Светлана Алексиевич - Время секонд хэнд
Но я не смогла жить в Америке. Рвалась в Душанбе, а если домой возвращаться опасно, то хочу поближе к дому. Переехали в Москву… Сижу в гостях у одной поэтессы. Слушаю бесконечное брюзжание: Горбачев – трепач… Ельцин – пьяница… народ – быдло… Сколько раз я уже это слышала? Тысячу раз! Хозяйка хочет взять и помыть мою тарелку, а я не даю – я все могу есть с одной тарелки. И рыбу, и пирожное. Я приехала с войны… У другого писателя полный холодильник сыра и колбасы – а таджики уже забыли, что это такое, – и опять весь вечер я слушаю нудное брюзжание: власть плохая, демократы похожи на коммунистов… русский капитализм людоедский… И никто ничего не делает. Все ждут, что вот-вот будет революция. Не люблю я этих разочарованных на кухне. Я не из их компании. Бунт народа, который я видела, испугал меня на всю оставшуюся жизнь, я знаю, что такое свобода в неопытных руках. Болтовня всегда кончается кровью. Война – это волк, который может прийти и к вашему дому… (Молчит.)
Вы видели эти кадры в интернете? Меня они полностью выбили из колеи. Я неделю провалялась в постели… Вот эти кадры… Убивали и снимали. Был у них сценарий, расписали роли… Как в настоящем кино… Теперь нужен зритель. И мы смотрим… они заставили нас…. Вот парень идет по улице, наш парень, таджик… Вот они его подзывают, он подходит, его сбивают с ног. Бьют бейсбольными битами, сначала он крутится на земле, а потом затихает. Его связывают и грузят в багажник. В лесу привязывают к дереву. Видно: тот, кто снимает, ищет ракурс, чтобы была хорошая картинка. Парню отрезают голову. Откуда это пришло? Отрезание головы… Это восточный ритуал. Не русский. Наверное, он из Чечни. Помню… Один год убивали просто «отвертками», потом появились трезубцы, за ними трубы и молотки… Всегда смерть наступала от удара тупым предметом. Сейчас новая мода… (Молчит.) На этот раз убийц нашли. Их будут судить. Все мальчики из хороших семей. Сегодня режут таджиков, завтра будут резать богатых или тех, кто другому Богу молится. Война – это волк… Он уже пришел…
В московских подвалах
Выбрали дом – «сталинку» в самом центре Москвы. Строились эти дома при Сталине для большевистской элиты, потому и зовут их «сталинками», они и сейчас в цене. Сталинский ампир: лепнина на фасадах, барельефы, колонны, высота потолков в квартирах три-четыре метра. Потомки бывших вождей обеднели, сюда переезжают «новые русские». Во дворе стоят «бентли», «феррари». На первом этаже горят огнями витрины дорогих бутиков.
Наверху – одна жизнь, под землей – другая. Вместе со знакомым журналистом спускаемся в подвал… Долго петляем между ржавых труб и заплесневелых стен, время от времени дорогу нам перегораживают железные крашеные двери, на них висят замки и стоят пломбы, но все это – фикция. Условный стук – и проходи. Подвал наполнен жизнью. Длинный освещенный коридор: по обе стороны комнаты – стены из фанеры, вместо дверей – разноцветные шторы. Московское подземелье поделено между таджиками и узбеками. Мы попали к таджикам. В каждой комнате – семнадцать-двадцать человек. Коммуна. Кто-то узнал моего «гида» – он приходит сюда уже не в первый раз – и приглашает нас к себе. Заходим в комнату: у входа гора обуви, детские коляски. В углу – плита, газовый баллон, к ним притиснуты столы и стулья, перекочевавшие сюда с ближайших помоек. Все остальное пространство занимают двухъярусные самодельные кровати.
Время ужина. Человек десять уже сидят за столом. Знакомимся: Амир, Хуршид, Али… Те, кто постарше, учились в советской школе, по-русски говорят без акцента. Молодые языка не знают. Только улыбаются.
Гостям рады.
– Скоро мы немножко покушаем. – Усаживает нас за стол Амир, в прошлом учитель, он тут за старшего. – Попробуете таджикский плов. Вкусно – мама дорогая! У таджиков так: если ты встретил человека недалеко от своего дома, ты должен позвать его к себе и дать ему пиалу с чаем.
Диктофон включить не могу – боятся. Достаю ручку. Тут мне помогает их крестьянское уважение к пишущему человеку. Одни приехали из кишлаков, другие спустились с гор. И сразу попали в гигантский мегаполис.
– Москва – хорошо, работы – много. А жить вообще-то страшно. Я иду по улице один… Даже днем… Я молодым ребятам в глаза не смотрю – убить могут. Молиться каждый день надо…
– Ко мне подошли в электричке трое… Я с работы ехал. «Ты что тут делаешь?» – «Домой еду». – «Где твой дом? Кто тебя сюда звал?» Начали бить. Били и кричали: «Россия – для русских! Слава России!». «Ребята, за что? Аллах все видит». – «Твой Аллах тут тебя не видит. У нас свой Бог». Зубы выбили… ребро сломали… Полный вагон людей, и одна только девушка заступилась: «Оставьте его! Он вас не трогал». – «Ты чего? Хача бьем».
