Ольга Погодина-Кузмина - Адамово Яблоко
В пятницу Майкл отменил занятия английским и сам остался дома. Он даже позволил Игорю лишний час поваляться в постели – пришел к нему в комнату из своей спальни и прилег рядом в пижаме, целуя и поглаживая его спину, рассматривая пальцы и уши, отпуская нежные замечания.
По просьбе Игоря Бяшка где-то достал несколько упаковок сильного транквилизатора; от этого лекарства даже наутро хотелось спать, зато проще было пережить ночь, не думая ни о прошлом, ни о будущем. Игорь решил принять успокоительное и вечером перед презентацией, мысль о которой сильно его угнетала.
Почему-то в последние недели он часто вспоминал мать – то время, когда они жили в актерском общежитии, пока не появился дядя Витя. Он думал о том, что перед отъездом в Лондон должен навестить ее на кладбище, но ехать туда с Майклом ему не хотелось, не хотелось и что-то объяснять. Окна спален и маленькой террасы в квартире Майкла смотрели во двор, но гостиная и кухня выходили окнами на проспект. Оттуда Игорь часто смотрел на фасад соседнего дома, подготовленного под реконструкцию. От дома и остался один фасад – кровлю и перекрытия уже разобрали, и через пустые проемы виднелось небо. Игорь ощущал внутри себя такую же рухнувшую пустоту.
После неторопливого завтрака – сухие хлебцы, овощи, немного сыра и холодной телятины для Игоря – они с Майклом поехали в магазин мужской одежды, где нужно было примерить и забрать подогнанные по фигуре Игоря рубашки и костюм. Процедура покупок, всегда одна и та же, при других обстоятельствах вызывала бы у Игоря насмешку, но с Майклом не получалось смеяться. Тот любил выбирать вещи серьезно и тщательно, предпочитая все самое лучшее и дорогое. При этом вокруг должны были хлопотать менеджеры и продавцы, а Игорю полагалось устраивать перед ним персональное дефиле и откладывать для себя только те вещи, которые одобрил Коваль. В эти моменты Игорь чувствовал себя комнатной собачкой, на которую капризная хозяйка примеряет ошейники со стразами. И хотя ему были почти безразличны презрительно-завистливые или осуждающие взгляды магазинного персонала, он все же немного нервничал оттого, что Майкл так стремится показать себя полновластным хозяином его тела и души.
И в этот раз после короткого осмотра новой коллекции галстуков Майкл опустился на кожаный диванчик, а Игорь направился в примерочную, сопровождаемый одним из продавцов. Он долго раздевался и долго надевал костюм, охваченный апатией и нежеланием возвращаться в зал. Но когда наконец вышел, он увидел Измайлова, стоящего рядом с Майклом, и в первую секунду не поверил своим глазам.
Георгий смотрел на Коваля с высоты своего роста с неприязнью и удивлением, а при виде Игоря досадливо покачнулся с каблука на носок.
Игорь вдруг понял, что за эти месяцы ровным счетом ничего не изменилось – любовь заполняла сердце, желудок и легкие, мешая дышать, затемняя зрение и перекрывая слух.
– Спасибо за приглашение, мы обязательно будем, – торопливо говорил Майкл, оглядываясь, улыбаясь самодовольной, но почему-то дрожащей улыбкой. – Игорь, иди сюда, поздоровайся. Вы же, кажется, знакомы?
Игорь сделал шаг вперед и наткнулся на взгляд Измайлова, ненавидящий и какой-то волчий. Они смотрели друг на друга всего несколько секунд, но этот взгляд отпечатался на лбу Игоря, как горящее клеймо.
– Очень рад. Прошу простить. Важный звонок, – как-то по-армейски отчеканил Георгий Максимович, вынимая из кармана молчащий телефон и отступая к двери.
После паузы Майкл взял Игоря под локоть, развернул к зеркалу.
– По-моему, сидит неплохо. Мне нравится. А как тебе?
Глядя на их отражение вдвоем, Игорь не мог узнать себя – спокойного, с очень прямой спиной, в то время как душа его корчилась, словно покалеченная личинка.
– Да, – сказал Игорь чужим голосом, когда уже нельзя было молчать.
– Тогда переодевайся. Я расплачусь, и поедем, – Майкл еще раз оглядел его и, не скрывая улыбки удовольствия, повернулся к продавцам. – Мне все нравится. Только давайте еще раз уточним вопросы гарантийного обслуживания и возврата.
Когда они вышли из магазина и сели в машину, к Игорю снова вернулось сонное безразличие. Он курил, смотрел на плывущие мимо огни вечернего города, пытаясь припомнить стишок, который любил повторять Георгий Максимович, – про устриц.
