Александр Яблонский - Абраша
Сегодня они опять пришли вдвоем. И этот визит его обрадовал и… напугал. Впрочем, только на минуту, ибо он всё прекрасно понимал, и этот сигнал свыше был ожидаем.
– Ты устал?
– Да нет, как обычно. Я немного устаю в последнее время. Но это приятная усталость. Я люблю собирать листья, люблю это время года.
– Пушкин ты наш.
– Да куда уж мне.
– Ты боишься?
– Уже нет. Всё в руках Господа.
– Это верно, но, поверь уж нам, жизнь, даже не самая удачная, есть счастье. А у тебя она не такая плохая.
– Я и не спорю. Только не понимаю, зачем вы меня уговариваете. Я же не собираюсь руки на себя накладывать.
– Да так, к слову. Мы знаем, что ты – борец и за просто так не сдашься.
– Пустой какой-то разговор.
– Ну, почему «пустой». Слышать твой голос, сыночек, такая радость. Ведь, правда?
– Ты права, как всегда.
– Папа, а где ты?
– Мы хотели с тобой серьезно поговорить.
– Я даже догадываюсь, о чем.
– Ну и что?
– Я решил, мама. Я долго думал, и вы, конечно, правы, и я люблю ее. Просто я никак не мог привыкнуть, что смогу еще раз…
– Но столько лет прошло!
– Девять. Это мало. Я ничего не забыл. Всё живет во мне.
– И не умрет. Но ты не должен быть один. Алена – такой верный человечек, она так тебя любит…
– Так я же сказал: решил.
– Ну и умница.
– Мы любим тебя.
– Где вы?
– Мы умерли.
– Я знаю. А я, что, я тоже умер?
– Конечно, раз ты говоришь с нами.
– Но я же жив.
– Жив?…
– Где вы?
– В тебе, наша радость, наше счастье, наш родной…
Наутро, проснувшись, Абраша сказал себе, что при первой встрече сделает предложение. Если да, то да, если же не суждено… Всё равно, предложение он сделает, а там видно будет.
По дороге на работу он подумал, что надо купить колечко. Метрах в двухстах от больницы был универмаг, и он мог бы туда сбегать во время обеденного перерыва. Однако уже в палате, делая перевязку, он сообразил, что, во-первых, ничего хорошего там быть не может, дешевое колечко покупать нельзя, а на дорогое у него нет денег и где его достать? И тут же вспомнил: в платяном шкафу, внизу под бельем хранится старинное кольцо, доставшееся еще от бабушки. Говорили, что когда-то его двоюродный дед надел его на руку своей невесты. Как оно оказалось у них в семье, было неясно, но родители Абраши им очень дорожили. Это он помнил с детства. Кольцо было с изумрудом в центре и маленькими брильянтиками вокруг.
Придя с дежурства, он достал темно-синюю, чуть выцветшую от времени коробочку, внутри которой на вишневом сафьяне лежало колечко. Он долго смотрел на него и представлял, как оно играло на пальцах его далеких предков… Петербургский свет, его бабки или прабабки в пышных нарядах, шляпы с перьями, университетские балы, семейные праздники в Сочельник, пикники, вист на веранде… Вот его предок – приват-доцент делает предложение и надевает это кольцо своей невесте. Вот кто-то дарит своей жене в день рождения наследника… Другая жизнь, другие люди, другая страна, другая планета. Всё другое… А кольцо то же. Потом он вспомнил руки своей жены. У нее были длинные, тонкие, как у Алены, пальцы со слегка выгнутыми ногтевыми фалангами, продолговатыми, всегда аккуратно коротко остриженными розовыми ногтями, не требующими маникюра, руки подлинной аристократки – белые, с выступающими голубоватыми жилками, – которым были не нужны никакие украшения, но на которых любое кольцо, особенно это старинное, под цвет глаз, оживало, начинало наполняться особым светом, притягивая взгляд. Она редко надевала бабушкино кольцо с изумрудом, только по особым случаям. В последний раз она надела его в тот вечер, когда они пошли на ту скандальную защиту.
