Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга третья. Какого цвета любовь?
Не выпускай воду! – кричала она, когда Аделаида купалась в ванной. – Я лягу в твою воду!
«Зачем она это делает?! – просто сходила с ума Адель. – Может, очень меня любит и хочет быть поближе ко мне? Это должно быть противно досасывать из чужой тарелки жёванные куриные кости и ложиться в воду, в которую я писала и смывала свою грязь! Вода-то у нас стоит копейки! А газовая колонка вообще бесплатная. Значит, она это делает потому что ей приятно!».
Мама пыталась натянуть на Адель какие-то свои вещи и запретила самой стирать трусы. Все люди вокруг стали ещё «тупее», «наглее» и «уродливей». Одна Адель, несмотря даже на то, что пока не поступила, была «умна и хороша собой». Нет, мама ей об этом, конечно, не говорила! Мама её «держала в строгости», то есть «в ежовых рукавицах», как она любила говорить. Это было само собой разумеющимся в разговорах со знакомыми и малознакомыми, но, конечно, ей на пути к совершенству ещё предстояла «большая над собой работа». Иногда Адель казалось, что мама издевается, а иногда – что не в себе… Хотя как «не в себе»? В школе же работает, детей учит… у неё в классах по тридцать человек…
Глава 19
Вообще-то мысль о стройном стане не то, чтобы периодически посещала Адель, она жила в ней, как может жить внутренняя болезнь. Как малярия, например: её не видно, не слышно два дня, но на третий начинается приступ, потому что она никуда не делась, она просто затаилась, чтоб, сотрясая тело в страшном ознобе и судорогах, в очередной из нескончаемых разов снова заявить о себе.
Раньше, несколько лет назад Адель просто тупо страдала от своего экстерьера. Теперь же это стало чем-то сродни маниакальной идее. Конечно, если фигура
шем восхищении! «Алла, – подумала она, – лучший представитель знаменитой цирковой династии Дуровых!»
Тут ей от восторга на полном серьёзе страшно захотелось посмотреть в глаза великой дрессировщице, сделать для неё что-нибудь, потому как Адель никогда бы даже не смогла себе представить, что хоть кто-то из простых смертных добьётся таких поразительных успехов с постановкой тяжелейших номеров меньше, чем за полгода! Она подняла взгляд и решила прямо взглянуть в зрачки Лифта. Но!.. Так вот, в чём был фокус с позициями и поворотами туловища вокруг своей оси! Оказывается. никакого поражения скелета не было! Прост один глаз смотрел налево, а второй вверх! Тем, который смотрел вверх, Алла, очевидно, не пользовалась. А тот, который смотрел налево, ей приходилось фокусировать так, чтоб в поле зрения попадал хоть кто-нибудь. В данном случае, Адель, потому что все трое – мама, Сёма и Адель сразу не умещались.
Послушайте, женщина! – ожила мама, всё это время находившаяся в состоянии анабиоза. Она на ощупь, не спуская с Аллы агрессивно-озадаченного взгляда, нашла на буфете очки и торжественным движением водрузила их себе на нос.
Обычно это означало, что мама вступает на тропу войны, а с мамой никто не мог сравниться в искусстве диалога. Хотя это так, одно название было «диалог». На самом деле мама после первых же секунд брала инициативу на себя и солировала, давя противника интеллектом, тесня его к стенке и отсекая пути к отступлению. В зависимости от тяжести ситуации в ход могла пойти и тяжёлая артиллерия: высказывания великих; театрально-художественные образы и просто внушение. Обычно эти приёмы действовали безотказно. Через несколько минут противник, теряя одну позицию за другой, дрожа, отступал. Запрещёнными приёмами, такими как падание в обмороки и громогласный поиск «дыхания», мама пользовалась только дома для своих. То есть, когда мама хотела сказать нечто очень весомое или на кого-то произвести должное впечатление, всё начиналось с надевания очков. Сквозь них она, прищурившись, как настоящая аристократка в лорнет, пристально рассматривала оппонента, как бы выразительно давая ему понять, что они в разных весовых категориях.
Лифт, как оказалось, совсем не был осведомлён о маминых повадках! Он терпеливо стоял посреди квартиры, пока мама выразительно смотрела, а Семён мелко-мелко суетился вокруг него, снимая жакетик, шарфик и всё это прилаживал к вешалке.
Мама никак не могла решить что делать. Во-первых, её отвлекал сын. Своими суетливыми движениями он мельтешил перед глазами и напоминал то ли лакея, то ли прош графившегося холопа. Во-вторых, если б сын явился в дом с шестнадцатилетней шавкой, мама бы умело с ней расправилась. «I (очистила» бы, «поставила её на место», потом бы выставила вон. Алла же была довольно пожилой тётенькой, да ещё с проблемами здоровья. Она просто-напросто маму и не видела! Мама, видя, что на Лифт не действуют ни её парадные очки в большой роговой оправе, ни её суровое выражение лица, строго спросила:
Вы бы не могли мне объяснить, что здесь происходит?
