Дмитрий Вересов - Дальний берег Нила
– Бонжур, месье, ну сом трез аншанте… – солидно начал глава делегации старательно заученную речь.
– Бонжур, дарагой, бонжур, – прервал его маленький и толстый по-русски, правда, с сильным кавказским акцентом. – Скажи своим, чтобы багаж наш взяли, да?
Он сунул в ладонь остолбеневшему чиновнику несколько картонных бирочек.
Подскочивший крашеный переводчик бирочки забрал.
Высокий француз что-то тихо и коротко бросил толстому. Тот виновато улыбнулся.
– Извини, дарагой, ты начальник, наверное.
– Николай Петрович Чмуров, заместитель директора по общим вопросам.
Николай Петрович протянул руку, и толстый коротышка с чувством пожал ее.
– Робер Тобагуа. Очень рад, очень… Господин генеральный директор…
Второй коротышка, тощий, сделал шаг вперед.
– Жан-Пьер Запесоцки, – с ударением на последний слог произнес он.
Слегка поклонившись, шагнул назад. Руки так и не протянул.
– Наконец, наш хозяин, владелец «Вилль де Солей», господин Филипп Корбо.
Легким кивком высокий подтвердил: он самый…
Прилетели французы в восьмом часу вечера, сразу из аэропорта проследовали в гостиницу «Ленинград», где их ожидал банкет по случаю прибытия. Хозяева выкатили шикарный стол с икрой, экспортной водкой, осетриной на вертеле и, естественно, на протяжении вечера все внимание уделяли иностранным гостям. Те вели себя по-разному. Тобагуа болтал без умолку, отдавал должное и закускам, и коньячку, через полчаса был на ты со всеми, включая директора, через час полез на эстраду петь «Сулико». Запесоцки, напротив, молчал, брезгливо морща унылый висячий нос, пил только воду, заедал зеленью и красной икрой – от черной он отказался, как от некошерной. Корбо ел и пил умеренно, немногословно отвечал на вопросы любопытствующей соседки, референта Оли, о Франции и об Америке. Беседовали они по-английски – французского Оля не знала, английским же владела на уровне приличной ленинградской спецшколы. Перелом наступил, когда в их разговор врезался подгулявший комсомольский бог Каконин, упитанный молодой человек в модном кожаном пиджаке.
– Эй, Олюнчик, ты эгоистка, я, может, тоже с французом хочу общнуться.
– Ну так и общайся.
Оля показала на Тобагуа, о чем-то хохочущего с краснолицым Чмуровым, на Запесоцки, подозрительно поглядывавшего на окружающих.
– Ха, тоже мне французы, грузин да жид пархатый! Твой-то настоящий, смотри, красавчик какой, вылитый Ален Делон.
– O, oui, oui, Alain Delon! – услыхав знакомое слово, закивал Корбо.
– Во-во! – обрадовался началу беседы Каконин и перешел на английский. Точнее, попытался: – Мистер, вот риал мен дринк ин Франция?
Он сам удивился, что француз его понял. Должно быть, помог жест, которым он сопроводил вопрос – щелчок по горлу.
А вот ответа комсомолец не понял.
– Оль, это он что сказал?
– Сказал, что во Франции настоящие мужчины пьют то, что хотят.
– А правда, что для француза стакан водки – смертельная доза?.. Ты переводи.
– Не буду.
– Что говорит молодой человек? – осведомился у Оли Корбо.
– Так, всякие глупости…
– И все же?
Оля нехотя перевела.
Корбо усмехнулся.
– Насколько я понял, молодой человек хотел сказать, что русские лучше держат алкоголь… Оля, попросите официантов принести две пустых пивных кружки.
– Филипп, может быть, не стоит…
– Попросите.
Принесли кружки. Корбо поровну залил в них литровую бутылку «Столичной», придвинул одну из кружек к притихшему Каконину.
– Начинаем на счет «три». Залпом… Оля, переведите ему.
«Главбетоны» притихли. Парторг Глебов попытался что-то вякнуть про трезвость – норму жизни, но его быстренько заткнули. В конце концов, брошен вызов престижу их учреждения, более того, престижу Родины.
– Давай, Миша, не подведи!
– Утри нос буржую!
– Постой-ка, брат мусью…
– One-two-three. Go![35] – скомандовал Корбо и поднес кружку к губам.
Каконин смачно выдохнул и последовал примеру француза.
В напряженной тишине поршнями ходили два кадыка.
– Вуаля!
Корбо аккуратно поставил на стол пустую кружку, подтянул к себе бокал морса.
И тут же брякнул об стол кружкой Каконин. Недопитой.
Щеки комсомольца страшно надулись, он едва успел нырнуть под стол. Донесшиеся оттуда звуки были недвусмысленны. Народ разочарованно загудел. Тобагуа радостно захлопал в ладоши.
– В связи с проблевом на ринге… – тихо проговорила Оля по-русски.
