Юлия Монакова - Говорят, под Новый год…
– Ты, наверное, и сама отлично готовишь? – предположил Алекс.
– Куда там, – Марина махнула рукой и засмеялась. – С такой-то матерью у меня с детства были все предпосылки для того, чтобы навсегда возненавидеть готовку! Она вечно всё критикует, даже когда я просто жарю себе яичницу. И яйца-то разбиваю неправильно, повреждая оболочку желтка, и солю не в то время и не в том количестве, и даже не умею элементарно перевернуть омлет на сковородке, чтобы поджарить его с двух сторон до золотистой корочки! Это ужас, на самом деле. Её постоянные занудные советы… Нет, моя дорогая мамочка сделала всё для того, чтобы я ни в коем случае не пошла по её стопам и не выбрала себе кулинарную профессию, – подытожила она.
– А вот выйдешь замуж, – поддел её Алекс, – и чем будешь кормить своего мужа? Или ты принадлежишь к той категории женщин, которые объявляют себя феминистками и категорически отказываются возиться у плиты?
– Скажешь тоже, – она хмыкнула. – Феминизм – это идиотство. Вернее, идиотство – те формы, которые он иногда принимает. Не понимаю, как девушка может искренне гордиться тем, что не умеет готовить, зато мастерски заколачивает гвозди? Да, я сама не супер-повар, однако превращать это неумение в свою «изюминку», как некоторые, не собираюсь. Ну и потом, уж самые простые блюда я всё-таки смогу сделать. Даже если они не понравятся моей маме, это не значит, что они несъедобны.
Некоторое время Алекс, улыбаясь, смотрел на неё. Как же он теперь радовался, что она побежала за ним на улице! Невероятно, но у него и впрямь улучшилось настроение, словно камень с души упал – настолько легко и хорошо ему сейчас было.
– Что ты уставился? – пытаясь шутливым тоном скрыть смущение, пробормотала Марина. – На мне узоров нету и цветы не растут.
Он расхохотался, примиряющим жестом поднял вверх руки, а затем кивнул на бутылку.
– Ещё по капельке?
Элен и ребята
Лена, 20 лет, Самара
У Ленкиного отца имелся автограф Розенбаума.
Отец хранил его как зеницу ока: старая чёрно-белая фотография знаменитого певца (крупные залысины, усы, прищуренный взгляд, в руках гитара), а на обратной стороне снимка торопливо выведено синей авторучкой – «Володе от Саши». Кажется, отец разжился этим автографом после одного из гастрольных концертов Розенбаума, в порядке общей очереди. Однако сам он весьма убедительно врал друзьям, что Саня – его давний кореш. Рассказывал о совместных пьянках и даже о том, что певец восхищается его, отцовским, талантом. Якобы приглашает переехать в Москву и даже обещает помочь с музыкальной карьерой.
Собутыльники внимали с уважением. Верили. Кивали. Ну а что, разве Володька не талантливый парень? Талантливый. По нему и впрямь музыкальный олимп плачет. Отец сокрушённо вздыхал – дескать, давно уехал бы в столицу, да погряз в быту: работа, жена, маленькая дочь…
Продемонстрировав всем желающим фотографию, отец бережно убирал её обратно в шкатулку, которая, в свою очередь, отправлялась в секретер. Далее начиналась вторая часть Марлезонского балета, и Ленке она нравилась гораздо больше: отец доставал гитару. Бережно, как любимую женщину, он устраивал её у себя на коленях и обводил компанию тревожным самолюбивым взглядом, готовый взорваться от малейшего неосторожного намёка на то, что слушать его сейчас не желают.
– Петь, что ли? – спрашивал он с деланным равнодушием.
На счастье, компания друзей и приятелей, уже порядком расслабленная алкоголем, была настроена весьма благожелательно. Отца поощряли радостными возгласами и похлопываниями по плечу.
– Давай, Володька! Слабай нам что-нибудь… Чтоб за душу взяло!
Отец принимался петь – хриплым, нарочито приблатнённым голосом, подражая не то Высоцкому, не то Розенбауму, не то Талькову. Ленка пряталась за дверным косяком, не решаясь войти в комнату, но между тем с замиранием сердца ожидая своей любимой песни – про собаку. Она была обязательной составляющей отцовского репертуара и исполнялась обычно под занавес, как эмоциональная и смысловая кульминация концерта.
Медленно падал пушистый снег,
Солнце развеяло мглу.
И сняв со стены ружьё, Человек
С собакой пошёл в тайгу…[2]
Ленка чувствовала, как сжимается в крошечный комочек её сердце. Нет, нет, нет – хотелось ей закричать всякий раз. Не надо человеку и собаке идти на охоту, это для них плохо кончится! Не на-а-адо!
