Ника Соболева - Право на одиночество
– Пожалуйста, если захочешь уйти, скажи сразу. Не обманывай.
Я отодвинулась и, взяв его лицо в ладони, прошептала:
– Обещаю.
С того дня моя жизнь изменилась. Потихоньку я перетаскивала к Максиму все больше вещей, а Алиса полюбила новое место жительства так же сильно, как и прежнее. Только вот она перестала будить меня по утрам. А я больше не вскакивала ни свет ни заря, чтобы сфотографировать рассвет. Мне теперь нравилось другое – просыпаясь, обнимать мужчину, лежавшего рядом, прижиматься щекой к его груди и слушать стук его сердца.
Лисенок и Лика не гостили у нас – они жили с нами. После того памятного вечера Лена нашла себе нового любовника и укатила с ним в Париж, сказав, что вернется к Новому году. Оставлять в большой «золотой» квартире Лику в одиночестве я не позволила и заявила Максиму, что девочки будут жить с нами – благо, в квартире место есть, все же три комнаты, пусть одна и гостиная.
Поначалу было очень необычно вставать по утрам и вместо того, чтобы завтракать пустым чаем или бутербродом, готовить полноценные завтраки на «семью» из четырех человек. Но мне нравилось. Особенно мне нравилось следить за тем, как постепенно оттаивает Лика, начиная улыбаться мне все чаще. Я не навязывала девочке свое общество и не лезла в душу, понимая, что сначала ей нужно ко мне привыкнуть. Лика, конечно, пока не доверяла мне, она по-прежнему была хмурой и грубоватой, но я видела, что лед тронулся. И запаслась терпением, чтобы не спугнуть девочку.
Зато Лисенок искренне радовалась всему, что случилось. Уплетая по утрам за обе щеки завтрак, который я готовила, она болтала ногами и честно докладывала мне, что мама так вкусно готовить не умеет. В ответ на это Лика вздыхала и пряталась за чашкой с чаем, но я успевала заметить тоску, мелькавшую в ее зеленых глазах. И мне казалось, что я вплотную приблизилась к тайне этой грустной девочки.
После завтрака мы выходили из дома и садились в машину. Доезжая до ближайшего метро, Максим высаживал дочерей, Лисенок при этом каждый раз кидалась нам обоим на шею, а Лика смущенно перетаптывалась на улице, ожидая, когда младшая сестра со всеми нацелуется. Каждый раз я ободряюще улыбалась Анжелике и желала ей удачи, от чего щеки девочки немного розовели, а из глаз на несколько секунд почти совсем исчезала тоска.
Я не могла поверить, что то, чего я так опасалась, оказалось настолько нестрашно. Максим, Лисенок, и даже Лика – были довольны происходящим (хоть последняя и не могла в этом признаться даже самой себе), и единственное, чего я по-прежнему боялась – того, что я когда-нибудь захочу уйти к другому мужчине. Но я старалась не думать об этом.
С Миром я теперь не могла видеться так же часто, как раньше, но все же раз в неделю у меня получалось вырваться под предлогом встреч с подругой. Почему-то я опасалась сказать Максиму правду, помня о внезапной вспышке ревности у меня в квартире. Меньше всего на свете я хотела, чтобы поссорились эти двое дорогих мне мужчин.
Мир был очень рад за меня. Он, правда, подшучивал теперь над моим «семейным положением», а на самой первой нашей встрече, распахнув объятия, воскликнул:
– Девочка моя!
А потом, прищурившись, добавил:
– Или уже не девочка? – и тут же, заметив, что я надулась, рассмеялся. – Ну ладно, ладно, шучу, не обижайся.
Но я была слишком рада его видеть, чтобы обижаться.
Антону я ничего не рассказала. Понимала, что это глупо и нечестно по отношению к другу, но была не в силах выяснять с ним отношения. Приедет – расскажу. В подробностях. А пока пусть друг пребывает в спокойной уверенности, что я по-прежнему одна.
Светочка с Аней оказались поразительно единодушны. Обе светились от радости, узнав, что я уступила наконец Громову, и клещами вытаскивали из меня подробности нашей первой ночи. Чуть не убила сначала одну, потом вторую. Причем если Светочка замолчала уже после моего вопроса, не собирается ли она дарить Громову на 23 февраля трусы, то Аня допрашивала меня до тех пор, пока я не взвыла в голос.
– Ну что тебе, жалко, что ли? – в который раз надулась подруга. – Давай я тебе расскажу, какой у моего Витьки…
– Нет! – взмолилась я. – Аня, миленькая, пожалуйста, я этого не вынесу! Если хочешь, я в следующий раз линейкой померяю, только избавь меня от подробностей своей постельной жизни!
Почему-то это предложение с линейкой Аню настолько впечатлило, что подруга, расхохотавшись, обещала у меня больше ничего подобного не спрашивать.