– Вы что-то сказали? – любезно осведомился Корбо.
Выпитая водка не оказала на него видимого воздействия.
– Поздравляю с победой.
– Это не та победа, которой следует гордиться. Просто я не люблю наглецов… – заметил Корбо, накалывая вилкой осетрину. – Знаете, Оля, у меня есть предложение. Давайте удерем отсюда. Возьмем такси, покатаемся по ночному городу. Я не был здесь целую вечность.
– О, я и не знала, что вы прежде бывали в Ленинграде.
– Это было очень давно. Можно сказать, в прошлой жизни…
Нил пришел в себя в ее уютной девичьей светелке под умопомрачительный запах кофе и жарящейся колбасы.
В домашнем халатике, простоволосая, она напомнила ему одновременно и Линду, и Элизабет – такая же высокая, худенькая, светленькая. Он чуть не обратился к ней по-русски, но вовремя спохватился. Он же совсем не знает этой женщины.
– Доброе утро, милая. – Он сладко потянулся. – Вот я и стал нарушителем паспортного режима. Не ночевал в гостинице. Теперь меня вышлют из страны, да? А тебя уволят с работы за прогул и связь с акулой империализма.
– Лежи уж, акула. – Оля подсела к нему на постель, пригладила волосы. Она улыбалась, но глаза были припухшие. От недосыпа, должно быть. – Начитался пропагандистских брошюрок. У нас теперь другое время, демократия, свобода.
– Неужели соседи не донесут в домоуправление о твоем аморальном поведении?
– Что-то для иностранца ты уж больно хорошо подкован в реалиях нашей жизни. Часом не шпион?.. Нет у меня соседей, дорогой мой, квартира, хоть и маленькая, зато вся моя.
– Яппи.
– Что такое яппи?
– В твоем случае – молодая независимая бизнес-дама. В Америке такие разъезжают на «БМВ» и не бреют под мышками.
– А во Франции?
– Во Франции бреют.
– Нет, я про машины.
– По-разному. Моя бывшая предпочитала «рено». А твой?
– Мой предпочитал бормотуху.
– Не слыхал о такой марке.
– И не надо. – Она провела рукой по его щеке. – Как странно, брюнет, а такая светлая щетина.
– Признак породы. – Он со смехом привлек ее к себе. – Как я вчера, не сильно дебоширил? Ничего не помню. Ваша русская водка все-таки крепко бьет по мозгам…
– Так, пустяки, разбили пару зеркал и несколько физиономий, но безобразий никаких не было. – Нил притворно заохал, Оля рассмеялась. – Да нет же, ты был настоящий джентльмен и прекрасный любовник, и я нисколько не преувеличиваю… Ладно, ваше сиятельство, вставайте, кушать подано!..
Они долго ловили такси в ее Веселом Поселке, потом пили кофе в гостиничном буфете, потом она ушла, наотрез отказавшись подняться в его двухсотдолларовый «люкс», и он в одиночестве валялся до вечера на неудобной четырехспальной кровати, с которой все время сползало одеяло. Сегодня он уже не способен ни на какие подвиги. Но завтра с утра надо всерьез заняться розысками.
За «Главбетон» можно было не беспокоиться, Жан-Пьер с Робером наведут там шороху и без него, им за это деньги плачены. Может быть, придется показаться там разок, с важным видом подписать какую-нибудь юридически ничтожную бумаженцию вроде протокола о намерениях, перед тем как бесследно раствориться в каменных джунглях свободного мира. Но только прихватив с собой Лиз.
При виде бутылки «Столичной», вынутой Нилом из сумки, колючий взгляд квартирной хозяйки смягчился.
– Вы проходите, проходите… У нас тут темновато, осторожно, головой не стукнитесь…
Он двинулся вслед за ней по темному, извилистому и замызганному коридору типичной питерской коммуналки, где кухня и уборная безошибочно угадываются по запахам, где армада черных электросчетчиков соседствует на стене с криво подвешенным ржавым велосипедом, где с черного от вечных протечек потолка клочьями свисает прогнившая проводка.
Мрачная советская бытовуха настолько не вязалась с бережно хранимым в памяти обликом Лиз – такой светлой, изысканной, такой европейской Лиз, – что Нил в который раз подумал, а не ошибся ли он адресом. Но нет, все совпадало со сведениями, полученными от СС, да и хозяйка признала…
А та уже гремела ключами на связке, отпирая облезлую, серую дверь, с одного взгляда на которую становилось понятно, что ничего хорошего за ней храниться не могло.
– Как же, помню Лизоньку, помню. – Хозяйка суетливо метала на стол граненые стопочки, банки с килькой и зелеными помидорами, лук, мелко нарезанный черствый хлеб. – Не обессудь, мил-человек, что закусочка небогата, так не прежние времена… Эх, антихрист, семи пятен во лбу, до какого разора народ довел, это же надо!..