«Как только Алена придет, я выпью рюмку – другую и молча надену ей кольцо. Удивится, наверное… Если повезет, то повезет. Если же нет, тоже хорошо, будет ей память, да и кольцо не пропадет, останется в хороших руках, вернее, на хорошей руке».
Алена пришла к ночи.
* * *Из « Дневника событий, относящихся к Смутному времени », писанного собственноручно О. Будило.
«… Ответ на это письмо Пожарского. От полковников – Мозырского хорунжего Осипа Будилы, Трокского конюшего Эразма Стравинского, от ротмистров, порутчиков и всего рыцарства, находящегося в Московской столице, князю Димитрию Пожарскому.
Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились по следующей причине: ни летописи не свидетельствуют, ни воспоминание людское не показывает, чтобы какой-либо народ был таким тираном для своих государей, как ваш, о чем если бы писать, то много нужно было бы употребить времени и бумаги. Чего вы не осмелитесь сделать природному вашему государю, когда мы помним, что вы сделали нескольким из них в последнее короткое время; теперь же свежий пример: ты, сделавшись изменником своему государю, светлейшему царю Владиславу Сигизмундовичу, которому целовал крест, восстал против него, и не только ты сам – человек не высокого звания или рождения, но и вся земля изменила ему, восстала против него. /Коммент. 1. Авторы письма имеют в виду события 17 июля 1610 года и следующие за ними. 17 июля был низложен русский царь Василий Четвертый (Шуйский). Бояре во главе с воеводой Захарием Ляпуновым ворвались в царский дворец и принудили Шуйского отречься от престола. В тот же день (или на следующий – уточнить) Василий был насильно пострижен в монахи. Среди ряда причин доминирующей, думаю, была возможность, вернее, слух о возможности объединения с русскими соратниками Лжедмитрия Второго – «Тушинского вора» с тем, чтобы низложить его и совместно избрать нового царя. До избрания планировалось избрать коллективный коалиционный орган управления, то есть тот орган, который впоследствии получил известность как «Семибоярщина». По мнению поляков – авторов письма, подобные действия – свержение Шуйского – носили незаконный, нелегитимный характер – « народ… был таким тираном для своих государей, как ваш ». Помимо этого, свежи были воспоминания о трагическом конце молодой династии Годуновых. К сожалению, и фигура царя Федора Второго, и его царствование – самое короткое в Российской истории (49 дней) относительно мало изучены и мало освещены в отечественной науке. (Одной из сторон деятельности Федора Годунова – создании им первой русской карты России посвящена моя работа «Федор Годунов – русский картограф»). В данном контексте важно даже не то, что Федор II был одним из наиболее всесторонне подготовленных к престолу, талантливых и образованных наследников в русской истории – Карамзин называл его «первым плодом Европейского воспитания в России» и мог бы стать, по мнению многих, одним из выдающихся государей многострадальной страны. Он был законным наследником . И тот же Карамзин, хотя и находившийся в плену легенды о виновности Бориса в гибели царевича Димитрия, писал: «Достигнув венца злодейством (Борис) Годунов был однакож Царем законным : сын естественно наследовал права его, утвержденные двукратною присягою » ( разр. моя. – И. В.). Как и в случае с Василием Шуйским, законный Царь был насильственно свергнут. 1 июня 1605 года толпа, подстрекаемая Никитой Плещеевым и Гаврилой Пушкиным, арестовала Федора вместе с сестрой Ксенией и матерью Марией Богдановой-Бельской. Царем был провозглашен Лжедмитрий Первый под именем Дмитрия Ивановича. 10 июня Федор вместе с матерью были задушены в своем кремлевском доме Голицыным, Масальским и др. Согласно «Московской Хронике» Конрада Буссова, убийство Федора, т. е. истребление династии Годуновых было условием стоявшего в Серпухове Самозванца. Авторы письма совершенно справедливо относят и это убийство к череде беззаконного «тиранства» русского народа, читай – политической элиты над законными государями (в скобках отмечу, «тиранства», продолжавшегося до начала «просвещенного» девятнадцатого века).
