Аякко Стамм - Право на безумие
А по залу тихо поползло разочарованное: «Адвокат-то сдал клиента… Со всеми потрохами сдал. За что только такие деньжищи берут, ироды?».
Одна только судья в эту минуту казалась бесстрастной как сама Фемида78. Она спокойно наблюдала за всей этой сценой и делать окончательные выводы, похоже, не торопилась. Что ж, на то она и судья.
– Представитель защиты, – наконец, обратилась она к Берзину, – так у вас будут ещё свидетели?
– Да, Ваша Честь. У меня остался последний свидетель, и я готов его вызвать.
Глава 29
Появление в зале суда нового, последнего свидетеля защиты произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все повскакивали со своих мест, а подсудимый даже, как показалось конвою, попытался вырваться из клетки. Только защитник и судья оставались невозмутимыми, по крайней мере, внешне. Первый, потому что заранее всё знал и даже, похоже, рассчитывал на такую реакцию, а вторая… ну должен же хоть кто-то сохранять спокойствие, Фемида всегда бесстрастна. Свидетель прошёл через зал, встал возле трибуны и поставил подпись под присягой. Теперь он был в игре, и на различных участников процесса – а они все были очень различны – это произвело отнюдь неодинаковое впечатление
– Свидетель, представьтесь, – обратилась к нему судья. – Назовите ваши фамилию, имя и отчество.
– Богатова Нурсина Эльдаровна, – прозвучал тихий, ровный, несколько взволнованный голос.
– Протестую! – закричал обвинитель, словно только что обворованный обыватель, у которого вынесли всё, даже срамное исподнее. – Этого не может быть! Гражданка Богатова убита! Это подлог!
Однако жрица Фемиды не спешила ударять молоточком, она лишь вопросительно, выжидательно смотрела в сторону защиты, надеясь получить от неё необходимые разъяснения.
– Ваша Честь, – спокойно, по-деловому, будто сообщая о пустяшной формальности, произнёс Берзин. – Личность свидетеля установлена надлежащим образом. Это действительно Богатова Нурсина Эльдаровна собственной персоной и, как видите, абсолютно живая. Вот документы, подтверждающие этот факт.
Защитник через секретаря передал бумаги судье. Та углубилась в их изучение. Подскочил и Петрович. Он не знал, чему ему не верить больше – то ли своим собственным глазам, то ли документам, оттого суетился, дёргался как-то, вертелся из стороны в сторону… При этом его китель слегка запаздывал за телом, как массивная юбка колокола за тщедушным языком.
Аскольд, прильнув к решётке всем телом, смотрел сквозь неё и никак не мог удостовериться в реальности видения. Слёзы текли из его голубых глаз, на этот раз слёзы не отчаяния, но благодарности судьбе, а губы упрямо твердили, не переставая: «Нюра… Ты жива… Слава Богу, ты жива… Слава Богу… Теперь пусть сажают… мне всё равно… Главное – ты жива… Боже, спасибо Тебе за всё…».
Зрительный зал же реагировал так, как и полагается толпе, то есть по-разному. Кто-то стоя аплодировал воображаемому режиссёру, затеявшему столь увлекательную каверзу, кто-то, подобно Станиславскому, кричал: «Не верю!», некоторые метались от первых ко вторым, вопрошая в недоумении: «А что случилось-то? Что стряслось?», кое-кто из дам, скорее по привычке, нежели осмысленно, на всякий случай поправили макияж.
Наконец, судья, изучив представленные защитой документы и отложив их в сторону, троекратным ударом молоточка о наковаленку призвал всех к порядку.
– Прошу соблюдать тишину! Иначе я прикажу очистить зал! – прозвучал её властный голос.
Все присутствующие потихоньку призвались и, не желая досматривать спектакль за дверью, стали снова соблюдать.
– Пётр Андреевич, прошу вас, – подытожила судья восстановление порядка, – начинайте допрос свидетеля.
– Благодарю, Ваша Честь.
В зале на несколько секунд воцарилась полная оглушающая тишина, как на расстреле, в кратком, но вмещающем в себя целую жизнь промежутке между командой «Пли!» и собственно залпом.
Наконец, Берзин уже привычно встал из-за стола и направился к трибуне, только на этот раз уверенной, стремительной походкой, недвусмысленно говорящей о том, что этот выход значил для него очень многое… если не всё.
– Здравствуйте, Нури, – подойдя вплотную, сказал он тихо, чтобы услышали его лишь те уши, которым это предназначалось. – Я рад вас видеть… Бог свидетель, очень рад…
Потом, резко развернувшись, вышел на середину ристалища, остановился, замер на мгновение, развернулся вновь, постоял, подумал ещё краткий миг, как бы решая что-то, и вернулся к трибуне.
