Александр Солин - Вернуть Онегина. Роман в трех частях
Благословенные, счастливые, райские минуты!
«Ты будешь на открытии?» – спрашивала она.
«Пока не знаю, Аллушка, но постараюсь!» – отвечал он.
«Постарайся, Климушка, постарайся, пожалуйста! Ты же знаешь – если бы не ты, ничего этого не было бы!»
«Нет, Аллушка, ты у меня такая способная, что добилась бы всего и без меня!» – говорил он, заключая ее в объятия.
«Нет, нет и нет! – твердила она, устраиваясь поудобнее. – Без тебя я никто!»
«Не говори так!» – строго обрывал он ее.
«Нет, нет, я знаю!» – упрямо твердила она, поджав ноги и прижимаясь к нему спелой спиной.
Да, да, она всегда знала эту самую главную правду ее жизни. И еще одно она знала точно: в безопасности он был, только находясь рядом с ней.
14
«А все Кузнецкий мост и вечные французы…»
Открытие Дома состоялось шестнадцатого сентября во второй половине дня. Приглашения, разосланные во все заинтересованные концы Москвы, собрали около ста человек. Алла Сергеевна, знакомая к тому времени со многими директорами московских швейных фабрик и главными редакторами модных журналов, лично позвонила каждому и просила быть. Событие ожидалось, а потому, окружив себя свитой, явились все, за исключением директрисы самого главного дома мод, приславшей вместо себя некоего типа с невнятной должностью и лицом, похожим на мозоль.
Ох, уж эти иезуитские нравы служителей культа Красоты, к которым Алла Сергеевна не может привыкнуть до сих пор! И куда только смотрит Бог? Впрочем, если уж он не замечает официальных, сутаноносных, так сказать, богохульников, то до внештатных ему и вовсе нет дела. Или вы всерьез полагаете, что космического Слесаря интересуют человеческие опилки, которые он каждый день сметает со своего верстака? Как бы то ни было, в тот день ей хотелось верить, что улыбки и поздравления приглашенных искренни, а сердца чисты.
Украшенная волнением, она обходила гостей. Со всеми была приветлива, каждому была заранее благодарна, всякого была рада видеть. Но как сказал, понизив голос и целуя ей руку, один влиятельный человек из модных сфер, сюда уже стоило прийти хотя бы затем, чтобы полюбоваться ею.
«Что он сказал?» – не расслышала сопровождавшая ее Марина.
«Так, ничего. Глупость» – отвечала вполголоса Алла Сергеевна.
Впрочем, несдержанной глупостью в тот день страдали, кажется, все мужчины, ибо, не сговариваясь, приветствовали ее в том же духе. За отпуск она поправилась, и теперь ее пятьдесят восемь кило, красиво упакованные в сто шестьдесят восемь сантиметров чистого, без каблуков роста, наверное, и вправду были хороши в новом деловом наряде, являвшем собой не эталон сухой деловитости, а смелую облегающую ставку в изощренной чувственной игре, в которой настоящая женщина не боится рисковать.
Отпуск зарядил ее новой энергией, а та, в свою очередь, толкнула ее на революционный шаг: Алла Сергеевна разрешила, наконец, своему парикмахеру сделать то, к чему он давно ее склонял – постричь ее. Урбанизировать, так сказать, ее облик, снабдить его отчетливым знаком перемен, освободить волосы от груза локонов, вернуть им пышную свободу времен поздней юности. Теперь ее натуральные, белокурые, разделенные пополам пряди вздохнули, рассыпались сухим блеском по краям свежего, тонированного загаром лица и завершили образ стремительной, роковой, стильной женщины.
«Ну, Алла Сергеевна, – восхитился мастер, отступая от своей работы, как художник от картины, – полный отпад!»
Когда она явилась в таком виде домой, сын громко наябедничал отцу: «А мама постриглась!» У мужа от ее нового облика широко раскрылись и загорелись глаза.
«Ну, как?» – спросила она, воздушно поправляя прическу, оглаживая бедра, отводя назад плечи, косясь в зеркало и вспоминая себя юную.
«Хорошо!» – сдержанно улыбаясь, отвечал он, и едва дождавшись, когда они лягут, самым энергичным образом завладел ею и усадил на себя. И когда она, гарцуя на нем, откидывалась назад и потряхивала пышной стриженой гривкой, он, кажется, готов был заржать. Вот вам лишнее подтверждение мужской незатейливости, предписывающей женщине чаще менять наживку!
В назначенное время к микрофону выступил щеголеватый молодой человек и объявил наступившей тишине, что имеет честь представить ей новорожденный «Модный Дом Аллы Клименко» и его молодой, способный коллектив во главе с самой Аллой Сергеевной Клименко. После чего Алла Сергеевна, к этому времени совершенно успокоившаяся, вышла на зов вежливых аплодисментов.
