Геннадий Евтушенко - Люди одной крови
– Вижу, не первый год воюешь?
– Да какой первый? В финскую начинал.
– В финскую? Так мы, брат, с тобой один снежок топтали. Видишь, – он поддел на своей груди медаль «За отвагу», – тоже финская.
Капитан оживился.
– Так и моя «Отвага» финская. – Может, там и виделись? Ты где воевал?
– Я линию Маннергейма штурмовал. Как баран закрытые ворота. Мы ж как думали: пукнем, и финны сдадутся! А они такое нам устроили! Мама не горюй.
– Не говори. Я, правда, Маннергейма не штурмовал. Мы севернее шли. Ты про местечко такое Суомуссаями слышал?
Поляков задумался.
– Нет, что-то не припомню.
– Крепко тебе повезло. Наступать мы там пытались. Конец декабря, начало января. А нас с Украины в летней одежонке туда бросили. Мороз. Градусов двадцать, а может, и все тридцать. Всё равно холодно. Представляешь, в лесу на севере? Сугробы чуть ли не по пояс. И одна дорога узкая. Вот там и застопорили нас финны. Целую дивизию застопорили. Ни вперёд, ни назад. А они-то у себя дома. На лыжах. Налетят, постреляют и исчезнут – как будто и не было их. Там тысячи замёрзли, и столько же в плен попало. Так вся дивизия и накрылась медным тазом. Мне и ещё немногим вырваться удалось. – Он наклонился к Полякову. Почти шёпотом продолжил: – А комдива нашего Виноградова и его замов расстреляли. Так что ничего удивительного в том, что ты о Суомуссаями не слышал, нет. Мы ж только о победах трубим. А там позор был. – Он покрутил головой. – Такой позор! А мне вообще повезло – со многими, кто оттуда живой выбрался, чекисты разбирались. А меня сразу в другую часть перебросили. Там я и медальку свою первую получил. Это уже потом, когда эту самую линию Маннергейма прорвали. Там уже «уря-уря» – все герои.
Поляков оглянулся. Вокруг никого. Всё же наклонился к капитану.
– Ты что так разговорился? Знаешь, за такие речи можно и загреметь кое-куда. Ты меня и знаешь-то минут пятнадцать.
– Ну и что? Я в людях разбираюсь. Есть такие, что проверяй да проверяй. И ни фига не проверишь. Некоторых видно сразу: подлец. А с тобой… Знаешь, есть такой английский писатель – Киплинг. Читал?
– Киплинг? – Поляков задумался на минуту. Покачал головой. – Нет, не читал. Вот Джек Лондон, Вальтер Скотт, Марк Твен. Или там Стивенсон – этих читал. А Киплинга что-то и не слышал. Так что он, этот Киплинг?
– Этот Киплинг в одной своей книге, «Книга джунглей» называется, замечательную фразу сказал. Немыслимо ёмкую, очень хорошую фразу. Звучит она так: мы с тобой одной крови. Понимаешь? – Он замолчал на несколько секунд, поднял руку с вытянутым указательным пальцем и, переводя его с Жорки на себя и обратно, повторил: – Мы с тобой одной крови. Понимаешь? Это как пароль. Я это понял сразу. Потому и откровенничаю.
Поляков кивнул.
– Понял я, понял. – Повторил задумчиво: – Мы с тобой одной крови. Здорово. Интересно, где ты этого Киплинга выкопал?
– Где выкопал? Да я его на английском читал. У меня мама филолог, английский с детства заставила выучить. Он мне как второй родной. Но сейчас это не имеет никакого значения.
– Может, сейчас и не имеет. А вообще завидую. Здорово. А папа тоже филолог?
– Нет. Папа историк. Но тоже преподаватель. Они в университете работают.
– Здорово. А мой батя рабочий. Токарь. Больше сорока лет уже стажа. А мама… Мама у меня… Четырнадцать детей родила. – Вздохнул. – Правда, четверо только до взрослой жизни дожили. Остальные… – Махнул рукой. – И работала при этом всю жизнь. Когда только успевала? Ладно, не будем о грустном. Насчёт одной крови – это ты здорово сказал. Запомню. А вот насчёт твоей медали не прав ты, совсем не прав. Не дали её тебе, а наградили. И заслуженно. Уже тем ты её заслужил, что из котла вырвался. И воевать продолжил. Да и когда это «уря-уря» было, пулю от «кукушки» запросто мог схлопотать. Так что, всё правильно. Но всё же о том, что ты мне рассказал, особо не распространяйся. Интуиция вещь хорошая, но может подвести. Усёк?
– Да усёк я, давно усёк. Не треплюсь направо и налево. А насчёт одной крови с тобой – нутром сразу почувствовал. Это без ошибки. А уж когда выяснилось, что в Финляндии оба были, и дерьмо это финское из одного котла хлебали, тут все вопросы сами собой отпали. Вот и пооткровенничал. Считай, мы с тобой земляки. – И переменил тему. – А ты «Звёздочку» за что получил? – Он кивнул на орден Полякова.
– Это в июле сорок первого. Под Одессой. Чуть больше года прошло. А кажется, вечность.
