Аякко Стамм - Право на безумие
– А дочь ваша? – несколько сменив направление, продолжал настаивать Пётр Андреевич. – Ведь, насколько я знаю, у вас юная семнадцатилетняя дочка-красавица. К ней мой подзащитный не проявлял чисто мужского интереса?
– Протестую! – снова встрял обвинитель.
– Протест отклонён! – осадила его судья. – Пётр Андреевич, я рассчитываю на вашу тактичность.
– Благодарю, Ваша Честь. Я буду исключительно тактичен, – поклонился Берзин судье и вновь вернулся к свидетелю. – Итак, не замечали ли вы какого-либо интереса со стороны вашего соседа к вашей дочери?
– Да что вы?! – изумилась такому предположению женщина. – Я же говорила, Аскольд Алексеевич весьма культурный и воспитанный человек. Она же ребёнок ещё! Нет, нет. Это исключено. У нас с дочерью очень доверительные отношения,… я бы знала… я в курсе всех её симпатий. Нет, нет.
– Благодарю вас, свидетель, – поклонился и ей Пётр Андреевич. – Прошу простить меня, если мои вопросы вас как-то задели. Но поверьте, они крайне важны.
Он подошёл к своему месту, сел за стол и уткнулся в какие-то бумаги, забыв, казалось, обо всём на свете. Будто и не вставал никогда.
– Защитник, – обратилась к нему судья, – у вас больше нет вопросов к свидетелю?
– А… нет… Извините, Ваша Честь, у меня больше нет вопросов.
Судья отпустила женщину, осведомилась у обвинителя, будут ли у того ещё свидетели, а поскольку таковых не оказалось, объявила перерыв в заседании на пятнадцать минут.
Первый акт этой трагедии был сыгран, и симпатии распределились далеко не в пользу подсудимого. Защита, конечно, снискала некоторое эпизодическое одобрение, но лишь благодаря отдельным репликам и репризам адвоката. Аскольда эти симпатии никак не задели.
Публика, обсуждая увиденное, расходилась на антракт.
Глава 28
Зал быстро опустел. Вслед за судьёй его покинул секретарь, а за ним и зрители. По разные стороны от ристалища друг напротив друга остались лишь прокурор и адвокат, олицетворяя собой дуалистичность мира, единство добра и зла, дня и ночи, нападения и защиты. И выбрать одну из сторон, принять какую-нибудь из них однозначно как свою, близкую, априори присущую никак невозможно. Слишком несовершенен этот мир, противоречив и полярен. Стоит только одной из противоположностей взять верх, забить другую, казалось, уничтожить навовсе, как тут же она начнёт перетекать, замещать собой пустующее место, постепенно обрастать не свойственными доселе качествами, наполняться всяко-разными мыслями, внутренними противоречиями… и вскоре совсем уж разделится сама в себе на изначальные, извечные антагонизмы. Восстанавливая тем самым статус-кво77, примиряя враждующие стороны, но в то же время, разделяя и властвуя. Ведь так ли уж страшно зло, когда без него добру совершенно нечего благоустраивать? И так ли уж благостна защита, когда без неё обвинение само собой как-то слабеет, опускает руки, расхолаживается? Так они и существуют, незыблемо соседствуя друг с другом. Так и остаются неизменно лицом к лицу даже в пустом зале, покинутом всеми. Подсудимый не в счёт, он в клетке,… и вообще, лицо почти что неодушевлённое.
Берзин тут же погрузился в свои бумаги, что-то писал в них, обдумывал подолгу, взвешивал, расставлял по местам… и снова писал. Завьялов же, весьма довольный первым актом, заблаговременно просчитав и отрепетировав все репризы и даже реплики, решил передохнуть, подкрепить возмущённый дух вполне материальным земным благом. Он достал из «тревожного» портфеля дежурный стакан, насыпал в него из металлической баночки на палец сахарного песочку и наполнил почти до краёв белым, густым, тягучим как сметана кефиром. Затем, помешивая чайной ложечкой, направился через зал к своему оппоненту… перемолвиться впечатлениями.
– Ну что, Пётр Андреевич, не склеивается что-то? – спросил он, с наслаждением откушивая из стакана понемножку, по пол-ложечки. – Да, стареем мы с вами, нет уж той лихости… А помните, как бывало? Сколько вы мне дел поразваливали… Эх, Пётр Андреич, Пётр Андреич… На пенсию пора, дорогой вы мой.
