос с чашкой черного кофе, гренками и виноградом.
