Александр Солин - Вернуть Онегина. Роман в трех частях
Унизительное, живое, неподдельное страдание, такое новое и болезненно искреннее перекосило его покрасневшее лицо, и слезы блеснули у него на глазах. Бедный, бедный забытый, покалеченный, униженный змей, которому она не дала шанса подняться в глубокую чистую голубизну и утвердиться там на сияющем пьедестале! Подхваченная внезапным порывом, она торопливо заговорила:
«Саша, Саша, не пропаду я, не пропаду, обещаю, только прошу тебя, прекращай пить! У тебя есть телефон? Нет? Я установлю тебе телефон и буду звонить, только не пей! Хочешь, я устрою тебя на хорошую работу? Подумай, Санечка, подумай, я многое теперь могу, я тебе обязательно помогу, только не пей, хорошо?»
Он медленно опустился на табуретку, локти его разъехались по столу, голова бессильно склонилась, уперлась лбом в руки и плечи его затряслись. Она подошла, положила ладонь на его грязные, спутанные волосы и принялась гладить.
«Ну, успокойся, успокойся!» – твердила она тихо и скорбно.
Он вдруг распрямил спину, торопливо вытер слезы и, беспомощно улыбаясь, сказал:
«Ты знаешь, когда мне совсем невмоготу, я читаю твои письма! Они теперь здесь, со мной…»
Она вернулась на место и оттуда сказала:
«Мне правда пора, а то водитель еще что-нибудь подумает…»
«Хорошо, хорошо! – успокаиваясь, ответил он. – Иди. Теперь иди. Теперь можно…»
В прихожей он, счастливо улыбаясь, сказал:
«А я знал, что ты рано или поздно придешь, знал! Спасибо тебе, Алка, что пришла, спасибо!»
Она ушла, и он, стоя на площадке, провожал ее сначала взглядом, а затем слухом – до тех пор, пока внизу не хлопнула дверь…
В машине она сказала Петеньке:
«Друг детства. Росли в одном дворе. Спивается. Даже не знаю, чем помочь…»
«А вы его, Алла Сергеевна, на пару месяцев отдайте братве на воспитание! Они его быстро научат свободу любить!» – отвечал свободолюбивый Петенька.
Пока ехали, она смотрела в окно невидящим взглядом, не в силах избавиться от тягостного впечатления. Чего угодно ожидала она, но не этого пугающего, мрачного распада еще недавно вполне здоровой личности. Распада, причиной которому была, якобы, она. Откуда ей, кроившей стихи, носившей грудь и сделавшей два аборта было знать, что помимо причин прозаических, как-то: поиска эликсира храбрости и принудительной мотивации воображения, пить мужчины начинают от раннего разочарования или позднего прозрения. И оправданием этому неромантичному пороку может у них служить все что угодно, в том числе несчастная любовь.
«Господи, зачем тогда бросал, если жить без меня не может?» – силилась она проникнуть в потемки мужской души. И еще она подумала, что будущей заботой о нем добровольно взваливает на свои хрупкие плечи очередную обузу. Мужу она решила ничего пока не говорить.
Она сдержала слово и через своих людей установила ему телефон. Затем прислала к нему двух уборщиц, которые навели у него посильный порядок. Узнав от них, что мебель в комнате находится в самом плачевном состоянии, и добавив к этому свои наблюдения, она заново обставила квартиру от прихожей до самого дальнего угла, наняв перед этим рабочих, чтобы заменили там обои. Растерянный Сашка лепетал по телефону:
«Аллочка, Аллочка, даже не знаю, как тебя благодарить…»
«Надеюсь, ты не пьешь?» – строго спрашивала она, и он поспешно отвечал:
«Ни в коем случае! Как я могу, я же слово дал!»
«Смотри, приеду – проверю! И если обманываешь…»
«Ни, ни, ни! Ни в коем случае! Приезжай, сама увидишь!»
Она не баловала его звонками, уделяя ему в неделю несколько минут, которых было достаточно, чтобы убедиться, что он трезв. Между ними была лишь телефонная связь, и ни положения своего, ни номера телефона она ему не открывала. От предложенной работы он отказался, сославшись на то, что дух его воспрял и воспарил на старом месте. И в самом деле, в голос его вернулась ирония, мысли были устремлены в будущее. Он даже вознамерился добиться успеха, но где и как пока не знал. Так продолжалось три месяца, пока однажды накануне Нового года она не заехала к нему с летучей инспекцией.
Она долго и безрезультатно звонила в дверь и собралась уже было уходить, когда внутри квартиры обнаружилась жизнь, неспешные руки справились с замком, и в образовавшуюся щель протиснулось распаренное Сашкино лицо. «Алка, ты, что ли?..» – округлив глаза, выдохнул он, и на нее пахнуло уже знакомым запахом разложения. Она толкнула дверь и нашла за ней его стыдливо скорченную бледнокожую фигуру, прикрытую смешными голубыми трусами в розовый цветочек.