…Когти медведя уже у горла,
Разинута смрадная пасть.
И Человеку осталось одно —
От дикого зверя пропасть.
Ружьё пополам, и нож не достать,
Но кровь облизнув с боков,
Пёс прыгнул, рванулся, и не разжать
Смертельную хватку клыков…
Ленка не могла простить подлого Человека, который бросил своего спасителя – верного пса – погибать в тайге. Но между тем, зная, какая страшная участь постигнет затем самого Человека, она принималась плакать заранее. Между тем, напряжение нарастало…
…Человек подошёл, хотел приласкать,
Но пёс был к прыжку готов,
Он прыгнул, рванулся, и не разжать
Смертельную хватку клыков.
Глаза исцарапал колючий снег,
Руки корёжит мороз.
Собака в крови, в крови Человек,
А до дому сорок вёрст…
К финальным аккордам песни Ленка принималась рыдать уже взахлёб. Отец и сам был очень взволнован и горд своим исполнением. Собутыльники сидели притихшие, потрясённые…
– Да-а-а, – многозначительно изрекал наконец кто-нибудь. – Собака – друг человека, бля!
Повзрослев, Ленка разлюбила эту песню. Ей вообще не нравились дворовые и блатные вирши. А уж данный слезодавильный шедевр и вовсе казался воплощением дурного вкуса и пошлости. К тому же она категорически отказывалась верить, что нормальная собака может из чувства мести убить собственного хозяина.
Почему Ленка вспомнила об этом теперь, когда отца давным-давно уже нет? То есть, он, конечно же, где-то есть – укатил на Север за длинным рублём, сошёлся с одинокой женщиной, да так и не вернулся домой. Ленке тогда было десять лет. Мать для проформы обозвала его кобелём и козлом, разорвала драгоценную фотографию с автографом Розенбаума на мелкие клочки и пару раз всплакнула, но на самом деле воспрянула духом. Ей порядком настогребенило житьё с вечно поддатым супругом, а также пьяные сборища у них в квартире, так что с его уходом забот у неё стало значительно меньше. К тому же, отец исправно присылал на Ленку алименты. Правда, самой дочерью он не интересовался, даже писем не писал, не просил фотографий – словно и не было у него никогда ребёнка.
Так почему цепкая детская память именно сейчас подкинула ей этот эпизод из прошлого – отец, играющий на гитаре и распевающий песню о собаке? Ленка огляделась по сторонам, словно выискивая ответ на свой вопрос. Может быть, просто кто-то из пассажиров напоминал отца внешне? Она ведь о нём практически не думала…
– Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка – «Галактионовская»!
Трамвай тронулся, и перед Ленкиными глазами поплыла тумба, оклеенная всевозможными афишами и рекламными листовками. Стоп! Вот он – яркий цветной плакат:
На сцене Самарского Академического
Театра оперы и балета
10 января
АЛЕКСАНДР РОЗЕНБАУМ
с концертной программой
«Вперёд, в прошлое…»
Ленка усмехнулась, разглядывая знакомое лицо, как будто встретилась с родным человеком. Нынешний Розенбаум почти не отличался внешне от того, на чёрно-белом фото… Ну, разве что обширные залысины на голове теперь превратились в абсолютно гладкую лысину.
В сумочке, лежащей на коленях, завибрировал мобильный.
– Да, мама, – отозвалась Ленка вполголоса. – Я еду в институт, что ты хотела?
– Во сколько тебя ждать сегодня, доча? Что вкусненького приготовить?
Неужели она забыла предупредить? Вот чёрт…
– Мамуль, – сказала Ленка мягко, – у меня не получится приехать в эти выходные.
– Как так? – ахнула та. – А твои подарки на Новый год? Я тебя так ждала… Хотя бы на денёк приезжай, перед праздником… Ты и так три недели дома не появлялась, что же на этот раз?
– У меня сейчас будет консультация, потом репетиция с ребятами, завтра вечером концерт, а послезавтра с утра – экзамен… Прости, – виновато произнесла она. – Ну какой мне смысл приезжать на одну ночь, чтобы завтра же уехать обратно? А подарками мы с тобой обменяемся первого января, – добавила она примирительно. – Я встречу Новый год со своими, а утром сразу же поеду домой.
– Концерт, небось, поздно начнётся, – обеспокоенно произнесла мать. – И главное – где он будет? Наверняка, притон какой-нибудь…
– Не притон, – засмеялась Ленка. – Рок-бар «Сквозняк». Программа начинается в десять вечера. Но я успею на последний трамвай, не беспокойся! В крайнем случае, мальчишки меня проводят.
