Ольга Погодина-Кузмина - Адамово Яблоко
В спальне тетка села на постель. Игорь заметил на одеяле книгу – «Животворящий крест».
– Вот, – отдавая ей пакет, сказал Игорь. – Там персики, виноград, конфеты.
– У нас всё есть, – попытался грубо возразить отчим, но тетя Надя остановила его жестом.
– Ну что ты, Витенька, надо же поблагодарить. Лучше пойди и вымой фрукты. Сейчас все вместе поедим. И чаю выпьем.
Игорь подумал, что раньше она бы не решилась указывать отчиму, что делать, даже так мягко. Тот не скрыл недовольства, но взял пакет и ушел.
– Ну, расскажи, как ты живешь, Игорек? Как твое здоровье? Чем занимаешься? – спрашивала тетка, но Игорь по лицу видел, что она не ждет и даже не хочет ответов – здоровые и живущие уже начали вызывать в ней неприязнь, как было и с матерью.
– Нормально, – проговорил он, снова чувствуя боль и жалость к ней. – Учусь на курсах, работаю.
– Ну и хорошо, – кивнула она. – Костюм у тебя красивый. Дорогой? – Она пощупала ткань, погладила его по плечу. – А я вот, видишь – слово Господа Бога нашего читаю. Не задумывалась раньше об этих вещах, а сейчас помолишься, и как будто легче. И за тебя молюсь, и за Виктора. В благополучие и здравие. Тут разные молитвы – от болезни, от скорби. – Лицо ее было отрешенным, но руки перебирали страницы книги быстрыми нервными движениями, словно хотели убежать от больного тела. – Ничего, я держусь, и Витенька помогает, – снова вздохнула она. – Лекарства оплачивает, врачам взятки. Сейчас же, знаешь, без взяток ничего не делают.
– Если вам нужны деньги, я могу сколько-нибудь достать, – проговорил Игорь, отогнав некрасивую мысль, что тетка хотела его видеть только ради этого.
На глазах у нее выступили слезы, она снова обняла Игоря и зашептала:
– Ох, Игорек, ты же одна моя кровиночка, на всем белом свете. Ты прости меня, родной, если я что делала не так… Бог велел прощать. И все же ты устроился в жизни, нашел себя, работаешь. Значит, не так плохо мы тебя воспитали. – Быстро взглянув Игорю в глаза, она добавила шепотом: – И на Виктора не держи зла. Он тоже чувствительный человек, несчастный. Все пьет один, в своей комнате… Мог бы жениться сколько раз. Видно, не хочет.
Дядя Витя вернулся с тарелкой вымытых фруктов и прикрикнул на тетку:
– Что снова сырость развела? Рано плакать, еще всех нас переживешь.
Она вздохнула и легла в постель, завернулась в одеяло.
– Хорошо, Витенька, не буду. Я полежу просто.
– А мы пойдем на кухню, поговорить надо, – заявил дядя Витя, глядя мимо Игоря. – Я чай поставлю. Тебе сюда принесем.
Игорю показалось, что дядя Витя успел выпить, но хочет казаться трезвым. Он двигался с грубой неловкостью – грохнул о плиту чайником, бросил на стол ложки.
– Давай по рюмке? – предложил он, вынимая из шкафчика бутылку дешевой водки.
– Я за рулем, – ответил Игорь.
Криво усмехнувшись, отчим кивнул за окно:
– Твоя, что ли, машина?
Игорь понял, что по старой привычке тот высматривал его, поджидая.
– Моя.
– Хорошо пристроился, я смотрю. Весь гладкий стал, как шалава из стриптиза. Холеный.
Он произнес это тем голосом, которого Игорь так боялся в детстве, потому что за оскорблениями почти всегда следовало рукоприкладство. Но теперь было даже немного странно вспоминать тот страх.
– Все с этим живешь? – продолжал отчим. – Или уже нового нашел?
– Я поеду, – сказал Игорь, поднимаясь.
– Стой, стой, – вдруг разволновался отчим, закрыл дверь в комнату. – Погоди, тут тебе не шутки. Надежда плоха, может, уже не выйдет из больницы.
– А что врачи говорят? – спросил Игорь.
– А что им говорить… сам знаешь, – вздохнул он как-то фальшиво и вдруг засуетился. – Садись, садись, сейчас чаю… Со сгущенкой, как ты любишь. Я побольше положу.
Игорь давно уже не пил чай со сгущенкой, но почему-то не стал возражать.
– Смотрел вчера по первому каналу, расследование – русская идея? – отвлекся отчим. – Дошли, во всем у них виновато православие. Суют мне, что в протестантских странах и у католиков лучше живут. А чем вы меряете, я спрашиваю? Опять бабло, шмотки, жрачка? А душу вы как взвешивали? Может, по-другому посчитать? У нас Толстой, Чайковский, Шолохов и еще чёрта в ступе, а у вас там кто – один Андерсен со своей Фрёкен Бок? И так уже на коленях стоим с их вонючей политкорректностью! Если тебе на улице кавказцы опустят почки всей толпой – им вменят хулиганство. А если ты одному сунешь в поганое рыло – разжигание межнациональной розни. – Он говорил и одновременно пытался открыть пачку с чайными пакетами. Пленка не поддавалась и он наконец рванул со злостью: – Как запечатают, уроды… задницы им так запечатать! – И, не глядя на Игоря, приступил к вопросу, который, видимо, беспокоил его в первую очередь: – А поговорить я хотел вот о чем… Ты из квартиры выписался. Это что означает? Ты соображаешь, что делаешь?
