Александр Филиппов - Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Нельзя утверждать, что Самохин совсем уж не смотрел в сторону женщин, был полностью к ним равнодушен. Например, ему нравилась соседка, живущая этажом выше, – маленькая, стройная блондинка, неуловимо напоминавшая его покойную жену Валентину, только лет на двадцать моложе. Раз-другой в месяц пути их пересекались, она скользила золотистым солнечным зайчиком вдоль темных, исцарапанных стен подъезда, поднималась к себе на этаж и исчезала за дверью своей квартиры.
Гораздо чаще встречал Самохин ее сына – высокого, порывистого паренька, и, даже не видя, угадывал всякий раз, что это он с грохотом проносится по подъезду, перескакивая через три ступеньки. И если на пути ему попадался пожилой майор, паренек по-свойски улыбался, кивая:
– Здрас-сьте.
Несколько лет назад, когда еще жива была Валентина, его попросили помочь вынести гроб с телом матери маленькой блондинки.
Самохин видел на своем веку много смертей, но так и не сумел к ним привыкнуть, пряча за показным равнодушием потаенное детское недоумение: как же так – был человек – и нету.
Он завидовал верующим и даже ходил в церковь, стоял пред иконами, крестился, но рука тяжелела, благостные мысли не посещали, и он слепо таращился на лики святых и не видел за ними света. Ему казалось, что они строго надзирают за ним, так же, как он в свое время надзирал за конвоируемыми, предупреждая грозно: «Шаг в сторону из колонны считается побегом. Прыжок вверх – провокацией. Разобраться по пятеркам! Вперед»… Самохина передергивало от этой кощунственной аналогии, он сконфуженно переключал внимание на молящихся рядом старушек, на их испаханные морщинами лица, сухие, изработанные, с трудом складывающиеся в щепоть пальцы и чувствовал, что виноват перед ними больше, чем пред иконами, но повиниться не мог.
Священники – бородатые мужики в черных рясах – виделись ему вполне земными, и подойти к одному из них так, как делали это другие прихожане, склониться, прося благословения, поцеловать крепкую волосатую руку – для отставного майора было немыслимо…
В конце весны, после короткой распутицы как-то сразу навалилась на город жара, засвистел, заметался по лабиринту улиц горячий ветер, заныло, задергалось сердце, и Самохин, заглянув в спасительную баночку с таблетками, обнаружил, что лекарство кончается. Вытряхнув на ладонь красную, как предупреждающий огонек светофора, пилюлю, он сунул ее под язык и решил завтра же отправиться на прием к врачу, чтобы не оправдываться в очередной раз перед провизором за просроченный, истертый на сгибах рецепт.
Теплым благостным утром Самохин, приодевшись в светлые брюки и новую, не ношенную почти рубашку защитного цвета, в каких щеголяли обычно снявшие погоны отставники, отправился в свою увэдэвскую поликлинику.
В этот ранний час улицы были светлы и пустынны. Пахло влажной пылью, прибитой брызгами поливальных машин. Смог, нависавший над транспортными магистралями во второй половине дня, рассосался за ночь, и первозданное небо ласково голубело над городом.
Самохин шел неспеша по обновленным, свежевыметенным тротуарам, щурился на румяное по-доброму солнышко и думал о том, что таких вот ясных и безмятежных минут немного выдалось в его жизни.
Трехэтажные строения поликлиники и примыкающего к ней стационара образовывали маленький двор – эдакий зеленый оазис посреди промышленного запустенья. Вековые тополя плотно впивались в высосанную до щебеночной плотности землю, а между ними, в алебастровых вазонах, изваянных когда-то руками заключенных, в нездешней, калорийной от удобрения, как спецпаек, почве, сыто цвели одомашненные, никогда не видевшие простора полей ромашки. Рядом размещались деревянные лавочки, на которых приятно было отдохнуть в жаркий день под журчание фонтанчика.
Самохин терпеть не мог больниц, от их посещения у него портилось настроение, он чувствовал себя здесь потрепанным и списанным за ненадобностью.
Вглядываясь в номера на дверях кабинетов, нашел, наконец, нужный и обратился к ожидающим приема:
– Кто последний?
Ему ответили. Подняв на Самохина слезящиеся от простуды глаза, милиционер, старший лейтенант, встал, уступая колченогий табурет, и отставной майор негодующе замотал головой, шарахнулся в сторону, а на освободившееся место тут же плюхнулся подполковник с пожарными эмблемами, покосился пренебрежительно на окружающих и заскучал, глядя в потолок и покачивая носком форменного ботинка.
