Виктория Токарева - Тихая музыка за стеной (сборник)
Ариадна нравилась друзьям Леонарда – красивая, тихая, никуда не лезла. Очень хорошо воспитана (заслуга деда и бабушки). Хорошее воспитание буквально бросалось в глаза: умела красиво есть, умела слушать, уважая собеседника, а главное – не самоутверждалась.
И Ариадне тоже нравились друзья Леона и их жены. Они были, как правило, хорошо обеспечены, уверены в себе, вели здоровый образ жизни. Здесь редко встретишь алкоголика или дебошира. Таких не держат. В отличие от телевидения. В своей среде Ариадна встречала всяких: сытых и голодных, успешных и неудачников, благородных и завистливых. Почти все ходили с сальными волосами и предпочитали носить черное, чтобы не стирать часто.
Ариадна получила повышение по службе. Все знали, что ее новый муж не какой-то Ося, а международник. Номенклатура. Значит, и Ада не просто Ада, а член семьи с привилегиями.
Коллеги завидовали, но не злобились. Ариадна правильно себя вела. В самой глубине души она была доброй, как дед. Любила людей, сочувствовала каждому. Ведь каждого можно за что-то пожалеть. Даже королеву Английскую. Еще бы… Сын Чарлз запутался между женой и любовницей. Принцесса Диана бунтует, нарушает протокол. И страна все это видит, вот где позор. Видит, обсуждает и осуждает. А разве можно осуждать королеву?
Прибегала Мирка. Очень много жрала. И задавала вопросы. Тоже много.
– Как Ося? – интересовалась Мирка.
– Кандидатскую защитил, – отвечала Ариадна, пробуя суп. Она готовила вечером. Другого времени не было.
– Дай тарелочку, – просила Мирка.
Ариадна послушно подавала суп и ложку.
– Ты меняешь мужа-ученого на кагэбэшника? – спрашивала Мирка.
– Уже поменяла, – уточняла Ада.
– Совсем с ума сошла?
– Это почему? – не понимала Ада.
– КГБ служит власти. А всякая власть – насилие.
– Но нельзя же отменить государство и власть.
– Отменить нельзя, а держаться подальше можно.
– Сейчас не тридцать седьмой год, а семьдесят третий.
– А что изменилось? Просто они зубы не выбивают. В психушки отправляют.
– Леон никого никуда не отправляет. Он – элита. Мозги.
– Вот это и есть самое зло, – заметила Мирка.
Ариадна пробовала мясо на готовность. Ложка обжигала.
– Я вышла замуж не за функцию, а за человека. А что касается функции, то такое принято во всем мире: ЦРУ, ФБР. Так устроен миропорядок.
– Можно не соглашаться с миропорядком.
– И что изменится? – спросила Ада.
– Миропорядок изменится. Не сразу. Постепенно.
– Не представляю себе, как можно бороться с целым государством. Это все равно что поставить табуретку на пути несущегося поезда. Он ее сшибет и разнесет, и никто не заметит.
– А как же правозащитники? Даниэль, Синявский, Зверев…
– Табуретки. Больные люди.
– Это ты больная. Не можешь бороться, отойди в сторону. Хотя бы не целуйся.
– Я целуюсь не с государством, а с мужчиной.
Мирка застонала.
– Зуб болит? – участливо спросила Ариадна.
– Это я от удовольствия. Вкусно очень. Весь день на сухомятке.
– Налить еще? – спросила Ада.
– Вообще-то я наелась. Ну да ладно. Поем впрок.
Ада поставила вторую тарелку. Мирка стала есть впрок. Идейные разногласия не портили аппетит.
С бабушкой что-то случилось.
Она стояла у плиты и жарила котлеты. Вдруг ни с того ни с сего сняла с себя фартук и легла на кровать.
– Что с тобой? – удивился дед. – Ты заболела?
– Я больше не хочу готовить, – ответила бабушка. – Я стою за плитой шестьдесят лет. Мне надоело.
– А как же обед?
– Не знаю. Мне все равно.
Дед растерялся.
– Но ведь Лизонька так устает. Ты же не хочешь, чтобы она работала в две смены: в театре и дома, – увещевал дед.
– Мне все равно.
Через неделю бабушки не стало. Она умерла на рассвете, как принято.
Дед не хотел в это поверить. Он простирал худые руки вверх и взывал:
– Сонечка, куда улетела твоя душенька?
Сонечка безмолвствовала. Дед стал метаться по комнате, как большая птица, случайно влетевшая в незнакомое тесное помещение.
– Нет! – вопил дед. – Нет, нет, нет…
Он бился головой об стену. Вид его был страшен. Дед мог бы включить свой привычный конформизм: согласиться с Богом. Так устроен мир, все умирают в конце концов. Как все, так и мы. Спасибо и за это. Сонечка могла умереть раньше, а могла не родиться вообще… Но дед не хотел согласиться с Богом, не желал смириться со смертью жены. Он буквально рвал и метал. Разбил стеклянную дверь в столовой. Потом лег и затих.
