Эден Лернер - Город на холме
Приближался очередной шабат. Я узнал, что отец намерен пригласить учеников и окончательно укрепился в намерении слинять на два дня к гверет Моргенталер. Пусть отец проведет шабат как ему хочется, в мире и спокойствии, не расстраиваясь при виде сына − отступника и урода. Кроме того, я принципиально не желал готовить на эту ораву, подавать им на стол и вообще изображать гостеприимство. Если мама и Бина считают это богоугодным делом и рады этим заниматься, то я не вправе им мешать. Но мне больно, когда мою мать и мою сестру держат за прислугу, мне обидно, что никому даже в голову не приходит поблагодарить их за их труд, я уж не говорю о том, чтобы помочь. Ну конечно, легче читать гимн абстрактной эшет хаиль[23], чем оторвать от стула одно место и помочь собственной жене. Я скучал по гверет Моргенталер, по ее мудрости, ее мягкой иронии, по вечной сигарете в тонких пальцах. Я чувствовал, что настало время “выговориться по проблеме”, как любил выражаться лейтенант Дрори. Меня очень беспокоили братья, Залман и Нотэ, каждый по-своему. Я уже год жил дома, и за все это время Залман не сказал мне и десяти слов. Характером он был до смешного похож на меня – бескомпромиссный молчаливый одиночка, он никого не боялся, не просил, ни перед кем не заискивал. Он жил только Торой, всех сторонился, а меня просто ненавидел. Я чувствовал ледяное дыхание этой ненависти всякий раз, когда мы сталкивались в коридоре или на кухне, и признаюсь, мне было очень не по себе. Это было в сто раз хуже проклятий отца или пристального взгляда рава Розенцвейга, разглядывавшего меня как амебу под микроскопом. Я понимал, что Залман не стал бы так ненавидеть меня только под давлением общественности. На общественность ему вобщем-то глубоко наплевать. Так за что? Что я ему такого сделал? Когда мы были маленькими, я никогда его не бил. С Нотэ вообще было непонятно. Бар мицву он отметил, штраймл в подарок получил, но это не прибавило ему ни энергии, ни мотивации, ни желания работать руками или головой. В учебе он, в отличие от Залмана, не блистал и больше всего на свете любил есть и спать. Я понимаю, мама все время хочет спать, но мальчик тринадцати лет, от чего, спрашивается, он так безумно устал? Неужели ему не скучно жить такой растительной жизнью? Слов нет передать, как он меня раздражал.
Мы сидели у гверет Моргенталер на кухне, и я про себя удивлялся, что на столе стоят зажженные субботние свечи. Раньше за ней такого не водилось. Я осторожно спросил, зажигает ли она свечи каждую пятницу.
− Вот еще, – она фыркнула и выпустила дым из тонко вырезанных ноздрей, как маленький дракончик. – Свечи зажигают в семейном кругу, а какая у меня семья кроме тебя? Цветы на балконе да этот хвостатый?
“Хвостатый” только этого и ждал, чтобы прыгнуть хозяйке на колени и ткнуться лбом в ладонь.
Господи, ну почему она говорит о сыне так, как будто он мертв и похоронен? Почему в доме так мало его фотографий, а те, что есть, только детские? Ведь он жив-здоров, женат, наверное, есть дети. Может, он совершил преступление и скрывается? Может, он перешел в другую веру? Я не спрашивал, потому что не хотел делать ей больно. Интересно, что он за человек, ее сын? И как он отнесется к тому, что я занял его место, жил в его комнате, носил его одежду? Видит Бог, я никогда не брал чужого. Просто так вышло.
Я рассказывал про Залмана, а гверет Моргенталер время от времени задавала мне не слишком понятные вопросы. Например, она спросила:
− А Залман на тебя похож?
− Очень. Он упертый, никого не боится и не любит просить.
− Это я уже поняла. Внешне он на тебя похож? Как он вообще выглядит?
Интересно, почему женщинам всегда важно знать, кто как выглядит, а главное, какое это имеет значение? Я задумался. Мы, все шесть старших братьев, похожи на отца и друг на друга. У нас у всех квадратные лица с холодными серыми глазами, тонкими губами и тяжелой нижней челюстью. Последнее было как раз виднее всех у меня и у Залмана, потому что я брился[24], а у него по молодости на лице еще ничего не росло. Залман был невысоким, худеньким, с идеально прямой спиной и перемещался как тень – быстро и тихо. Я же габаритами напоминал промышленный холодильник и мог бы служить живой иллюстрацией к поговорке “слон в посудной лавке”.
Я продолжал рассказывать, а когда дошел до фразы “я никогда его не бил”, гверет Моргенталер засмеялась звонким девичьим смехом − так, что слезы на глазах выступили.
− Шрага, ты не перестаешь меня умилять. Да разве в этом дело?
− А в чем же? Неужели он меня так ненавидит за то, что я перестал соблюдать? Бина у нас тоже благочестивая, но ей же это не мешает.
− Вот именно, – уже серьезно заговорила гверет Моргенталер, прикуривая очередную сигарету от субботней свечи. – Дело не в соблюдении и не в том, кто кого бил или не бил в детстве. Залман завидует тебе здесь и сейчас.
Любимый сын директора коллеля, гений изучения Торы, гордость йешивы завидует отступнику, способному только таскать тяжести на стройке в компании гоев[25] и других таких же отщепенцев. Интересная, конечно, мысль.
− Вот подумай, – продолжала гверет Моргенталер. – Судя по твоим рассказам, твой брат ведет достаточно аскетичный образ жизни, мало ест, мало спит и все время учится. Он усвоил, что его будут любить только за успехи в изучении Торы и готов костями лечь, чтобы этого добиться. Пойми, Шрага, для него изучение Торы − это средство, а не цель. Если бы он действительно находил в этом радость, он бы жил спокойно и ко всем бы относился нормально, как та же Бина, например. И вот приходишь ты, не учишься, соблюдаешь абы как, а тебя все равно все любят. Как после этого твой брат должен к тебе относиться, если тебе даром достается то, чего он не может добиться, занимаясь по двадцать часов в сутки?
− Гверет Моргенталер, вы строите свою догадку на вещах, которые еще нужно доказать. Вы знаете, как с ним носится вся йешива? Его даже Ребе[26] принимал. А от меня люди на улице шарахаются и плюют вслед.
− А дома? Кого дома больше любят?
Я задумался. Выходило, что меня.
− Вот видишь, – правильно истолковала мое молчание гверет Моргенталер. − Значит, с одной из своих догадок я попала в точку. Твой брат не глуп и наблюдателен. Думаешь, он погружен в изучение Торы и не замечает, что мать заворачивает перекус с собой тебе на стройку, а не ему в йешиву? Что когда Бина гладит одежду, твои вещи она складывает отдельно, чтобы ты их не искал, а все остальные братья должны искать свое в общей куче? Что малыши виснут на тебе и слушаются тебя с первого слова? Думаешь, ему легко жить в комнате с четырьмя младшими или сколько их там, и каждый день в разных вариантах слышать, что Шрага самый лучший брат на свете?
− А йешива? Ведь он там окружен такой любовью и таким почтением.
− В йешиве любовь условная, и твой брат это понимает. Если завтра появится какой-нибудь другой мальчик, который будет более успешно изучать Тору, твой брат потеряет свою корону будущего гаона[27] и останется не у дел. А любовь и уважение к тебе матери и младших, это вещи неразменные. Твоё место в их сердцах не сумеет занять никто. Кстати, я могу быть неправа, но, возможно, именно поэтому твой отец не предпринимает никаких решительных шагов, чтобы изгнать тебя из общины. Он боится, что твоя мать и все дети, кроме Залмана, просто уйдут с тобой и будут жить хоть в караване. Представляешь, как он будет опозорен? Уважаемый человек, а не может удержать жену и детей в повиновении.
Я невольно улыбнулся представив себе эту картину.
− Ну хорошо, если Залману так важно, чтобы его любили дома, почему он ничего для этого не делает? Почему он всех игнорирует и в упор не замечает?
− А ты делал всё, что ты делал, для того, чтобы тебя любили?
− Да нет, конечно.
− Так почему?
− Не знаю. Мне не пришло в голову, что в моей ситуации можно вести себя как-то иначе.
− Ну вот ты сам себе и ответил. Тебя всегда будут любить просто за то, какой ты есть, а Залманом будут почтительно восхищаться с большого расстояния, пока не появится другой объект для восхищения. Он тебе завидует, но не может себе в этом признаться. Я уверена, что он придумал себе какую-нибудь отмазку в стиле “зелен виноград”.
− При чем тут виноград? – удивился я.
− Есть такая история про лису, которая, не имея возможности добраться до винограда, сказала “все равно он зеленый и кислый”. Скорее всего, твой брат тратит много сил, чтобы убедить себя, что ты грубое животное, целиком во власти своих инстинктов, что ты перестал соблюдать исключительно, чтобы есть свинину и спать с женщинами, и что мать и младшие дети тянутся к тебе, чтобы самим увязнуть в грехах. А так как сам он никого не любит, он даже не делает попытки их от этого удержать.
− И что мне с ним делать?
− А что с ним нужно делать? Ты его что, боишься?
− Уже нет.
− Ну и пусть живет как хочет. Не забывай, сколько ему лет, у него еще есть много времени, чтобы поумнеть. И потом ты, кажется, говорил, что его уже сватают.