Самохин приметил, что поодаль, притулившись к стене, мается еще один ветеран-дедок в вылинявшем кителе с темными следами на плечах от споротых погон и пестрыми наградными планками на груди.
– Поучились бы, товарищ подполковник, у младшего по званию, как место пожилым уступать! – не выдержав, сварливо заметил Самохин и добавил, указывая на линялого старичка: – Уважьте ветерана!
– А за что вас уважать-то?! – встряла вдруг маленькая женщина – капитан из милицейских, следователь, должно быть. – Ветераны… Знаем, как вы служили. В вас, что ли, бандиты из автоматов да гранатометов стреляли? Вы с огурцом соленым в кобуре ходили, водку пили да с торговок семечками полтинники сшибали… Ве-те-ра-ны… Ходят тут, учат…
Самохин вспылил было, но передумал и только усмехнулся криво, понимая, что права, в сущности, эта раздраженная чем-то милиционерша, а потом сказал примирительно:
– Служба наша такая, что через два десятка лет любой ноги протянет. А уж с войной нынешней, Чечней этой, и подавно…
Сказал и вспомнил вдруг такую же пигалицу – сержанта из следственного изолятора, которую убили в августе девяносто первого года, незадолго до «путча», зеки. И ни про какую Чечню, боевые действия тогда в органах внутренних дел и слыхом не слыхивали. А вот поди ж ты.. Такая служба!
Вскоре Самохин вошел в кабинет, бережно прикрыв за собой непорочно-белую дверь:
– Здравствуйте, доктор!
Эту докторшу, худую, уныло-длинноносую, в огромных, будто мотоциклетных очках, Самохин знал с давних пор. Снулая, казавшаяся равнодушной к больным, она даже нравилась отставному майору тем, что, не в пример некоторым врачам, бросающимся рьяно лечить и своим активно-восторженным рвением запугивающим больных до икоты, была спокойна.
Наведя стрекозьи глаза на Самохина, докторша поинтересовалась вяло:
– На что жалуетесь? – и, указав на стул, предложила обреченно: – Присаживайтесь.
Самохин присел, вспоминая судорожно отчество врача – необычное какое-то… ч-черт!..
– Э-э… Маргарита… Авсентьевна…
– Авксентьевна, – привычно поправила докторша.
– У меня, вообще-то, нормально все. То есть, по-прежнему. То задавит, то кольнет… Ерунда, в общем. Мне бы лекарство – то, что в прошлый раз прописывали. Хорошо помогает. А в аптеке говорят – нужен рецепт новый.
Докторша взяла карту, полистала, просматривая записи:
– Диспансеризацию в этом году проходили? Вам как ветерану положено.
– Проходил! – испугавшись, что вожделенный рецепт уплывет, утонет в море медицинских анализов, процедур, торопливо доложил Самохин. – В конце декабря. Это как считается – за тот год или за этот?
– За этот, – кивнула Маргарита Авксентьевна. – Может быть, кардиограмму повторим, посмотрим в динамике…
Она вновь принялась листать карту, рассматривая вклеенные вкривь и вкось листочки с анализами, описаниями рентгеновских снимков и сложенные гармошкой ленты старых кардиограмм.
– А э-т-то что такое?! – возмутилась вдруг она.
– Что? – почувствовав себя виноватым, насторожился Самохин.
– Вот! Вот это! – ткнула она ему под нос исписанный нечитаемыми завитушками листок бумаги.
– Н-не знаю… – пожал плечами отставной майор.
– Вас что, не вызывали на повторное рентгенологическое обследование? Снимок не делали? – захлопнув карточку, спросила докторша и, блестя на отставного майора стеклами очков, пояснила с некоторым раздражением: – У вас в легких рентгенолог затемнение обнаружил, еще в декабре. Опухоль подозревает.
Самохин, потупясь, аккуратно расправил на коленях, а затем свернул по проглаженным складочкам носовой платок, потом, забывшись, скомкал, опять утер лоб и сказал виновато:
– Так я ж не знал…
Докторша начеркала что-то на четвертушке тетрадного листа:
– Вот направление на повторный снимок. Пойдете с ним в рентгенкабинет, там вам все объяснят.
– А… рецепт? От сердца, – робко напомнил Самохин.
– Да, конечно. – Она быстро рассыпала по бланку латинские закорючки. – Только запомните: сердце теперь для вас не главное. Надо с легкими разобраться. Сердечная недостаточность – не самая большая проблема…
– Не-е-е, – возразил с горечью Самохин. – Если сердечности в людях недостает – это тоже, знаете ли… злокачественно… – И, пряча рецепт в нагрудный карман, пошутил даже, уходя: – До свидания, доктор! Или… прощайте?