Удивительное дело – теперь, когда сотрудникам нашего издательства точно было о чем сплетничать, никто даже не думал этого делать. Хотя мы с Максимом приезжали на работу в одной машине и уезжали тоже. Почему-то весь коллектив дружно нашел нам оправдание («он просто подвозит коллегу»), чем окончательно меня поразил. Максим же просто хохотал, уверяя, что мы слишком хорошо притворяемся и поэтому никто ни о чем не догадался.
Но я бы так не сказала. И это, пожалуй, был единственный минус…
С той самой ночи я изменилась, и эти изменения мне не нравились. Мне становилось все сложнее контролировать собственные желания. Когда Максим на совещании под столом начинал поглаживать мою коленку, у меня перехватывало дыхание. Когда он подходил ко мне близко и смотрел в глаза, я чувствовала, как слабеют ноги, а желудок совершает сальто-мортале вместе со всеми остальными внутренними органами. И услужливое воображение немедленно подбрасывало мне какую-нибудь из картинок, которые имели место быть прошлой ночью, и я нервно облизывала губы, пытаясь справиться с собственным сердцебиением и желанием немедленно запереться где-нибудь вместе с Громовым. А он, гад, прекрасно видел, как мне трудно, и только сильнее дразнил.
Все закончилось предсказуемо – мы сорвались.
В тот день я пол-утра провела с Максимом в кабинете, обсуждая несколько проектов редакции детской литературы, о которых нам предстояло рассказывать на ближайшем совещании. Мы пересматривали расчеты и выкладки отдела маркетинга по популярности подобных проектов среди покупателей и никак не могли прийти к единому решению.
В конце концов я, устав, заявила, что хочу есть, и встала со стула, прихватив со стола огромную папку с бумагами. Громов немедленно вскочил с места, подхватил папку и, нагнувшись, легко поцеловал меня в губы.
– Я тоже… хочу.
У меня немедленно перехватило дыхание, когда я заметила выражение его глаз.
– Только не есть.
И папка с грохотом полетела на пол. Максим целовал меня с жадностью, как будто не видел по крайней мере несколько недель, а я отвечала, непроизвольно подаваясь навстречу и закидывая на него одну ногу…
Опомнилась я, лежа на диване с расстегнутой блузкой и задранной юбкой. Сверкая на весь кабинет голой грудью, я смотрела, как тяжело дышащий Громов застегивает штаны.
– О господи, – пробормотала я, закрывая глаза руками. Желание отхлынуло – и меня настиг стыд.
Я! Только что! Занималась… О-о-о!.. На работе! Со своим начальником!
Да еще и вот так, полуодетыми…
– Ой бли-ин, – всхлипнула я. Вопреки здравому смыслу, я продолжала держаться за голову, вместо того чтобы пытаться прикрыть грудь или опустить юбку.
– Наташа, – Максим сел рядом и оторвал мои руки от головы, – объясни, пожалуйста, что с тобой происходит?
Мне стало еще хуже, как только я заметила, с каким удовольствием он пялится на мой стриптиз. Поэтому я села, оправила юбку, застегнула блузку и только тогда, шмыгнув носом, ответила:
– Стыдно.
– Почему? – он снова взял меня за руку. – Пожалуйста, объясни мне, я хочу понять.
Я посмотрела на него со страданием.
– Что ты со мной сделал, Максим? Я никогда не была такой. И никогда не думала, что вообще могу быть. Я всегда была благоразумной и спокойной, могла управлять своими чувствами. Кажется, исполнилось твое желание, потому что я абсолютно потеряла голову.
Он рассмеялся.
– Все равно не понимаю, что тебя не устраивает.
– Не понимаешь? – я вздохнула. – Каждый раз, когда ты ко мне прикасаешься, у меня в голове вспыхивают неприличные картинки.
Смех Громова перешел в откровенный хохот, и я надулась.
– Не обижайся, Наташ, просто если бы ты знала, какие у меня там бывают картинки! Мы же с тобой оба обладаем слишком хорошим воображением. Поэтому ты так и реагируешь – начинаешь представлять то, чего хочешь. Ты ведь так делаешь и в других случаях, например, когда голодна, представляешь еду. Просто тогда ты этого не замечаешь.
– Возможно, ты прав, но… Пожалуй, то, что было сегодня, – это чересчур… Я не могу так. На работе, полуодетые, как какие-то животные… Мне стыдно…
Несколько секунд Максим просто смотрел на меня. А потом обнял и погладил по волосам, успокаивая.
– Не нужно стыдиться своих чувств, родная.
Я вздрогнула, услышав это обращение – до сих пор Громов называл меня только Наташей.
– Не нужно стыдиться чувств. Ими нужно наслаждаться. Они касаются только нас с тобой, здесь больше никого нет, и поверь мне, я никогда в жизни не стану смеяться над тобой из-за твоих чувств или желаний.