– Свидетель, – произнёс он громко, уже для всех, – я, пожалуй, не буду задавать вам никаких вопросов, расскажите сами всё как было в тот день, в субботу одиннадцатого мая, после того как вы убежали от здания театра. Если по ходу вашего рассказа возникнут какие-нибудь уточнения, я вас перебью. Договорились?
Нури кивнула головой и начала повествование. Голос её дрожал взволнованно. Впрочем, дрожало всё – и ресницы, и губы, и руки. Но постепенно, слово за слово, уверенность возвращалась к ней… правду легко говорить, особенно если эта правда способна спасти чью-то жизнь. Она бегло, опуская не относящиеся к делу подробности и детали, рассказала о том, как шла по улице, как встретила девочку, повезла её домой на троллейбусе, как они встретили, наконец, отца ребёнка… Как колесили потом со случайным знакомым-попутчиком по вечерней, впадающей в ночь Москве, разговаривали о том, о сём… пока совсем поздно, уже затемно бело-голубой очкарик не привёз их в свой парк…
– Мне кажется, мы уже приехали. Пора выходить, – не вполне уверенно произнесла Нюра.
– Пора, – согласился странный собеседник. – Тебе пора разобраться со своим дежавю. Иначе… Жизнь ведь по сути своей бесконечна, и только наступая на одни и те же грабли, мы сами сокращаем её. Я тогда бросил пить, с тех пор в рот не беру.
Нури встала с дивана, подошла к раскрытой настежь двери, остановилась и оглянулась на своего случайного попутчика. Тот продолжал сидеть, не меняя позы.
– Иди, и да поможет тебе Бог, – сказал он, прощаясь. – А мне дальше. Я ведь приезжий… первый раз в Москве… Кремль ещё не показывали…
Нури вышла. Тут же за её спиной плотно закрылись двери, троллейбус тихо тронулся с места и укатил в ночь, оставляя смутное, расплывчатое, но определённое ощущение, что это уже когда-то было.
Нюре предстояло всерьёз разобраться со своим дежавю.
И она разобралась… По-своему… Как могла, наверное, только она… Как не предполагала ещё за секунду до этого, но готова была, убеждена в единственности такого выхода каким-то внутренним природным убеждением с самого детства, когда ещё ребёнком убегала из дому навсегда.
– Вы потерялись? – услышала она голос за спиной. – Заблудились? У нас тут такие не ходят…
Нюра оглянулась. Рядом стояла та самая уборщица, которая всего минут пять назад закончила наводить чистоту и порядок в салоне троллейбуса.
– Нет, – ответила Нури. – Мне просто некуда идти. Я в жизни потерялась и не вижу из неё никакого выхода.
Женщина подошла ближе и с неподдельным вниманием, даже интересом осмотрела Нюру. Её большие, слегка раскосые глаза смотрели недоверчиво, испытующе.
– Вы шутите? – спросила она с некоторой даже опаской. – Как же это возможно? Вы такая красивая, ухоженная… на вас такое платье, туфельки… Разве вы, москвичи, можете что-нибудь знать о том, когда очень хочется, но никак не можется жить?
Теперь и Нури решила осмотреть свою нечаянную визави. Да, собственно, и смотреть-то было не на что – чёрный рабочий комбинезон да оранжевый светоотражающий «слюнявчик» поверх серой футболки – такой маскарадный костюм в московском карнавале масок нынче не редкость. Но глаза, живые, глубокие восточные глаза поразили Нюру какой-то детской наивностью и доверчивостью.
– Эх, да разве ж дело в тряпках? – удивилась Нури. – Разве ж они способны сделать женщину счастливой… или хотя бы нужной? Красок в Москве много, а счастья… наберётся ли его хоть на старую, заношенную тюбетейку79?
Та не сразу ответила. Но по взгляду было заметно, как она немного расслабилась и даже расположилась к Нюре.
– Не знаю… Вы что-то такое странное говорите, девушка… Да будь у меня такое платье как у вас, я была бы, наверное, самой счастливой на свете… Хоть бы женщиной себя почувствовала… а то в этой робе непонятно кто… будто и не человек вовсе.
Нури ещё внимательнее всмотрелась в свою новую знакомую – тот же рост, тот же размер, фигурка очень даже похожа… И тут в её голове созрел план. Не план даже, а решение – моментальное, спонтанное, утвердительное… будто ордой проскакать от монгольских степей до самой Италии… или закопать школьный дневник в груде строительного мусора.
– Платье, говоришь? – в больших зелёных глазах заиграл озорной огонёк. – А ну, раздевайся!
