Наринэ Абгарян - Две повести о Манюне
– У вас фамилии разные, – проблеяла медсестра.
– Она дочь моего брата!
– Двоюродного?
– Родного!
Медсестра отошла от отца на безопасное расстояние.
– Вы не волнуйтесь, все будет хорошо. В штабной комнате есть телефон, дети бесплатно будут звонить вам, так что вы всегда будете в курсе, что с ними происходит.
Папа перетащил наши вещи в комнату, затолкал чемоданы под кровати, расцеловал каждую, вручил мне пять рублей.
– Зачем?
– На всякий случай. Ведите себя хорошо, ясно?
– Ясно.
– Каринэ, я в первую очередь тебе это говорю. Ясно??? – выпучился папа.
– Ясно!
Мы пошли провожать его до машины.
– Можно я с вами? – спросила Сюзанна.
– Конечно, можно.
По дороге она рассказала, что в лагере живут большущие, воооот такенные комары, и поэтому все дети чешутся от их укусов. И продемонстрировала свои расчесанные до крови ноги и руки, а потом задрала кофту и показала искусанный тощий живот.
– Это они от голода бесились, – утешил ее папа, – вчера уже наелись, может, сегодня не будут кусаться.
– Да? – расстроилась Сюзанна. – А мы хотели достать где-нибудь спички и прижечь несколько комаров. Чтобы им неповадно было.
Мы радостно переглянулись. Сюзанна нам определенно нравилась. Только папа почему-то наших восторгов не разделял.
– Никаких спичек, я ясно говорю? – рассердился он.
– Аха, – закивали мы.
– Я поехал.
– Аха.
– Ведите себя хорошо.
– Аха.
– Если что – звоните.
Мы хотели в четвертый раз сказать «аха», но тут раздался душераздирающий, немилосердно скрежещущий звук. Он пронзил нас в самую душу и пригвоздил к земле.
Так мог трубить только рог судьбы, поднимая на последний бой все живое против неживого. Так могла звучать огромная, величиной с наш город грампластинка, если пальцем надавить на мембрану.
– Это что такое? – подпрыгнули мы.
– Это наш горнист. Зазывает отряды на обед, – объяснила Сюзанна.
– А чего так громко?
– Он в рупор дудит. Побежали!
– Куда?
– На плац. Нужно построиться в отряды, чтобы, маршируя, идти в столовую.
Мы обернулись к папе.
«Жигуленок», прощально бибикнув, попятился от нас прочь.
– Ииииииии, – завизжали мы и, взявшись за руки, побежали к плацу.
Взрослая жизнь в пионерлагере началась.
Глава 14
Манюня отдыхает в пионерлагере «Колагир», или О бедном вожатом замолвите слово
На первое чаще всего давали невнятный суп с вермишелью, иногда – с вкраплениями пупырчатой куриной кожи. На второе – рис пополам с мусором или вусмерть разваренные макароны. Если к гарниру полагалось мясо, то приходилось его проглатывать, не разжевывая, – чтобы такое разжевать, нужно было как минимум иметь железобетонные челюсти.
Столовая представляла собой большое душное помещение – невысокие окна были наглухо задраены, а несколько малюсеньких открытых форточек служили не для того, чтобы проветривать, а чтобы впускать сонмы вездесущих невероятно наглых мух. Там и сям, возбуждая аппетит, висели гирлянды клейкой ленты с густым налетом насекомых. По столам бегали шустрые муравьи и другие мелкие жучки.
У повара тети Лины были большие пушистые щеки и нос картошкой. Как только все рассаживались за столы, она выныривала из кухни, громогласно здоровалась, подставляла ухо нестройному детскому: «Здрассссьти, тетьЛин», – и отступала назад, в свое царство пылающих костров и кипящих котлов.
– Знаешь, на кого она похожа? – зашептала мне на ухо Манька, когда впервые увидела тетю Лину.
– На кого?
– На печку из мультика «Вовка в тридевятом царстве». Помнишь, какое у нее было лицо, когда она выплюнула подгоревшие пирожки?
И мы тихо захихикали, склонив головы так, чтобы вожатые не видели, что мы отвлекаемся от еды.
На полдник нам давали стакан кефира с твердокаменным печеньем или пряником. По выходным к кефиру полагались сдобные булочки, и вот эти булочки любили все ребята – тетя Лина пекла их по собственному рецепту, добавляла в тесто корицы и какой-то еще пахучей приправы. Булочки получались пышные, румяные, большие и сладкие-сладкие. Мы, словно заправские хомяки, забивали выпечкой обе щеки и мычали, закатывая глаза, – вкуснота!!!
Ужин и завтрак протекали по одному и тому же сценарию: стакан чая или сероватого жиденького какао, какая-нибудь каша на воде, с ритуальными катышками, и кусочек маслица с капелюшечкой джема. Ну, или кусочек сыра.
