Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца (сборник)
Скоро выяснилось, что это никакая не реклама, а просто славные немцы, любители вина и поэзии.
– Остановись, мгновенье! – кричал один из них, протягивая мне кружку…
По краснокирпичным стенам плясали дьявольские отблески пламени от настоящего камина, и мои спутники, после нескольких попыток меня снять, махнули рукой и ушли в соседний зал пить кофе.
А мы восседали, как всадники, на бочке и, приобщаясь к вечности, шумно пили… Вино нам подавали в темных бутылках проворные официанты в красных передниках, для чего приспособили длинную палку…
Остановленное мгновение протянулось настолько, что мы и на самом деле потеряли счет времени, вечер ли истек, неделя или вся жизнь… И лишь где-то за полночь принесли специальную лестницу, чтобы нас снять…
– К нам! К нам! – кричу я, и вот уже за длинным рядом, вместе со стариком Вартаном, Емилом, Шерманом и Адольфом, на моем пространном пиру, несколько побойчее других, в смысле и по рюмкам разлить, и тостик произнести, я сразу его выглядел: дальневосточный моряк Юра Поленов…
Спасательный плотик (Юрий Поленов)
В марте в Крыму зацветает миндаль. А после коротких, но сильных дождей отворилось окно в небо, и на каменистую, морщинистую, словно шкура старого носорога, землю Киммерии пала густая лазурь.
Стало светлей и на душе. Возникли грешные желания, не совпадающие с работой, о чем-то легком и доступном, вроде похода на местный базарчик или к морю, на набережную, чтобы размяться, посмотреть на чужую жизнь.
Тут и объявился Поленов, командир пограничного корабля. Белозубый, голубоглазый, артистичный. Этакий красавчик, сошедший со старых кинолент о боевых краснофлотцах…
– Ну что, – спросил, – пошли? – Так, будто все уже было наперед решено. Куда «пошли», никто не спрашивал, было и так понятно.
А в Доме писателей, что на горке, над Ялтой, царили скука и запустение. Как всегда в бессезонье, проживали в нем несколько пенсионеров, все на одно лицо, письменники из Киева, сплошь классики, да еще шахтеры, по случаю купившие горящие путевки.
Эти обычно пропивались по приезде, а потом мучились от вынужденной трезвости и в ожидании денежных переводов из дома бродили по коридорам, просяще заглядывая в наши рукописи, но чаще в глаза: нельзя ли стрельнуть трешник…
Мы давали.
Крутились еще девицы из Москвы: некая Люда, парикмахерша, остроносенькая, невзрачная, но творившая чудеса – превращала головы литфондовских дам в произведения искусства… За что, видать, и получила на целый срок комнату, на двоих с подругой.
Ну и как обычно, в угловом полулюксе, на втором этаже, Мариэтта Шагинян: маленькая, сухонькая, глухая, но очень громкая, приводившая своими капризами в отчаяние не только постояльцев, но и обслугу дома.
Железная старуха Мариэтта Шагинян —
Искусственное ухо рабочих и крестьян…
Было ей под девяносто, но, несмотря на хрупкое сложение, отличалась она выносливостью и писала книгу о Ленине, о боевом рабочем классе, который к старости возлюбила. Читала же детективы, для чего выписывала романы Агаты Кристи на английском языке, которые ей присылали прямо из Лондона через городскую библиотеку имени Чехова. Мне не раз приходилось захватывать с собой крошечные томики, уложенные стопой, но всегда в надорванной упаковке… Следы беспардонной цензуры.
Однажды столкнулись она и Поленов, выходящий из дверей Дома. Он застыл от изумления, рассматривая ее с высоты своего роста, в то время как она, не поднимая головы, прошествовала мимо, обогнув его по кривой, будто неодушевленный предмет, и скрылась в коридорах.
Он долго не мог прийти в себя, оглядывался, повторял:
– Я не знал, что она… живет… – И поправился: – Живет… Здесь… Мне казалось, что она где-то там… Это же все равно что встретить птеродактиля…
– Да, у нас тут зоопарк, – подтвердили со смешком девочки, кото рых Поленов сразу, без особого напряжения, вовлек в свою компанию.
Увлек он и меня, и кого-то еще… Оказалось, все мы непременно должны спуститься в город, чтобы опробовать на набережной магарачского портвешка, без которого полноценного отдыха в Крыму не бывает.
– Я бы и старуху пригласил, – признался по дороге Поленов.
Кажется, он не шутил и был убежден, что «железная старуха» во все времена была великая поддавальщица и свою цистерну вина, положенную каждому от природы, одолела без остатка…
– А может, и от чужой хлебнула! – подсказали мы.
– Потому и законсервировалась, – заключили со смешком девочки.