К вечеру его не стало.
Лиза подозревала: дед что-то принял, заготовленное на крайний случай. Значит, его конформизм не был всеобъемлющим. С чем-то он мирился, а с чем-то нет.
Дед согласился с потерей статуса – был дворянин, стал совслужащий. Согласился с потерей богатства, жилья, страны. Но с потерей жены он согласиться не смог. Видимо, они были – одно.
И странно: дед никогда не демонстрировал своей любви к жене. Просто они понимали друг друга с полувзгляда. Понимали молча. Они, как правило, молчали, но это было не напряженное изнуряющее молчание скуки, когда все слова сказаны и нечего добавить.
Это было молчание глубокого, удовлетворенного покоя, когда ничего больше не надо, кроме того, что есть.
Хоронили их в одной могиле. Видимо, дед так хотел. В день похорон ему исполнилось девяносто пять лет.
Ариадна плакала безутешно. Ее успокаивали, увещевали: длинная жизнь, дай Бог всякому столько пожить. Надо не плакать, а радоваться. Как в Индии.
Но Ариадна не хотела слушать. Объективно все правильно. Долгая жизнь, подарок судьбы. Остаться живым в этот жестокий век, дожить до правнука. Но Ариадна не судила объективно. Именно субъективно. Это ее дед, вечно живой и бесконечно любимый. Это ее бабушка, ее защита от всех врагов – внешних и внутренних. Без них как будто лопнуло полотно жизни. Образовалась прореха, в которую дул ледяной ветер.
Старики оставили внучке приданое: сундучок с драгоценностями. Но какими… Сапфиры – кабошоны, многокаратные бриллианты, изумруды, опалы. Всему этому не было цены. Молодец, дед. Не все отдал Ленину. Кое-что оставил внучке.
Леонард сгонял в Ригу, у него были там свои люди. Продал кое-что, обменял камни на деньги.
На вырученную сумму купили дачу в ближнем Подмосковье. Отремонтировали, обставили, обвешали картинами. Получилось поместье.
Каждые выходные выезжали на свежий воздух, вывозили Марика. Совсем другое качество жизни.
Первое время Ариадна возила еду с собой, потом наняла повариху Таню, она же сторожиха.
Друзья Леона съезжались в гости, усаживались вокруг овального стола. Повариха Таня лезла из кожи вон, старалась угодить. И действительно угождала.
Еда – качественная, ни одного проходного блюда.
Компания – качественная. Ни одного случайного гостя, если не считать Мирку. Но Мирка приходила исключительно пожрать. Она жила одна и ленилась готовить себе одной. В беседах не участвовала. Ела и уходила. Это был ее протест.
Мирка оказалась своим человеком в доме. Ей все прощалось.
Друзья тоже были постоянные. Постоянные восемь человек, по количеству стульев вокруг стола. (Не считая хозяев.)
Ели, пили, пели песни Высоцкого и Галича – тех, кого выдавливали из страны. Не будешь же петь разрешенные песни, типа: «БАМ-БАМ-БАМ».
Один из гостей по фамилии Старосельский садился к роялю, играл Шопена. Играл довольно хорошо и сам себе подвывал.
Ариадна слушала и задумывалась невольно: «Что еще желать? А ничего…»
Леон хотел общего ребенка, но Ада боялась. Новый ребенок перетянет на себя всю отцовскую любовь, и Марику ничего не останется. Леон влюбится в нового ребенка и будет любить только своего.
Ариадна не хотела рисковать. Уклонялась от беременности.
Старосельский вернулся к столу и стал есть. Потом отвлекся от тарелки и объявил:
– Я решил написать пьесу «Прерванный полет».
– Про любовь? – спросила Ариадна.
– Про корейский самолет.
В стране недавно произошло событие, которое оглушило весь мир. Наши сбили корейский гражданский самолет, набитый пассажирами. Самолет нарушил границу.
– И про что вы напишете? – не поняла Ада.
– Как про что? Самолет-шпион. Летел, подглядывал.
– Предположим, подглядывал. И что он мог увидеть? – не выдержала Мирка.
– Наши ракеты.
– Ну, увидел. И что?
– Как что? Государственная тайна. Местонахождение.
– И из-за этого надо двести шестьдесят человек в море? С неба? Женщины и дети. Куклы на поверхности плавали.
– Я же не говорю, что это хорошо, – защитился Старосельский.
– А что вы говорите? – спросила Мирка.
Леон наклонился к Ариадне и тихо сказал на ухо:
– Давай ребеночка заведем. Сегодня же.
– Давай, – согласилась Ада, хотя знала, что никакого ребеночка не будет.
К вечеру все разъехались. Ариадна чувствовала себя усталой: то ли было накурено, то ли смешала вино с водкой…
