Сергей Каратов - Тайны тринадцатой жизни
Назови соседнего кичливого царька выдающимся правителем и попроси его возглавить государство, потому что нет в наших землях людей с таким уровнем интеллекта, нет такого управленца «от бога», нет такого смелого и отважного полководца, каковым является имярек, так он тут же возгордится и, исполненный счастья от головокружительных похвал, тут же согласится на покорение соседней территории и установление полного контроля над ней, пока сам не окажется покорённым этими обаятельными и прелестными старокачельцами. И все ханурики, как один, вскорости начисто забывали, кто они и откуда они, и верою-правдою служили полюбившейся им Старой Качели. Во имя новой для них земли они старались, не щадя живота своего, и даже войною шли на несговорчивых соседей и силой отнимали у них лучшие земли. Они так входили в управленческий раж, что не было мочи останавливать их в верноподданнических устремлениях. И всё это они делали во благо Старой Качели. Вот как предусмотрительно глядел в будущее постаревший царь Горох. Недаром одна из центральных улиц, названная в честь князя Ханурика, впоследствии была переименована в Гороховую. Правда, когда с помощью противников этого несравненного государственного мужа возникла кампания по устранению всякого упоминания царя Гороха, имя его было вымарано из истории Старой Качели и, в частности, из названия старинной купеческой улицы. Всякие преобразования в Старой Качели непременно начинались с переименования улиц или даже населённых пунктов. После того, как Старая Качель расширилась до всех пределов, надобность в приглашении на царствование новоявленных хануриков отпала сама по себе. Правда, после хануриков во власти остались их последователи, которых в народе окрестили «хануриковичи». Всем известно, что у всякого явления есть свои противники и сторонники. Ещё в ту давнюю пору раздавались голоса против замысла уходящего царя Гороха приглашать во власть сторонних князей. Их возмущала сама мысль, что над ними будет поставлен чужой человек. Они выходили на улицы и всенародно кликушествовали:
– Мы что такие тупые, что сами не способны управлять в своих царских палатах? Зачем нам нужны разные варяги!
А когда их движение усилилось настолько, что пришлось далее отказаться от приглашений во власть сомнительных чужестранцев, тут и ушедшего в мир иной царя Гороха стали поносить особенно сильно. На этой волне недовольства и случилось переименование. Долго ли, коротко ли длилась власть самостийцев (так прозвали их движение), но хануриковичи всё-таки дождались своего часа и снова установили свои порядки в Старой Качели. Хануриковичи так и продолжали с подобострастием заглядывать в рот каждому иностранцу и приглашать их если не на царствие, то хотя бы на возглавление футбольной команды или завода какого-нибудь. Царя Гороха хануриковичи не особо жаловали, но исключительно из вредности, чтобы покрепче насолить самостийцам, снова вернули название Гороховой улице в центре Старой Качели.
Запись в дневнике
Михаил Михайлович открыл дневник и стал читать. Забавно было вспомнить былые настроения, погрузиться в юношеские мечтания: «Я шёл от женщины пустой и угрюмый. Мимо брели люди. Прохожий в шляпе уткнулся в газету и не замечал весны. Я тоже не замечал её, кроме луж на тротуаре. Я думал, а что же есть любовь? И вдруг я в троллейбусе встретился глазами с юной курносой девчонкой. Сначала я не придал значения, но взглянув снова, я заметил, что она всё ещё смотрит на меня, чуть затаив улыбку в уголках губ. Какой-то прилив чувств, и на душе потеплело. Я не выдержал и улыбнулся ей. Тогда её затаённая улыбка выдала себя, и она, смутившись, отвернулась к окну, показав неглубокую ямочку на щеке. Когда она стала выходить, я невольно взглянул на неё. Перед последней ступенькой она оглянулась, и мы опять улыбнулись друг другу. И мне стало как-то грустно, что я потерял её так же внезапно, как и встретил. Так что же такое любовь?»
Башмак
Над небольшой Гужевой площадью, на которую открывался вид из кухонного окна художника Рузаева, висел на длинном проводе большой старый башмак. Никто не помнил, когда и кто повесил здесь эту злополучную обувку, зато Рузаев не представлял себе своего родного пейзажа без этой, теперь уже как бы и нерукотворной, а некой божественной принадлежности неба.
Грустно цедя чай в серую осеннюю непогодь, упитанный, с большой лохматой головой художник Рузаев видел, как об этот башмак ударялись рваные тучи; наблюдал, как в светлый зимний день башмак искрился от инея, любовался им, когда его окрашивала лёгкая, розовато-брусничная летняя заря.