Чай или какао разливались из двух больших алюминиевых чайников с многочисленными вмятинами на когда-то круглых боках. На одном чайнике красовалась надпись красной краской «35-Г», на другом – «1-СБ». Что означали эти таинственные буквы и цифры – одному богу известно. Однажды, во время дежурства нашего отряда, мы с Манькой заглянули в тети-Линину святая святых – кухню и спросили, гремя пустыми чайниками:
– А что тут написано, тетя Лина?
Тетя Лина выкатилась из-за огромных кастрюль, подняла юбку, намотала на широкую коричневую резинку сползающий чулок, зафиксировала его чуть выше толстого колена, поправила подол когда-то белого, а теперь серого в темную крапинку халата.
– А хрен его знает, это надо у тех идиотов спрашивать, которые инвентаризацию проводят, – рыгнула она, вытряхнула из коробка спичку и стала самозабвенно ковыряться в зубах.
Мы, потрясенные таким количеством вербального и визуального шока, выползли задом из кухни и какое-то время таращились в пространство, качая, словно китайские болванчики, головой.
– Вон оно как, – сокрушалась Манька.
– Не говори! – поддакивала я.
Так как кормили в лагере из рук вон плохо, оголодавшие дети выносили из столовой весь хлеб и воровато доедали его под покровом ночи. Привезенные из дома баклажанную икру и бутерброды с колбасой мы разделили поровну между девочками нашей комнаты и съели в один присест. На следующий день подъели крошки, вылизали до блеска банки и выжидательно уставились на Сюзанну. Сюзанна вздохнула и вытащила из-под матраса зеленые бананы.
– Они сейчас невкусные!
– Ничего!
– Ну смотрите.
Когда мы проглотили вяжущую, несладкую мякоть, девочка по имени Седа предложила отложить на черный день кожуру.
– Она созреет, и мы ее съедим!
Но Каринка царским жестом собрала кожуру в бумажный кулек и вынесла на помойку.
– Только этого не хватало – питаться объедками. Лучше позвоним родителям и попросим привезти нам еды.
И мы пошли в штабную – звонить домой. К сожалению, телефон безучастно молчал или выдавал непонятное шипение. Пока мы размышляли, стоит ли разбирать его на винтики, чтобы устранить источник непонятного шума, прибежал вожатый второго отряда товарищ Торгом, отобрал у нас телефон и отругал за то, что мы без спросу зашли в комнату.
– Это штабная, понимаете? – гневно жестикулировал он бровями. – Здесь на стене висит портрет Ленина, а в шкафу хранится стяг нашего лагеря!
– Мы позвонить хотели!
– Звонить можно только по пятницам. В строго отведенные под это часы, ясно?
В ответ на наш резонный вопрос: «А почему только по пятницам?» – товарищ Торгом выпроводил нас из комнаты и со словами: «Вы не на курорте, чтобы диктовать свои условия», – запер дверь. Затем он покрутил перед нашим носом ключом, убрал его в нагрудный карман рубашки, похлопал по нему ладонью и победно удалился. Мы покосились на распахнутые настежь окна штабной, презрительно фыркнули и ушли восвояси.
Восвояси упирались в деревянный забор лагеря. В надежде найти хоть какие-нибудь лазейки мы обшарили его по всей длине. Согласитесь, когда кругом непролазный лес, двухголовые змеи, опять же речка и много еще какой согревающей сердце радости, очень сложно усидеть в замкнутом пространстве, даже если это пространство – пионерский лагерь.
Забор порадовал большим количеством гнилых досок. Каринка отодрала одну такую доску, мы пролезли в отверстие и оказались в яблоневом саду. Воровато сорвали несколько кисленьких незрелых плодов и, отчаянно гримасничая, схрумкали за милую душу.
– От голода не умрем, – радовалась Манька, протирая очередное яблочко подолом своего сарафанчика.
– Главное, чтобы дед Сако нас не заметил, – приговаривала с набитым ртом Сюзанна.
Дед Сако работал сторожем нашего лагеря. Это был маленький, насквозь морщинистый, но достаточно бодрый старичок лет под сто, наверное. Ну, или сто пятьдесят. Свободное от работы время он проводил в сторожке – мирно спал на кособокой лавочке или играл в шахматы.
– Коня не заметил? Эх ты, безрогая скотина, – ругал он невидимого противника скрипучим голосом.
– Сам ты безрогая скотина, понял? А мы тебя ферзем возьмем! Ну что, выкусил? Офицера не уберег! – гудел он через минуту, мстительно дымя вонючей козьей ножкой.
Ночи дед Сако проводил в активном дозоре – опираясь на корявую палку, ходил по периметру лагеря и неустанно комментировал каждый свой шаг:
