Ярослав Питерский - Падшие в небеса.1937
«Интересно, какое оно сейчас? Наверное, облака, которые проплывают над тюрьмой, пытаются закрыть его синь. Но небо, то и дело проглядывает сквозь эти белые или серые бесформенные одеяльца. Небо! Какое оно? Какое оно сейчас? И что там, в его глубине. Ученые говорят, там, за небом, космос! Там необузданная даль вселенной. Там холодно и ничего нет! Но, а дальше? Ведь вселенная когда-то кончается? Где ее грань? Она же не может быть бесконечной? Не может быть безразмерной? Да и вообще, кто ее сотворил? Неужели Бог? Бог смог сотворить бесконечность? Необъятность? Но на что Богу бесконечность? На что? Зачем ему необъятность? А они с Верой лишь песчинки в этом огромном пространстве? Неужели Бог, если он есть, знает и про них? А есть ли вообще ему дело до них? Вот мне же нет никакого дела до песчинки, которая валяется где-то в углу камеры на полу? Что мне до нее?» – Павел немного напугался объемом своих мыслей.
Эка! Замахнулся на вселенную! Поперло на вселенские масштабы!
– Богу есть дело до каждого… – прозвучал знакомый голос.
Павел очнулся. Он лежал в темноте. Где-то вдалеке поскрипывали нары. И слышалось ровное дыхание соседей. Кто-то храпел. Арестанты спали. Глубокая ночь…
И опять:
– Есть, есть. Не волнуйся. Ведь ты же подумал о песчинке…
Иоиль! Это был определенно он! Павел резко вскочил и застонал. Рана все еще тревожила тело. Мышцы заныли. Где-то внутри резануло как ножом. Павел повалился головой на кровать.
– Это ты? – спросил в пустоту Павел.
– Да, я.
– Но, почему я тебя не вижу?
– А зачем? Тебе же нужен не я, а ответ. Ответ на твои мысли. Вопросы ты задаешь, а ответа не находишь…
– Да, действительно. Не нахожу. А они есть, ответы? А? Есть?
– Есть, есть…
– Но почему я их не нахожу?
– Рано. Еще рано. Всему свое время. Если так угодно Господу!
– Хм, но я могу умереть. И все. Тогда вообще никаких ответов не будет? А? – Павел ухмыльнулся.
– Будет. Смерть. Что такое смерть? Умрет твое тело. Оболочка. А душа?! Как может умереть душа? Она же не кожа и не мясо. Она не может сгнить.
– И, что? Что тогда?
– Тогда ты и найдешь ответы.
– Нет, а сейчас, сейчас? Почему я не могу найти?
– Ты не обращаешься к Богу. Ты говоришь лишь с собой. Как Бог тебе может ответить, если ты его не спрашиваешь?
Повисла пауза. Павел молчал. Он тщетно пытался отыскать глазами в темноте силуэт Иоиля. Но нет, не мог. Зрачки колола тьма.
– Богослов, ты здесь? – спросил тихо Павел. – Ты ведь просто сон. Мое видение. Тебя нет! Я просто схожу с ума!
– А, зачем тогда ты разговариваешь со мной? – грустно спросил богослов.
– Мне интересно… Иоиль. Скажи, как я могу поверить в Бога, если вокруг меня происходит столько несправедливости и мерзости? Столько грязи и предательства? А?
– Это твое дело. Но ведь ты и не пробовал это сделать. Ты боишься это сделать. Как Бог может помочь тебе, если ты его не просишь?
Павел вновь задумался. Пауза немного затянулась. Клюфт, вдруг испугался, что его сон растает и Иоиль растворится в темноте! Павел очень хотел, чтобы богослов поговорил с ним еще:
– Иоиль, что мне делать?
– Попроси Бога помочь.
– Как?
– Объяли меня муки смертные и потоки беззакония устрашили меня; Цепи ада облегли меня и сети смерти опутали меня. В тесноте моей я призвал Господа и к Богу моему воззвал. И Он услышал от чертога своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его! Повтори это. Проси.
Павел сжал кулаки. Он закрыл глаза и почти беззвучно зашевелил губами:
– Объяли меня муки смертные и потоки беззакония устрашили меня; Цепи ада облегли меня и сети смерти опутали меня. В тесноте моей я призвал Господа и к Богу моему воззвал. И Он услышал от чертога своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его!
Раздался грохот. Павел вздрогнул. Он не просто испугался. Его обуял ужас! Ужас того, что этот сон вдруг стал реальностью. Но нет. Нет, еще мгновение и все кончилось. Павел открыл глаза. Резкий свет. Три тени нырнули в камеру. Послышались крики и отборный мат. Тюремщики гремели ключами. Топот кованых сапог и какая-то возня. Клюфт испуганно соскочил с кровати. Он свесил босые ноги, встав ступнями на холодный пол. От сквозняка и холодного камня пальцы мгновенно замерзли.
Трое тюремщиков схватили Спиранского. Старика скинули с кровати и поволокли к выходу. С грохотом упали его костыли. Евгений Николаевич безропотно молчал. Его тащили по полу, словно куль с картошкой. Конвоиры шипели и матерились.
– Сука, тяжелый, отъелся, гад, на народных харчах!
– Морда буржуйская!
– Мы тебя вылечим, собака!
Павел, как и остальные обитатели камеры, в оцепенении наблюдали за этой ужасной картиной. Все произошло быстро. Конвоиры с несчастным Спиранским скрылись в коридоре. Но дверь не захлопнулась. В камеру вошел высокий человек в офицерской форме. Он внимательно окинул взглядом всех арестантов и презрительно сказал:
– Арестованные Клюфт и Пермяков, тоже собирайтесь! С вещами на выход!
Павел метнул взгляд на молодого колхозника. У того затряслись губы от страха, в голубых глазах застыл ужас. Клюфт тяжело вздохнул и нашарил под матрасом свои носки, стал медленно одеваться. Ваня сидел как загипнотизированный. Его рыжая шевелюра слегка колыхалась. Офицер грозно посмотрел на Пермякова:
– Ты Пермяков?
– Я, я, гражданин начальник. Я Пермяков, – забормотал Иван.
– Ну, так одевайся, одевайся, что сидишь! – и тут взгляд военного упал на загипсованные руки колхозника. – Помогите ему кто-нибудь! – рявкнул энкавэдэшник.
Попов соскочил со своей кровати и, запрыгав на одной ноге, пересел на кровать к Пермякову. Железнодорожник решил помочь парнишке надеть ботинки. Он натягивал их на ступни бережно, словно отец ребенку, при этом приговаривая:
– Ничего, Ванюшка, ничего не бойся, слишком не бойся! Все нормально будет! Все нормально!
Офицер хмыкнул и отвернулся. Павел встал и, надев куртку, сурово спросил:
– Нам что, и мыло с зубным порошком забирать?
– Вам же русским языком сказали: на выход с вещами! Все! Кончились ваши каникулы! Будни начинаются! Выпускной вечер, так сказать! А вернее, утренник! Давайте пошевеливайтесь! Сегодня народу много будет! Вам же лучше! Как говорится: раньше сядешь, раньше выйдешь! Мать вашу! Троцкисты-шпионисты хреновы! Вредители, грабители, эксплуататоры – губители! Шевелись, нечисть антисоветская!
Это словно боевая тревога на военном корабле. Десятки ног стучат по железным лестницам и звяканье решеток. Топот сапог и шарканье тапочек по бетонному полу. Тюрьма, слово страшное сказочное существо, ожила в этот ранний утренний час. В ее чреве зашевелилось, задвигалось людское месиво. Колонны арестантов и тюремщики с ключами. Лай собак и злые окрики. Движение страшного колдовского замка с силами тьмы, рабами и чудовищами. Клюфт шел в потоке нескольких арестантов. Сначала их было пятеро. Рядом семенил Ваня Пермяков. Впереди двигались спины еще двух человек. Позади Павел слышал, как шаркают подошвы еще троих узников. Их вывели из соседних камер. Шли молча. Лишь изредка Ваня шептал:
– Куда ведут? А? Паша, куда ведут-то? – хныкал рыжий парнишка.
– А ну, заткись! Морда в пол! Не разговаривать! – рявкал рядом конвоир.
Их торопили. Обычно на допросы так быстро не водят. Шли долго. Сначала спустились на первый этаж тюрьмы, потом по длинному коридору гнали в другой конец здания. И опять лестница. Павел успел на повороте обернуться. Где-то метрах в десяти вели еще одну колонну. Человек десять-пятнадцать усердно топотали им вслед.
И опять железный марш. Крутые ступени ведут в подвал. Шаг, еще шаг.
В коридоре вместо привычных зарешеченных окон, выходящих во внутренний двор тюрьмы, лишь маленькие, едва заметные бойницы где-то под потолком. Мрачные полуарки сводов фундамента. Красно-коричневые кирпичи сооружения. Овалы и полукруги зависших балок. Строили при Екатерине Великой на века. Сколько узников видели эти стены? А сколько смертей? Кто считал?
Подвал. Сразу стало тревожно на душе. Вели явно не в простую камеру. Вели в какое-то «особое место». Зачем? Неужели все? Вот сейчас возьмут и выведут в тесный коридор, а затем? Что затем?!!!
«Я так хотел умереть! Так. Вот-вот, наверное, смерть. Вот. Она! Она пришла совсем близко. Но почему, почему я боюсь? Нет. Не хочу. Почему я должен умирать? Нет, я так и не увидел голубого неба! Неужели все? Все? Нет! Почему не дали посмотреть на голубое небо? А? Почему? Почему не дали посмотреть, какие сейчас облака? Гады! Они убьют в подвале? Просто пустят пули в затылок? Или как? Как будут расстреливать? Поставят всех к стенке? Выведут солдат и скомандуют: целься, пли… как в книгах? Как в «Оводе»? Так красиво умирал, он умирал красиво! Вывели, целься, пли! Нет, смерть не может быть красивой! Нет! Не хочется! Нет, почему не дали посмотреть на голубое небо! В последний раз? А? Почему голубое небо?» – Павел вдруг понял, он в эти последние секунды думает о какой-то ерунде! Какая-то «мешанина» мыслей! Вовсе не о том! Не о том надо думать!