«Ну что, опять пьешь?» – накинулась она на него, и в этот момент из комнаты капризно и протяжно донеслось:
«Сашенька, ну кто там еще?».
Она на секунду замерла, потом молча обошла растерянную фигуру бывшего любовника и оказалась на пороге комнаты. Там царил страстный беспорядок, и центром его была купленная на ее деньги широкая мятая кровать, на которой восседала оголенная по пояс женщина с лицом и бюстом снежной бабы. Жидкие черные сосульки волос свисали ей на плечи, бесстыжая голая грудь, словно снежная лавина, угрожающе нависла над складками живота, толстая нога выпросталась из-под одеяла, обратив в сторону гостьи грязную подошву ступни. На прикроватном столике уместилась компания из бутылки портвейна, двух стаканов, пепельницы и сигарет. Кресло у окна было заляпано пятнами одежды и нижнего белья. В воздухе пахло чем-то сладким, дешевым и порочным. Вся эта развратная картина дополнялась тихими звуками рояля, которыми ее снабжал музыкальный центр.
Ни слова не говоря, Алла Сергеевна швырнула на пол пакет с привезенными ему в подарок рубашкой и пуловером, развернулась и, не обращая внимания на его растерянные призывы, покинула квартиру.
После этого визита она перестала ему звонить, а потом и вовсе про него забыла.
Через несколько дней в страну вторглось третье тысячелетие и привело к власти экономику дзюдо.
17
Писатель на Руси, что колокольчик под дугой – чем энергичней бег повозки, тем суматошней он, легкий и чуткий, звенит. Стучат исторические копыта, скрипит сбруя, храпят кони, грохочут колеса, гикает ямщик, щелкает кнут, но о приближении повозки странники узнают лишь по его одинокому отчаянному звону.
Устройство литературного мира таково, что всё когда-либо написанное и опубликованное занимает место на его небосводе. Иные звезды видны там невооруженным глазом, другие разглядишь лишь в мощный телескоп. В свою очередь ненаписанное и неопубликованное представляет собой литературную темную энергию и непредсказуемым образом влияет на блеск и нищету литературного звездного атласа. Хотя, почему же непредсказуемым – очень даже предсказуемым! Ведь если нет сомнения в том, что литературная вселенная расширяется, то также верно и то, что с некоторых пор ее расширение происходит с ускорением. И виной тому (если, конечно, в этом можно видеть вину) темная энергия. Если так будет продолжаться и дальше (а именно так дальше и будет продолжаться), то новые галактики на периферии литературного процесса скоро выйдут за горизонт событий и станут нечитаемыми, поскольку скорость их возникновения превысит скорость чтения при снижении общего числа читающих.
То же самое с высокой модой: скорость появления и исчезновения коллекций заставляет сделать вывод, что красоты либо нет, либо ее слишком много, и тогда это не красота, а сплошное безобразие. Прав, прав был маэстро Сен-Лоран, предупреждая, что занятие модой – дело убийственное: четыре коллекции в год, и каждая должна быть лучше предыдущей. Ну, четыре не четыре, а две в год вынь, да положь. Не считая тех, что питают фабрику, а стало быть, внимания к себе требуют не меньше. Права оказалась и Полина, назвавшая их первую коллекцию увертюрой – пусть и красочной, но короткой. Что такое девять платьев, если парижская норма требует их, дневных и вечерних, по нескольку десятков в каждом дефиле!
С появлением Дома она объединила всех дизайнеров и конструкторов в одну службу. Одна их часть занималась коллекциями, другая – готовой одеждой, причем, обе части были связаны принципом: сегодня – коллекция, завтра – оптовая партия: она не могла позволить себе роскошь тешить за свой счет испорченный вкус узкого круга ценителей в клетчатых пиджаках и всесезонных шарфиках. Подобно хищной птице она парила в высоте, но цели ее были вполне земные. Недаром про нее говорили, что ее модели высоки для низкой моды и низки для высокой.
Несколько способных дизайнеров, вкусу и чутью которых она доверяла, с беспристрастием ученых просеивали через себя высокие модели ведущих западных домов с целью разъять на элементы их чуднУю гармонию, сформулировать тенденции и отыскать эстетические бреши, которыми можно было бы воспользоваться. Тем же самым занимались их коллеги из отдела готового платья. Возникавшие в ходе исследования идеи иллюстрировались сотнями эскизов – все для того, чтобы нащупать удачное сочетание формы, цвета, объема, фактуры, уловить, так сказать, изменчивое обличие красоты. После этого садились вместе с ней за овальный стол и, передавая друг другу эскизы, выбирали самые удачные.