– Рашида убили… Тридцать раз ударили ножом. Ты мне скажи, зачем тридцать раз?
– На все воля Аллаха… Бедняка и на верблюде собака укусит.
– Мой папа учился в Москве. Сегодня он день и ночь плачет по СССР. Он мечтал, что я тоже буду учиться в Москве. А меня тут полицейский бьет, хозяин бьет… Живу в подвале, как кошка.
– Мне СССР не жалко… Дядя Коля, наш сосед… он русский был… Он на мою маму кричал, когда она отвечала ему по-таджикски: «Говори на нормальном языке. Земля ваша, власть наша». Мама плакала.
– Я сегодня сон видел: иду по нашей улице, соседи кланяются: «Салам алейкум»… «Салам алейкум»… В наших кишлаках остались только женщины, старики и дети.
– Дома моя зарплата была пять долларов в месяц… Жена, трое детей… В кишлаках годами люди не видят сахара…
– На Красной площади не был. Ленина не видел. Работа! Работа! Лопата, кирка, носилки. Весь день с меня, как с арбуза, вода течет.
– Заплатил одному майору за документы: «Пусть Аллах даст тебе здоровье. Какой хороший человек!». А документы оказались фальшивые. В «обезьянник» посадили. Били ногами, били палками.
– Нет документа – нет человека…
– Человек без Родины – бездомный пес… Каждый может обидеть. Полицейские за день десять раз остановят: «Покажи документы». Эта бумажка есть, а этой нет. Не дашь денег – бьют.
– Кто мы? Строители, грузчики, дворники, посудомойки… Менеджерами мы тут не работаем…
– Мама довольна, я деньги присылаю. Нашла мне красивую девушку, я ее еще не видел. Мама выбирала. Приеду – женюсь.
– Все лето работал у одного богатого под Москвой, а в конце они мне не заплатили: «Пошел! Пошел! Я тебя кормил».
– Когда у тебя есть сто баранов – ты прав. Ты всегда прав.
– Мой друг тоже просил у хозяина денег за работу. Полиция потом его долго искала. Откопали в лесу… Мама гроб получила из России…
– Выгонят нас… Кто Москву отстраивать будет? Дворы подметать? Русские за те деньги, что нам платят, пахать не станут.
– Закрою глаза – вижу: арык течет, хлопок цветет, он цветет нежно-розово, как сад.
– А ты знаешь, что у нас была большая война? После падения СССР сразу стали стрелять… Хорошо жил только тот, у кого был автомат. Я в школу ходил… Каждый день я видел два-три трупа. Мама в школу не пустила. Я сидел дома и читал Хайяма. У нас все читают Хайяма. А ты его знаешь? Если знаешь, то ты мне сестра.
– Убивали неверных…
– Аллах сам рассудит – кто верный, а кто неверный. Сам будет судить.
– Маленький был… Я не стрелял. Мама рассказывала, что до войны жили так: на одной свадьбе говорили по-таджикски, по-узбекски и по-русски. Кто хотел – молился, а кто не хотел – не молился. Скажи, сестра, почему люди так быстро научились убивать друг друга? Они все Хайяма в школе читали. И Пушкина.
– Народ – караван верблюдов, который гонят плеткой…
– Учу русский язык… Вот послушайте: красивый дэвушка, хлэб, дэнги… начальник плёхой…
– Уже пять лет я в Москве, и со мной ни разу никто не поздоровался. Русским нужны «черные», чтобы они могли чувствовать себя «белыми», смотреть на кого-то сверху вниз.
– Как у всякой ночи есть утро, так у всякой печали бывает конец.
– Наши девушки ярче. Не зря их сравнивают с гранатом…
– На все воля Аллаха…
Из подземелья поднимаемся наверх. Теперь я смотрю на Москву другими глазами – ее красота кажется мне холодной и тревожной. Москва, тебе все равно – любят тебя или нет?
О жизни-суке и ста граммах легкого песочка в белой вазочке
Тамара Суховей – официантка, 29 лет
– Жизнь – сука! Вот что я тебе скажу… Не приносит она подарков. Ничего хорошего, красивого я в жизни не видела. Не вспомню… Убей меня – не вспомню! И травилась, и вешалась. У меня было три попытки самоубийства… Сейчас я вены себе порезала… (Показывает забинтованную руку.) Вот тут… в этом месте… Спасли меня, и я неделю спала. Просто сплю и сплю. Такой у меня организм… Психиатр пришла… Вот как ты сейчас, она меня просила: говори, говори… Что рассказывать? Смерть мне не страшна… Зря ты пришла и сидишь. Зря! (Отвернулась к стенке и молчит. Я хочу уйти, но она останавливает.) Ладно, послушай… Все правда…