2. В том же ряду и ситуация с изменой «светлейшему царю Владиславу Сигизмундовичу, которому целовали крест…» Оставляя в стороне все политические мотивы, подчеркну, что с чисто юридической точки зрения, с позиции легитимности и сути, и процедуры призвания на царство Владислава, и его оформления, позиция авторов письма однозначно справедлива. Во-первых, в отличие от российской, польская историография считает «седьмочисленных бояр» – «Семибоярщину» законно избранным правительством России. Оно было сформировано Думой, и ему принесли присягу на верность дворяне, приказные люди, стрельцы, казаки и «черные люди». Более того, данное «семибоярское» Правительство было не только законно, но действовало на основе прецедента. Такая практика была частично апробирована во времена как Ивана Четвертого – «Избранная рада», так и Федора Иоанновича – 1585 год: правительство Ф. Мстиславского, Н. Юрьева, Н. Трубецкого, И. Глинского, С. Годунова и др. Повторяю эти прописные истины для того, чтобы подчеркнуть: действия правительства были обязательны для исполнения в глазах иноземцев, во всяком случае. Именно поэтому его решение, принятое на правовой основе , согласно Договору от 17 августа 1610 года, о приглашении иностранцев управлять Московией, было обязательным для исполнения, что «интервенты» добросовестно и делали. Это правительство на переговорах дало обещание не избирать царем представителя русских родов, что в той ситуации Смуты было, возможно, разумным решением. Против этого выступил патриарх Гермоген, однако авторитет высшей элиты русского общества оказался весомее. Подчеркну, что это правительство было не только законно избранным, но и состояло из представителей влиятельнейших и традиционно конфронтационных родов – князей Ф.И. Мстиславского, И.М. Воротынского, А.В. Трубецкого, Б.М. Лыкова, а также И.Н. Романова, Ф.И. Шереметева и кн. В.В. Голицына (принимавшего участие на начальном этапе его работы). То есть в создании «Семибоярщины» прослеживается важная и редкая для русской истории консолидация действий мощных родов, консолидация, превозмогшая их собственные разнонаправленные интересы. Именно это правительство и подписало 17 (27) августа Договор, согласно которому 15-летний сын короля Сигизмунда III – Владислав признавался русским Царем. Этим же Договором оговаривались условия акта: необходимость принятия новым Царем Православия, обязательство жениться только на русской, неизменность крепостного права и т. д., то есть это был не спонтанный, а продуманный в деталях договор, обязательный для исполнения. Здесь следует отметить одну существенную деталь, на которую никто не обратил внимание. По всем вышеназванным вопросам была дискуссия, и русская сторона настояла на своих условиях: принятие Владиславом Православия, сохранение за элитой ее привилегий, влияния и т. д. плюс сохранения крепостного права, иначе говоря, польские « захватчики поганые » предлагали отменить или, хотя бы, смягчить, упорядочить рабское состояние русских крестьян. Думаю, эта коллизия – попытка поляков освободить русское крестьянство — заслуживает специального изучения. Собственно, согласно этому Договору, правительство «Семибоярщины» и впустило в Москву польские войска в ночь на 21 сентября 1610 года. В нашей историографии и в нашем общественном сознании это событие рассматривается, как факт национальной измены, что совершенно справедливо. Однако то же событие, рассматриваемое с позиций права, соблюдения договорных отношений, то есть с позиций авторов ответа кн. Пожарскому, является естественным и обязательным для исполнения, ибо для европейских традиций и правосознания уже к началу XVII века нарушение Договора было недопустимо. С этой точки зрения позиция поляков безупречна, более того, она оправдывает ту непоколебимость, с которой они отстаивали свое пребывание в Кремле и которую они выявили в приведенном отрывке из «Дневника» О. Будилы. – И. В ./ Забыв Бога, надеясь лишь на свою силу и множество своих людей, не дожидаясь прибытия