Валентин Бадрак - Чистилище. Книга 1. Вирус
Лантаров вдруг почувствовал на лбу испарину. Он совершенно непредсказуемым образом оказался в роли совращаемой девушки. Лицедеи, открывшие сезон охоты! Он решительно не знал, как поступить.
– Ты уверен, что я вписываюсь в вашу картинку?
Тот поразил своим ответом еще больше:
– Ты нам понравился – ты по-настоящему порядочный человек.
При чем тут порядочность?! И сколько еще порядочных людей беспорядочно бродят по улицам столицы?! Мысли Лантарова снова бешено забегали по замкнутому кругу, но Лидия подошла к нему и нежно погладила по руке мягкой, влажной ладонью.
– Пойдем, – произнесла она невозмутимо, и аквамарины в глазницах блеснули фантомной вспышкой.
…Ничего экстраординарного не произошло. Только в сердце тупой, едва опознаваемой болью отдалась собственная всеядность. Нет, эта Лидия, конечно, мила, хотя ее одержимость, временами переходящая в неистовость, отдавала чем-то ненатуральным, придуманным. А Жора… Маститый аналитик оказался давно истощившимся любовником. Странно, что он совсем не запомнил Лидию. Но почему-то пытался сравнить ее елейный образ с колоритной Вероникой. Они были слеплены из разных материалов. Лидия ассоциировалась у него с послушной комсомолкой-ударницей из советского фильма. Ее выступление было сродни бойким речевкам на школьной линейке, только текты были составлены из клочков чужих психоаналитических формул.
7Со странной семейкой впоследствии Лантаров виделся редко. Только когда не знал, куда деть субботний вечер или воскресенье. Эти отношения сплетались из долгого, не лишенного интереса, словесного забега, и только финишный круг в марафоне был напрямую связан с телом. Но не с теплом, потому что тело оставалось лишь объектом по большей части беспристрастного исследования. Его исследовали, но и он познавал.
И все-таки что-то его беспокоило. Тут все было похоже на раздельное питание: философия отделена от бытового общения, секс отделен от семьи, дружба отделена от любви. Он превратился в друга семьи, но мог бы с успехом назвать себя товарищем Никто. Таинственно возникающим и так же зашифрованно исчезающим призраком. В этой заносчивой выдумке Вакха он добровольно стал чьей-то иллюзией, частью пустоты. Порой он задавал себе вопрос: а не является ли их упорное анализирование самих себя и сердцевиной той самой болезни, от которой они пытаются лечить окружающих?
Сначала Лантаров заметил, что Жору что-то беспокоит в их интимной связи. Жора стал иногда надолго пропадать во время их импровизированных игр, и Лантаров поймал себя на мысли, что совершенно не может сосредоточиться. Где он, сидит в углу, уткнувшись тяжелым взглядом в потолок? Или нервно курит на кухне? А может, в нем не на шутку взыграла ревность, и он схватит кухонный нож и войдет в комнату с решительностью мрачного коновала?! Наблюдая за происходящим, Лантаров пришел к выводу, что Жора стал пленником собственных химерических воззрений. И в этой игре троих свихнувшихся он – лишнее звено. Но зачем тогда он позволил принять его, Лантарова, в качестве друга на семейном ложе?
Однажды Лантарову стало не по себе, когда отлынивающий участник слишком долго наблюдал за любовниками и наконец угрюмо прошептал сквозь зубы: «Моя школа!» Безобидные слова прозвучали зловеще, и Лантаров подумал, что нервозность и страсть к вуайеризму имеют ту же природу, что его проблемы до встречи с Вероникой. Он уловил, что Жора находится в шаге от бессилия и отчаяния, в то время как Лидия упорно пытается воздействовать на него через третьего партнера. Он же был приправой. Специфическим лекарством, сомнительным средством психотерапии. И тогда Лантаров решил сам нажать на тормоза. Он долго не отвечал на звонки или ссылался на занятость, пока однажды Лидия не позвонила с незнакомого ему офисного телефона. Осведомившись, не очень ли он занят, и получив пространный ответ «не катастрофически», она с волнующей настойчивостью попросила его приехать в офис к концу рабочего дня.
«Что порой блестяще удавалось Лидии, так это ролевые игры. Наверное, тут есть определенный психоаналитический привкус», – со сладострастием думал Лантаров после восхитительного офисного совращения.
– Никогда бы не сказал, что психотерапевт в собственном офисе может оказаться таким манящим, – признался Лантаров.
«Ну почему женщина ощущает власть после качественного контакта? Ведь это же ее взяли, покорили, победили?» – Лантаров рассматривал партершу и недоумевал.
– Пойдем, я покажу тебе кабинет Георгия Николаевича.
– Надеюсь, не для продолжения сеанса. Его-то там нет?!
Он знал больное место Лидии, и ему невероятно хотелось видеть и ее, и всех их уязвленными.
– Нет. – По юному лицу проскочил грустный зайчик. Она ничего не добавила.
В кабинете у Жоры Лантаров обнаружил настоящий музей. Уродливые маски, замысловатые камешки, расплывчатые изваяния. На стене висела большая черно-белая фотография, изображавшая импозантного седовласого мужчину преклонных лет с белой выхоленной бородкой. Победоносная поза с рукой, изящно упершейся в бок, словно вопрошала: «Ну, а вы-то что? Чего сумели достичь в этой жизни?» Его глаза с суровой непреклонностью заглядывали в самую душу, а лицо показалось Лантарову знакомым.