– Но я зайду, чтобы с ней потолковать! – пообещал Поленов. – За бутылочкой… Мадеры…
Он и потом возвращался к этой теме, Шагинян вызывала в нем какой-то детский восторг перед чужой, такой фантастической жизнью. Прямо из «Месс Менд»…
– Заходи, заходи, она предложит тебе сыграть в шахматы. – И девочки опять засмеялись.
Мы уже не раз наблюдали, как старуха Шагинян, присев за столик у входа в Дом, предлагала кому-нибудь сыграть партийку в шахматы, но, проигрывая, выходила из себя и швыряла доску вместе с фигурами, иной раз прямо в партнера.
– Да от такой великой старухи любой синяк как орден! – не унимался Поленов. – Нет, нет, не запугивайте, я должен с ней встретиться… И открыть наконец секрет трех карт!
– Она тебе труды Ленина откроет… – заверяли мы.
По каменистым ступеням сада, мимо цветущих деревьев кураги и алычи, спустились мы вниз, под горку, туда, где начинался Судейский переулок, полукружием выводивший нас на улицу Морскую, короткую, но всегда продуваемую ветрами… И далее, прямо к берегу моря. А уж тут, на набережной, располагались разные кафешки и забегаловки, в которых кроме свежих, еще тепленьких, только из печи, эклеров подавались крымские, в разлив, марочные вина, всяческие портвейны («Магарач», «Ко-кур», «Солнечная долина», «Пино-Гри») и мускаты, а среди них, конечно, такие знаменитые, дорогие, как «Красный камень»…
В ту счастливую пору, когда еще не догадались бороться с алкоголем, а о сухом законе знали лишь по американским фильмам тридцатых годов, вина было в Ялте – залейся… На рынке, в бесконечных рядах, куда привозили и молдавские вина, в магазинах, погребках, распивочных и, конечно, тут, на набережной, где продавали прямо с тележек, разливая из конусообразных колб, в которых обычно продают соки.
Граненый стакан на сто пятьдесят граммов (в него, при ловкости продавца, могло войти и двести) стоил копеек сорок, да в придачу прилагался леденец, именуемый здесь «долгоиграющим»… И под такую емкую закуску, посасывая да прихлебывая винцо, можно потребить не один стакан…
– Стакан налейкум? – шутили наши гости из Ташкента. И сами себе отвечали: – Налейкум два стакана!
Прогуливаясь по набережной и переходя от тележки к тележке, от ларька к ларьку (этапы большого пути) да в компании, можно было незаметно для себя прилично нагрузиться, что мы иногда себе и позволяли. А иногда и чаще, чем «иногда».
Хочу еще прояснить то, что здешний портвейн хоть и был дешев, но не был обычным портвейном; местные «пивцы» давно засекли: под этим названием в торговлю поступали разные некондиционные марочные вина от здешних заводов.
Ну а если пить основательно, можно присесть в какой-нибудь «Тавриде», что мы и сделали. Сдвинули два столика, покрытые белыми скатертями, не клеенками, а чистоплотные официантки, которые сразу возлюбили Поленова, принесли нам с улыбочкой, как самым родным, все, что мы захотели.
Забыл упомянуть, что Поленов пришел не один, а с красоткой, курносой, светленькой, небольшого росточка, но складненькой, она прямо-таки была влюблена в своего развеселого спутника и не сводила с него сияющих глазок… Нас она едва замечала.
В какое-то мгновение стол наш заполнился сладостями и марочными винами; Поленов же подливал и был неистощим на тосты… Так что поход в город затянулся, и мы опоздали на ужин.
Возвращались поздно, и рядом со мной оказалась парикмахерша Люда, тихое создание, неприметная, ненавязчивая и, по-видимому, больная. Уже после Ялты Поленов частенько у нее останавливался, наезжая в Москву, и жил у нее, и пил, и спал… И она безропотно его сносила. Его же, кажется, смущала эта связь, и он старался о Люде всуе не упоминать, а при случае отшучивался, мол, девка-то всем хороша, но уж больно костиста!.. Года через два она умерла от сердца. Было ей около тридцати. Она, оказывается, знала, что обречена. Но об этом никогда ни словечка.
Сейчас она с трудом поднималась в гору, цепляясь за мою руку.
Та же дорога, только в обратном порядке: Морская, Судейский переулок и долгие ступени наверх, через сад, с белеющими в сумерках цветами и деревянными скамейками, где мы останавливались передохнуть.
Зашел разговор о Поленове – сам-то он успел ускакать вперед, – о том, что человек он, по-видимому, легкий и умеет красиво угощать и выпивать…
– Угощает… Это правда… – сказала Люда, хватаясь за грудь и передыхая через каждое слово. – Но сам-то… Ни-ни…