– Да что вы, Порфирий Петрович… – ответил Берзин учтиво, перевернул бумаги лицом на стол и, подняв очи горе, начал философично, эдак даже мечтательно. – Развалить дело не так уж и сложно, хорошему адвокату раз плюнуть. Но скучно это, скажу я вам, прозаично как-то. Меня же в данном деле увлекло совсем иное, нечто, знаете ли, метафоричное… Я не просто хочу доказать невиновность моего подзащитного, но более всего показать всю абсурдность и несуразность выдвинутых против него обвинений. А тут игра тонкая, психологическая, художественная… Литература, да и только.
Прокурор собрался было отбить удар, и даже открыл рот,… но не вовремя поперхнулся, вздрогнул как-то нервозно и уронил маленькую кефирную капельку прямо на китель мундира.
– Осторожно, Порфирий Петрович… Что же вы так неаккуратно? – посочувствовал Пётр Андреевич. – Мундир вот испортили,… слава Богу, не новый…
В это время народ опять повалил в зал, и прокурор, спешно докушивая кефирчик, отправился восвояси. Он твёрдо решил всё высказать во втором акте, да ещё в третьем добавить на пряники… А пока усиленно стирал носовым платком предательское кефирное пятно на кителе.
Вошла судья и объявила о продолжении заседания. Пьеса гоголевской птицей-тройкой понеслась дальше по бездорожью российского правосудия, и сколь ни кричи ей вслед надрывно, с надеждой: «Дай ответ!», она – как встарь, так и ныне – не даёт ответа. Впрочем, иной раз… Но не будем забегать вперёд… всему своё время…
Начался допрос свидетелей защиты, и первой Пётр Андреевич вызвал ту самую тётеньку со скамейки возле богатовского подъезда. Она вошла, озираясь по сторонам, словно не понимая, как тут очутилась, и за какой такой надобностью её сюда пригласили. Но увидав знакомое лицо Берзина, маленько освоилась, даже машинально поприветствовала его лёгким кивком головы. А разглядев в клетке Аскольда, и того больше – приосанилась, непринуждённым, отточенным движением поправила косынку на голове и помахала соседу рукой, будто старому, закадычному приятелю. В русском народе узник всегда почитался особо, если уж не как праведник, то аки страдалец уж точно, с лихвой искупивший все грехи. Зрителям в зале сразу стало понятно, что теперь у подсудимого тут два защитника, а многим так даже захотелось к ним присоединиться.
– Скажите, пожалуйста, свидетель, – начал допрос Берзин, – вам знаком вот этот гражданин, что сидит сейчас за решёткой?
– А то как же! – сразу же и однозначно разрешила все сомнения женщина. – Чай в одном подъезде живём… соседи!
– Хорошо, – поддержал её Пётр Андреевич. – А вы можете назвать суду его фамилию, имя и отчество?
– Так Аскольд же… Богатов вроде бы, – смогла свидетель, но не совсем, – а отечество его я не ведаю, он мне паспорт не показывал. Да и ни к чему мне его по батюшке-то величать, чай не Генеральный Секретарь.
– А как, по-вашему, – Пётр Андреевич снял с носа очки, улыбнулся доверительно и посмотрел в глаза свидетелю пытливым ленинским прищуром, – вот Аскольд Богатов, он хороший человек?
– Так знамо ж хороший! – рассудила женщина без всякого следствия, одной лишь народной житейской мудростью. – Разве ж у нас плохого судить станут? Плохие у нас в других креслах заседают.
По залу прокатился одобрительный смешок.
– А не вспомните ли вы, – перевёл защитник на другую тему, – одиннадцатого мая сего года около восьми часов вечера вы что делали, где находились?
– Тут и вспоминать нечего… Гуляла я, воздухом дышала, – уверенно ответила женщина.
– Вы хорошо помните? – уточнил Пётр Андреевич. – Не путаете? Нас интересует именно одиннадцатое мая…
– Ты меня, мил человек, не лови, – перебила его та, – раз говорю, гуляла, стал быть так оно и есть. Нечто я напрасно говорить стану? Я каждый вечер с семи до десяти воздухом дышу на скамейке возле подъезда сваво. Так что тут и путать нечего. Да ты спроси сам вон у Аскольда-то, он этого одиннадцатого мая аккурат около восьми часов и приехал, машину свою ещё возле скамейки-то и поставил… она и сейчас ещё там стоит. Ты спроси, спроси… Он подтвердит, он человек во всём из себя положительный, напраслину гнать не станет, не прокурор чай… Он видал меня, поздоровкался даже… Он завсегда здоровкается,… вежливай…
– Благодарю вас, – остановил её Берзин. – Ваша Честь, – обратился он к судье, – хочу обратить внимание уважаемого суда на тот факт, что свидетель только что подтвердила показания моего подзащитного, который с самого начала следствия утверждал, что от театра он поехал домой, а не погнался за супругой, как утверждает обвинение. Это отражено в протоколах его допросов. У меня нет больше вопросов к данному свидетелю.