царя, которому назначили срок, ваши думные бояре и вся ваша московская земля кинулись на рыцарство царя Владислава, а что ваша измена обрушилась на ваши же головы, то это показывает, что Бог произнес против вас праведный свой суд. Теперь вы, как видим из вашего письма, не только обвиняете в измене польский и литовский народ, но рады бы весь мир привлечь в товарищество с вами и найти людей, подобных вам в измене. Вы нас привлекаете прежде всего к тому, чего никогда не делали ни наши предки, ни мы, и чего не будут уметь делать и наши потомки. Как никакой народ не пошел в сообщничество с вами по измене, так и мы не пойдем, и при Божией помощи удержим царю Владиславу эту Московскую крепость и столицу. Он имеет право на вас, как государь, которому вы присягали на верность и подданство. Через него Бог вскоре смирит гордые и твердые ваши выи и укротит ваши бесчестные бунты, омерзевшие Богу и людям». /Коммент. Важно отметить, что стало традицией именовать события последнего этапа Смуты, особенно коллизии, связанные с «Тушинским вором», как «польскую интервенцию» и «освободительную войну против поляков». Это верно, если говорить об общей направленности интервенции, ее движущих политических силах, интересах и пр. Однако такое именование интервентов, практически участвовавших в событиях 1610–1612 годов, в частности «кремлевских сидельцев» едва ли приемлемо. Дело в том, что реалии 1610–1612 годов свидетельствуют о преобладании в войсках литовцев, украинцев, белорусов (или, точнее, русских, живших на территории современной Белоруссии), а также французских, немецких, шведских и прочих наемных воинов. Поляков было меньшинство. Эта корректива кажется важной, во-первых, потому что она разрушает сложившийся стереотип русско-польских отношений, целенаправленно окрашивавшихся во враждебные тона. Во-вторых, такой «интернациональный» состав войска, осажденного в Кремле и терпевшего неслыханные мучения – «землю под собой ели», каннибализм, массовые сумасшествия и пр. – свидетельствует не только о воинской дисциплине, ее своеобразном понимании (людоедство дозволено, сдача на милость врагу – нет!), не только о чувстве долга, но и, главное, о разнице ментальности между различными, но европейски мыслящими индивидуумами и коллективами, с одной стороны, и русскими, с другой. Обе стороны были правы: русские – отражая интервенцию и оккупацию, «иноземцы» – выполняя свой долг и соблюдая договоренности и договоры. Эта диалектика, к сожалению, не стала объектом изучения отечественных исследователей. События 1611–1612 годов уникальны тем, что это не была интервенция в прямом смысле (как, скажем, Наполеоновское нашествие), хотя автор этой работы пользуется названным термином. Иноземные войска были приглашены законным правительством Московии, они защищали это правительство и малолетнего царя, которому это правительство и вся Москва « крест целовали »… В глазах и командиров – «полковников», и рыцарства Пожарский и его ополчение были мятежниками, изменниками, смутьянами, «почище Болотникова». Собственно Смута была первой гражданской войной в истории России, понять суть и пружины которой иноземцам было не под силу. И самое важное – эти «иноземцы» основывали свои действия, свои мучения и свой подвиг, как ни глумливо для русского уха это звучит, на основе закона и права, русские, ведшие, по сути, освободительную войну, на основе справедливости. Для европейца даже XVII века «справедливость» и «законности» есть синонимы, для русского и поныне – антонимы. Таким образом, в войне 1611–1612 годов мы сталкиваемся не только и не столько с противоборством различных национальных, государственных, политических интересов, что детально изучено отечественными и зарубежными историками. Мы имеем непримиримое противостояние несовместимых мировоззрений, диаметрально противоположных основ правосознания. Это – «белое пятно» в изучении Смутного времени. /Комментарии асп. Ирины Владзиевской под руководством докт. ист. наук, проф. С. Б. Окунева/.