Если летели птицы, то башмак как бы сопровождал их, и, вместе с тем, как-то незаметно вновь оказывался на привычном месте под провисшим между домами не то радио, не то телефонным проводом.
А то и вовсе бывали чудесные превращения у нашего башмака. Случалось, что летит реактивный самолёт, а семья Рузаевых ужинает за кухонным столом, и вдруг непоседа-сын как вскочит да как закричит: «Па-ма, смотрите, наш башмак на реактивном двигателе шпарит!» И точно: летит башмак с загнувшимся носком, а сзади него белый инверсионный след по голубому небу расплывается.
С годами все старокачельцы настолько привыкли к башмаку, что своего неба без него и представить уже не могли. Художник Рузаев стал рисовать его, да и другие тоже решили не отставать от мэтра. Даже отдельную выставку открыли, где всюду в пейзажах фигурирует желанный и узнаваемый атрибут старокачельского неба.
О башмаке сложили песню и даже не одну. Песни были бодрящие, маршевые, иногда лирические. Но что самое интересное: упоминание о башмаке нашло место в обновлённом тексте старокачельского гимна.
Люди старшего поколения, когда особенно ударялись в сентиментальность, невольно шли на Гужевую площадь, поближе к башмаку, и начинали вспоминать, как они, будучи молодыми и влюблёнными, проводили время, созерцая и всячески обшучивая качающийся башмак. Всем казалось тогда, что башмак этот был левым, то есть с левой ноги, и держится он буквально на честном слове – того гляди, упадёт. И упасть он должен был, по мнению любопытной и мелкопакостной толпы, где-то вот тут вот, прямо на их глазах, и не просто упасть на замусоренную площадь, а непременно на голову зазевавшегося торговца пирожками или кухарки, идущей управлять государством. Все ждали, предвкушая невиданное зрелище: огромный башмак падает на кормильца или будущего представителя власти и вызывает гомерический хохот зевак.
Время шло, а башмак, несмотря на то, что с виду висел довольно жиденько, падать, однако, не собирался. Ищущая приключений молодёжь стала терять терпение и всё реже ходила на Гужевую площадь с целью позубоскалить. С годами молодые люди по-иному начали относиться к башмаку: они стали его обожать, как скажем, большой крендель над булочной или огромную бутылку шампанского в витрине винного магазина. Позднее молодёжь сама, сделавшись хозяином жизни, стала обожать башмак сильнее, чем крендель или бутылку, а потом и вообще обожествила его, превратив в символ Старой Качели. Таким образом, всеми узнаваемый башмак перекочевал в герб, где на голубом поле были изображены фонарь на главной площади и парящий вверху башмак.
Поскольку наиболее нетерпеливые старокачельцы нет-нет, да и осмеливались посягать на святыню, пытаясь сбить его камнем или перебить провод из ружья, Председатель отдал приказ закрепить символ на мощном тросе, а если есть необходимость, то и заменить простой кожаный башмак на железный. Так и сделали, но только не на виду, а ночью, чтобы не вызывать недовольство отдельных экстремистов.
И теперь над Старой Качелью красовался новый образчик обуви из легированной стали, чтобы никакой ветер перемен уже не мог свергнуть его, и лишить старокачельцев их великой и главной цели жизни – каждодневного лицезрения над собой мощной поступи дивного башмака.
Находиться под башмаком стало делом привычным и в некотором роде чем-то неотъемлемым в жизни каждого старокачельца. Поэтому любое посягательство на башмак считалось делом недопустимым, зловредным и антигуманным. К тому же и бессмысленным. Были случаи, когда иные смельчаки брали винтовку с оптическим прицелом и прямо из окна стреляли по проводу, чтобы срезать башмак. Куда там! Не нашлось ещё ни одного стрелка, которому удалось бы перебить связи, удерживающие этот башмак в голубом поднебесье. Зато с каждого владельца огнестрельного оружия была взята подписка о неприменении ружья, обреза или какого-нибудь именного нагана против великого и всеми уважаемого символа.
Однажды в квартире художника Рузаева был произведён обыск, да так, что перевернули всё в поисках ружья или старинного самопала.
«Что вы делаете? Какое ружьё? Отродясь ничего такого не водилось!» – бегал между оперативниками хозяин квартиры, удобной для обзора площади, и беспомощно разводил большими пухлыми руками.