– Что это за фигурки? Жора что – коллекционер древних символов, или у вас до меня был друг археолог? – Лантаров попытался сострить, но заметил, что Лидии неприятен избранный им тон.
– Жора – очень хороший и сильный человек, – сказала она сухо. – Но у него сейчас тяжелый период. Он считает, что сорок – это момент чистой самореализации любого мужчины. И на этой почве у него возникли навязчивые страхи…
– А-а, – понимающе протянул Лантаров, которому ничего не было ясно. Вот тебе и психотерапевт! А его подруга тоже хороша – не нашла ничего лучшего, чем использовать для реанимации партнера живой секс-тренажер!
От осознания, что его в очередной раз попросту используют, возникла затаенная злость и неприязнь к этой молодой женщине. И еще больше – к ее никчемному муженьку.
– Фигурки – это просто подражание Фрейду. Это он изображен на фотографии.
«И зачем она это мне говорит? Что это ее прошибло на откровенность? – думал Лантаров. – Жалость хочет вызвать? Так не дождется!». Он хорошо помнил, как уничижительно Жора говорил о Фрейде.
– Слушай, Лидия, но ведь Жора, по-моему, не очень жалует Фрейда? Да и остальных тоже, я помню, как он говорил о них.
Лидия промолчала, но Лантарову показалось: что-то дрогнуло на ее лице. Теперь это был лик жрицы, хранительницы очага. Лантаров смотрел и не мог поверить: всего несколько минут назад они корчились от судорог на ее рабочем столе.
– А идея книги – это как раз из-за этой пресловутой самореализации?
Лантарова осенило: Жора пытался сделать механический секс заменителем этой своей самореализации…
Лидия помедлила с ответом, но потом заговорила приглушенным голосом:
– Понимаешь, у Жоры ведь нет медицинского образования. Это, конечно, ничего не значит. Помнишь, он рассказывал: Отто Ранк тоже был психоаналитиком без медицинского образования. Ну и что? Прекрасным был специалистом, признанным авторитетом. Написал сильные вещи.
Лантаров явственно чувствовал, что Лидия повторяет слова мужа.
– Сколько вы вместе?
– Уже три года.
– Довольно много по современным меркам. А ты хотела бы иметь ребенка?
– От Жоры? Конечно! Просто мне необходимо хотя бы некоторое время позаниматься карьерой. – Лидия помолчала, затем тихо спросила в ответ: – А ты? Ты хотел бы иметь настоящую семью, красивые, честные отношения, детей?
– Скорее нет, чем да, – отрезал Лантаров. Он не врал. И, подумав, добавил: – Не вижу смысла. Может, потому, что насмотрелся на семьи.
Все свихнулись. Весь мир запорошило, но только не снегом, а пеплом.
– А позаниматься карьерой – это от того, что не чувствуешь надежности мужа?
– Да нет, ответственности у него хоть отбавляй. Иногда просто одержимым становится. Но порой… почва уходит из-под ног. И в такие моменты все ложится на мои плечи.
Лантаров ничего не ответил. Этому хваленому терапевту самому нужен хороший терапевт.
Домой он ехал с чувством человека, освободившегося от груза.
Когда Лантаров, лежа в палате в полном одиночестве, раздумывал о причинах своей былой сексуальной одержимости, ему не приходило в голову никакой иной ассоциации, как сходства с вечной погоней загнанного животного за собственным хвостом. Отчего так меняются взгляды на жизнь и все отправные точки мировоззрения? Ведь времени с тех пор прошло совсем немного. Стоит только оказаться подвешенным на дыбу – и дурман тут же улетучивается, и становишься обыкновенным, нормальным человеком.
Да, методы у этих Жоры и Лидии порой были революционными, но совершенно безумными. А с виду-то премилые люди! На больничной койке он старался прояснить для себя дивную метафизику интимного мира людей, которых он знал в прежней жизни. Но она не поддавалась, оставаясь непостижимой мистерией, культом нового сознания, которое либо погубит, либо перекроит мир. Интересно, думал он, если бы не было Вероники, Глеба, Жоры, Лидии, он бы переступил через табу? Самочинно, без чьей-либо помощи? Однозначного ответа не было, и он был озадачен. Но факт оставался фактом: то, что вначале казалось немыслимым, стало обыденным; то, что некогда вводило в шок, стало неотъемлемой частью повседневного. Все они, участники одной грандиозной и непревзойденной групповухи, обрели на редкость толстую кожу и невозмутимость. Они стали мутантами в панцирях, и ничто уже не могло оказаться запретным, все разрешалось. Все они стремились обрести насыщенность отношений, но дотянулись лишь до зоологии. Лантарова изумляло, что пресыщение не избавляло от проблемы. Хваленый оргазм не уменьшал его одиночества, а лишь еще ярче подчеркивал, наводил желтым маркером. С некоторых пор интимные откровения предназначались не для физических наслаждений – они служили другому богу или демону. Они использовались для самоутверждения. Ведь, думал Лантаров, если тот же Жора пытался вытащить из сексуальных застенков нечто социально весомое, то они не дотягивались и до этого. Для них кувыркание на диванах было частью животной воли к власти и жизни, доказательством своей социальной приспособленности. Идеальным плацебо, подменяющим цель. Теперь он знал наверняка: всякий, кто достигает уровня секс-машины, теряет душу.