«Умная Маркиза», услышав агрессивные нотки в голосе мамы, перестала счастливо стучать об пол хвостом. Она двинула ушами и глухо, угрожающе зарычала.
Маркиза, молчать! – Сёма цыкнул в сторону вальяжно развалившегося на полу породистого пса. – Мам! Ну, что ты! – случайно смахнув букет на пол, резвился Семён. – Ты же совсем Аллочку не знаешь! Я уверен, она тебе понравится, и вы найдёте общий язык! – Он помог Лифту размотать на голове какой-то тюрбан, аккуратно сложил его и положил на полочку для шляп. Алла всё это время, не замечая ни маминых пламенных взглядов, ни Аделькиных любопытных, величественно водрузилась посреди прихожей, позволяя Семёну за собой ухаживать. Она стояла не шевелясь и только грустно выглядывала в кухонное окно. Адель поняла, что Алла внимательно рассматривает их квартиру.
Послушайте, как вас там… Алла! Я, кажется, с вами разговариваю! – мама Сёму не слышала.
А почему со мной? – Алла развела руками. – Меня сюда пригласили. Я здесь никто. Вы все беспокоящие вас вопросы задавайте своему сыну! Он тут главный.
Мне показалось, что вы в достаточно зрелом возрасте и вполне можете отвечать за свои поступки! – Мама не хотела отступать.
Сём! Я что-то не пойму, мы так и будем тут стоять? Ты, Сёмочка, пока с мамой поговори, я пойду, переоденусь с дороги. Сёмик, где тут у вас ванная? И полотенчик мне дай, пожалуйста, моя рыбочка?
Аделаида! – «рыбочка» зыркнула на Адельку строгим взглядом «главного хозяина». – Тебе трудно проводить человека?! Полотенце чистое принеси!
Проводить, надо полагать, в мою комнату? – Адель присела в глубоком реверансе, почти как это делала мама. – Я правильно поняла?
Ты правильно поняла! А куда ещё?! Больше нигде дверей нет, вся квартира как спортзал! Только твоя изнутри запирается. Алле же надо переодеться и отдохнуть с дороги. Может, она захочет вздремнуть!
«Пожалуй, захочет!» – Догадалась Адель.
Проходите, – она сделала жест рукой, приглашая войти Сёмину спутницу, Маркиза шла за ней, нервно принюхиваясь к новым запахам. – Я сейчас свои вещи, которыми не пользуюсь, сложу и уберу подальше. Если вешалки в гардеробе вот так отодвинуть, ваша одежда поместится?
Поместиться-то поместятся… – Носоподобное возвышение над верхней полоской розовой помады обиженно нахмурилось, – пусть пока побудут, потом перевесь куда-нибудь! – Алла внимательно смотрела в окно, это значило, что она сверлит взором Адель. – Як запахам очень чувствительная. Что ни делай, а у каждого человека свой запах и одежда пропитывается. Неприятно. В гардероб нельзя вешать одежду разных людей.
Хорошо, – Адель быстренько перебрала нехитрые пожитки и унесла их в спальню к родителям.
Мама постепенно начала выходить из ступора:
– Что, этот Мурзилка будет жить в моём доме?! – в её голосе зазвучали истерические ноты.
– Маркиза, мама!
– Этот Маркиза будет жить в моём доме?!
Алла ничего не ответила. Она легким шевелением ноги прикрыла дверь.
«Вот как оно в жизни бывает, – думала Адель, – теперь будет жить с семидесятикилограммовой немецкой овчаркой и её хозяйкой под одной крышей. Так захотел сын, который, как выяснилось, „здесь хозяин“. Только почему они приехали в середине года? Если на майские праздники, то на несколько дней такие баулы и собак с собой не тащут. Значит, надольше? Или… или, не приведи Господь, насовсем?! Кем ему приходится Алла? Неужто правда невеста? Чем он её собирается кормить, если нигде не будет работать? Значит, кормить её будут папа с мамой? Тогда получается, что он бросил институт или перевёлся на заочный. И то и другое ужасно, потому что сейчас в мае набор в армию, его заметут только так! Пожилой Лифт будет жить в её комнате и ждать любимого из армии?»
Всё оказалось один в один, как предположила Адель: и поселились они в Аделькиной комнате, и на работу устраиваться Лифт отказался категорически, и подавать заявление в ЗАГС они пошли на следующее же утро, и повестка в армию не заставила себя долго ждать…
Сёме в институте не понравилось. Палочная дисциплина, со вставанием в семь утра, чтоб в восемь пятнадцать быть на занятиях, его раздражала. Там день даже ранней осенью начинался прохладной свежестью. Гораздо приятней было лежать под казённым одеялом в тёплой общаге, потом часов в двенадцать сесть в странном оцепенении на краешек кровати; посидеть так минут десять-пятнадцать, каждый раз как бы задавая себе вопрос: «Где это я? И как же меня угораздило?!»