Сияло солнце в небесах, как зеркало точь-в-точь…
Майкл говорил:
– Странно, что мы встретили его именно сегодня. Но я рад, что ты остался так спокоен. Это должно было случиться рано или поздно… Ты еще не представляешь, как тесен этот мир.
В квартире Майкл достал и осмотрел покупки, принес Игорю стакан свежевыжатого джуса.
– Тебе нужно взбодриться, нас ожидает долгий вечер. Я пойду в душ, а ты пока посмотри новости. Расскажешь мне, что происходит в мире.
– Да, – кивнул Игорь, думая о своем.
Когда в ванной зашумела вода, Игорь достал спрятанные под кроватью, за краем ковра, таблетки и начал глотать их одну за другой, запивая соком. Он выпил сразу две упаковки, а затем накинул куртку и вышел из квартиры.
Еще по дороге из магазина он продумал план действий. Нужно было идти на стройплощадку, к руинам расселенного дома – из окна он видел, как рабочие пролезают через дыру в заборе, затянутую зеленой сеткой, с противоположной стороны от ворот, где находился пункт охраны. По выходным работы не велись, и ему никто не должен был помешать. Если не заметит сторож, его найдут только к понедельнику.
Он шел и думал о том, что его жизнь нужно смять и выбросить, как испорченный черновик. Он с самого начала был неудачником, не таким, как все, – левша с ненормальными наклонностями, слепленный неправильно и только по недосмотру высших проверяющих не отправленный в корзину с браком. Он думал и о том, что, наверное, он и в самом деле простокваша, как говорил Бяшка, – человек без воли и достоинства, годный только на то, чтобы им пользовались как вещью.
Он вспоминал дядю Витю, которому позволял помыкать собой почти шесть лет, Китайца, который продал его Майклу, Бяшку, который подтолкнул его у края. Думать про Георгия Максимовича было больно, но Игорю хотелось мысленно вернуться в то время, когда они были счастливы. Вспоминая их первую встречу, поездку в Испанию и на Тенерифе, нежность и доверие, он вдруг понял, что хорошего было невероятно много – с самого начала и потом, целые дни огромного счастья, за которое, конечно, и нужно расплатиться сейчас. Это было справедливо, и от этой мысли на душе Игоря вдруг стало легко. Он шел по тротуару, но ему чудилось, что он лежит в бассейне, в ласковой морской воде. Голос, уже давно звучавший у него в голове, приобретал пугающую отчетливость.
– Сияло солнце в небесах, светило во всю мочь, была светла морская гладь, как зеркало точь-в-точь…
Глуховатый, как всегда в минуты близости, голос как будто манил его. Закрыв глаза, Игорь шагнул на зов и вдруг оказался на проезжей части, и тут же резко взлетел вверх, словно небесные акробаты подняли его на невидимых тросах.
Затем он услышал, как кто-то входит в его комнату в темноте и тихо притворяет за собой дверь.
Что очень странно – ведь тогда была глухая ночь.
Глава шестая. Опасные связи
Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд.
Екклесиаст 11:9– Главное, Жирный, надо раскрепоститься. Чтобы было такое реальное свинство… Чтобы все переблевались, чтобы ссали друг на друга, – мечтательно живописал Добрыня. – Чтоб фиеста такая свирепая, на долгую память.
Котов поддержал:
– Да, Жирдяй. Мальчишник – это не просто пьянка, это переломное событие в жизни каждого жениха.
Радик буркнул с набитым ртом:
– В бассейн только не блюйте, как в тот раз, стоки засоряются. И в ванной кончайте уже двери херачить… Мать ругается, что ее достал вечный ремонт.
То, что Радик тайно «выводит птенца» – встречается с маленькой Наташей, из-за которой они соперничали с Котом, выяснилось через Китти. Котов не упускал случая поупражняться в остроумии на этот счет, но в ответ Радик только самодовольно усмехался. Когда Наташа забеременела, он ударился было в панику, но довольно быстро пересмотрел свой взгляд на вещи и даже возгордился. Очевидно, и его родителей впечатлил растущий арбуз живота, приделанный к тощей фигурке несовершеннолетней подружки сына. К свадьбе вызвали из провинции мамашу птенца, которая, по словам Радика, целовала ему руки и плакала от благодарности.
Самодовольное выражение и сейчас не сходило с круглого лица Радика, словно возвещавшего миру: я – отец, я – муж, я – взрослый человек. Максим даже отчасти завидовал примитивному душевному устройству приятеля, которому так мало было нужно для самоутверждения. Сам Максим уже два месяца существовал словно в каком-то вывихнутом пространстве, где не получалось иметь ни целей, ни желаний, ни чувств, а можно было только разными способами разрушать себя, а по утрам пугать случайных женщин в своей постели чтением чужих стихов. И вяло ненавидеть бестолковую пошлость каждой минуты бытия.