Поляков был очень доволен. «Надо же! Чтоб в финскую, считай, вместе воевали. Теперь он мой. Никуда не денется». Протянул капитану руку.
– Ну что, земеля? Давай знакомиться. Поляков Георгий, командир батальона.
– Никулин Сергей. Пока командир маршевой роты. Что в Сталинграде дадут, не знаю.
– Там вакансии быстро появляются. Но если нас здесь столько времени маринуют, значит, силёнки там ещё есть. Не из последних сил ребята бьются. – И без паузы: – Слушай, где ты запевалу взял? Артист.
– Его и правда, в армейский ансамбль приглашали. Война помешала. Хлебнул этот парнишка. Сначала под Киевом в окружение попал. С боями выходил. Повезло. Потом окружение под Харьковом. Слышал? – Придвинулся к Полякову. – Там тоже мясорубка та ещё была. Десятки тысяч пленных и убитых. Понял?
– Десятки тысяч? – недоверчиво переспросил Поляков. – Сам считал?
– Сам не сам – после войны узнаем, если доживём. И то не факт. Ты про финскую много знал бы, если б там не был? Ну вот. А Мишка под Харьковом был. Чудом вырвался. Хоть и раненый. Снова повезло. А ко мне из госпиталя попал. Запевала – запевалой. Но он же и вояка опытный. Сейчас мне такие люди вот как нужны! – Он провёл ребром ладони по шее.
– Мишка, говоришь? А фамилия?
Никулин улыбнулся.
– Кутузов.
Теперь настала очередь улыбнуться Полякову.
– Не Илларионыч?
– Вот тут промашка вышла: Иванович он.
– Да, занятно. – И после паузы – Дважды, говоришь, повезло. Может, не стоит судьбу искушать?
Никулин вопросительно глянул на Жорку. А тот невозмутимо продолжил.
– Оставь ты его мне.
– С ума сошёл? Это вообще невозможно. В дезертиры его сразу запишут. С меня по всей строгости спросят. Да он и сам не останется – не такой парень.
Помолчал. Потом бросил недобрый взгляд на Полякова.
– А ты не так прост, капитан. Не зря разговор затеял. Земеля, земеля. А сам на запевалу настроился. – Зло добавил: – Вам здесь ещё долго песни петь!
У Полякова ни один мускул не дрогнул. Ничего, ещё не вечер. Похлопал Никулина по плечу.
– Не серчай, Серёга. Нет, так нет. Это я так. А что до наших песен, так, сколько мы бы их тут ни пели, а до Берлина ещё ох как далёко! И дорог, и войны, и песен. Всем хватит. А насчёт хлопца этого, Кутузова, я так, к слову. Сам рассказал, что дважды ему крупно повезло. Вот меня и зацепило. – Махнул рукой. – Забудь. – Помолчал. – Ладно. Мне пора. Давай вечерком посидим. По граммульке примем. Кто знает, увидимся ещё? Нет?
Никулин расслабился, пожал плечами.
– Не возражаю. А насчёт песен… Прости, погорячился.
– Бывает. Уже простил. Давай, до вечера. Старшину за тобой пришлю. – Подморгнул: – Всё чики-чики будет. Пока, Серёга.
На том и расстались.
Вечером после ужина в расположении маршевой роты появился старшина. В чистенькой выглаженной гимнастёрке, начищенных хромовых сапогах, и вообще как с картинки. Подошёл к дежурному.
– Вызови капитана Никулина.
Тот мотнулся куда-то в глубь помещения. Через пару минут появился молодой высокий тощий лейтенант. Надменно глянул на старшину.
– Капитан Никулин занят. Что передать?
Старшина строго, несколько придирчиво взглянул на лейтенанта и медленно, с расстановкой (знай, мол, наших) сказал:
– Товарищ лейтенант. Я из штаба. – Указал глазами куда-то наверх. – Мне приказано сопроводить туда капитана Никулина. К Полякову. Срочно доложите. Я жду.
Своим тоном старшина сразу сбил налёт надменности с лейтенанта.
Через десять минут Никулин с Петровичем уже шли по сельской улице.
– Ну, товарищ старшина, вы своей строгостью всех моих подчинённых перепугали.
Петрович пожал плечами.
– Как учили.
– Давно с Поляковым?
– Давненько. Ещё в довоенную пору судьба свела. Ну и с первого дня войны вместе. Почитай, как братья, хотя он мне по возрасту в сыновья годится. Добрый командир. И о бойце позаботится, и в бою спуску не даст. А главное – умный. Вот так-то.
Стол Наталья накрыла шикарный. Картошки отварила, селёдку с луком красиво на большую тарелку выложила, яички варёные чем-то вкусным сдобрила. Петрович откуда-то огурчиков солёных принёс. А из мяса – тушёнка. Ешь – не хочу. Да бутылка настоящей водки. А спирт – в захудалом хозяйском графинчике. Тоже: пей, хоть залейся!
Петрович разлил водку по стаканам. По первому выпили, как полагается, за победу. Потом за Сталина. Потом за тех, кто на передовой. Петрович наливал, разумеется, по половинке. Но для Никулина и это была доза. Глаза посоловели, в движениях появилась неуверенность.