– У меня теперь своя квартира, – ответил Игорь, продолжавший испытывать по этому поводу чувство радости и гордости. – Оформленная в собственность. Мне от тебя больше ничего не надо.
Передернувшись, отчим поднял на него свои словно вымытые в хлорке глаза:
– Значит, заработал-таки передовым трудом… Точнее сказать, задним. Ну понятно, там бабки несчитанные. Что ему, нахапает еще.
Игорю были неприятны эти слова, но теперь и обида от отчима не казалась такой чувствительной, как прежде. Просто зависть чужого человека, чья жизнь сложилась не так успешно, как твоя. Он подумал, что дядя Витя и в самом деле неудачник – никем не любимый, немолодой, обозленный на весь мир. Теперь нелепостью казалось, что мать и сам Игорь, а позже тетка терпели его самодурство ради возможности поселиться в этой запущенной, заставленной старой мебелью квартире, где словно застоялся запах безысходности.
Отчим подвинул к нему чашку, а себе налил водки. Игорь заметил, что у него сильно дрожат руки, а лицо пошло красными пятнами.
– Ты пей, пей чай… А я тебе скажу, что давно собирался, – голос его звенел от ненависти. – Я же вижу тебя насквозь. Ты мелкая порченная дрянь, с детства был такой и остался. Ты в десять лет уже дрочил в сортире, в вашем блядском общежитии, где твоя мамаша давала всем подряд! Я все надеялся из тебя шлюху выбить, но, видно, генетика сильнее воспитания. Ты сам меня спровоцировал, я тут не виноват! Тебе же нравилось, я видел! Потому что ты только снаружи мужик, а внутри баба – и характер подленький, и вечное вранье, и ловкость, как пристроиться за чужой счет…
Игорь встал, но отчим схватил его за руку.
– А что, если я к этому твоему директору пойду и все ему выложу? И еще добавлю, что ты и сейчас ко мне ездишь? Что он на это скажет, а, мартышка?
Игорю было так противно, словно в рот ему попала муха или червивое мясо. Он вырвал руку и быстро вышел в коридор. Дядя Витя догнал его, ухмыляясь.
– И скажу, что ты думал? Еще в подробностях… А, страшно? Очко играет? Он же сразу тебя вышвырнет, хоть это ты понимаешь своими куриными мозгами! А сюда ты уже не вернешься – шиш! – Показывая кукиш, дядя Витя пьяно рассмеялся. – Выбросят тебя на улицу, там тебе и место, шваль! Сдохнешь в подворотне от наркотиков, туда тебе и дорога! Ты понял, что я сказал? А ну, отвечай!..
Игорь вышел из квартиры на лестницу, где недавно покрашенные стены уже снова кто-то изрисовал краской из баллончика. Ему было не по себе от слов дяди Вити, а главное – от той ненависти, которой отчим словно надеялся его раздавить. Но, отъезжая от дома, он очень ясно осознал, что отчим никогда уже не сможет вернуть утраченную власть над ним. Оскорблениями и угрозами дядя Витя лишь пытался расшевелить его, снова вызвать ненависть и страх. Но страха больше не было, а была только брезгливость и досада. Закурив, Игорь ободряюще улыбнулся самому себе, поправляя зеркало заднего вида, и даже подмигнул: «Проехали».
В клубе, в вип-комнате, за двумя составленными столами собрались человек пятнадцать гостей – Китаец, повар Жора, какие-то незнакомые парни. Бяшка сидел у стены, а Филипп в синем парике ходил вокруг гостей с микрофоном и пел под минусовку: «Жить без любви, быть может, просто…» Усатый дядька, похожий на известного телеведущего, снимал застолье на камеру.
Игорь остановился в тени под лестницей, чтобы подождать, пока закончится песня, но Филипп заметил его и вытащил за руку на свет, продолжая шептать в микрофон проникновенные слова.
Бяшка встретил его без улыбки, молча протянул ладонь. По опухшему бледному лицу приятеля было видно, что он находится уже в той стадии двух-трехдневного запоя, когда на смену бездумной нирване приходит тяжелое отупение. Игорь хорошо помнил это состояние, в котором можно запросто покончить с собой без особых причин.
Китаец, все такой же оплывший, желтолицый и добродушный на вид, взялся усаживать Игоря, не упуская случая прижаться животом.
– Одна безешка, в щечку, в щечку, неблагодарный кляйне катце… Никогда не зайдет, не позвонит. А нехорошо забывать старых друзей. Правду сказать, цветочек, у тебя такой мистический роман с продолжением – все на свете позабудешь. Как ты, орхидея моя?