Ровным прочувствованным голосом она поблагодарила уважаемых гостей за их любезное согласие разделить с коллективом Дома его волнения и надежды, и заверила, что для них большая честь принимать у себя славных представителей отечественной модной индустрии, ее признанных законодателей и достойных продолжателей славных российских традиций.
«Само ваше присутствие здесь мы воспринимаем, как доверие, которое вы нам оказываете. Как благословение на нелегкий и благородный путь, которым следуете сами и к которому поощряете других, – говорила она. – Нам доставляет огромную радость ощущать себя вашими единомышленниками, и с волнением приобщаясь к миру высокой моды, мы полностью представляем себе меру нашей ответственности, как и тот упорный и нелегкий труд, который ждет нас на этом поприще!»
И далее в том же льстивом, напыщенном, комсомольском духе. В конце она сказала:
«Мы долго и терпеливо шли к нашей цели. Были сомнения, были разочарования и неудачи, но была и твердая уверенность, что однажды мы окажемся там, где мы есть сейчас, а именно: в окружении друзей, сгорающих от нетерпения увидеть, на что мы способны!»
Она выдержала паузу – ровно столько, чтобы схлынула уже было приготовившаяся к показу перекличка голосов и, акцентируя каждое слово, как это делает учительница, привлекающая внимание нерадивых учеников, сказала:
«Но перед этим я хотела бы особо поблагодарить одного человека…»
И добившись настороженной тишины, продолжила:
«…Я хотела бы поблагодарить Владимира Николаевича Клименко – известного, уважаемого, успешного предпринимателя и бескорыстного мецената высокой моды, благодаря которому сегодняшнее событие стало возможным. Поблагодарить его за прозорливость, терпение, поддержку и веру в наш успех. Поблагодарить и выразить ему нашу самую сердечную признательность!» – сказала она и, поднеся руки к груди, легкими выразительными хлопками пригласила присутствующих присоединиться к ее благодарности.
Ах, как забегали глаза, как озарились нескромными улыбками лица некоторых гостей, как закрутились в поисках упомянутого всуе спонсора их головы! Еще бы: ведь эта бойкая провинциалка вместо того, чтобы благоразумно молчать о том, что всем и так хорошо известно – о ее неприлично расчетливом, неразборчивом замужестве, о ее союзе с дьяволом – напротив, выставила все это на показ, да еще и приглашает за нее порадоваться! А жидкие аплодисменты не хотите ли?
Слава богу, что Клим не приехал, иначе быть бы ему в центре ядовитого внимания язвительного племени завистников. Иначе издевательский желтый цвет завтрашних газет был бы ему обеспечен. Как будто не было тех, кто этого по-настоящему заслуживал! Как будто те, кто правил в то время страной были лучше! Да хуже они были, хуже, в сто раз, в тысячу раз хуже и вреднее!
«Прости, Аллушка, никак не смогу!» – сказал Клим ей утром, и она обиделась на него. Обиделась на то, что он не захотел разделить с нею ее триумф. Обиделась впервые за всю их историю. Так обиделась, что молчала весь завтрак и, провожая, едва подняла на него глаза. Только сейчас поняла она резоны его предусмотрительности. Поняла, что друзей у нее всегда будет меньше, чем врагов и что бóльшая часть тех, кто здесь присутствовал – лазутчики, соглядатаи, вампиры, питающиеся чужим унижением и явившиеся сюда в поисках скандального удовольствия. И самое главное поняла она в ту минуту: отныне ей нужен успех и только успех. От нее ждут провала, краха, позора, но она не доставит им такой радости, пусть даже не надеются!
«А теперь наш парад-алле, наше дефиле!» – зычно, с цирковым шиком объявил молодой премьер.
К открытию они приготовили коллекцию монохромных платьев под названием «Родословная радуги» – манифест цвета, силуэта и элегантности. Семь манекенщиц в облегающих однотонных платьях до колен вышли одна за другой на середину зала и образовали классический радужный набор. К ним присоединились две их подруги, одна в белом, другая в черном, и замкнули цветовую октаву по краям. Настроив таким образом зрительский хромоскоп, они принялись составлять причудливые сочетания, сочиняя цветомузыкальную рапсодию на тему абстрактной живописи. Два полюса, два антипода – красный и фиолетовый, противостояли друг другу. Все прочие пытались их помирить, черный – поглотить, а белый – возвыситься над ними. Цвета сходились и распускались, женились и разводились, дружили и ссорились, любили и ненавидели. Оттенки туфель, поясов, перчаток, сумочек, шляп и бижутерии словно глиссандо размывали основной тон до полутона, роднили его с соседними, мешали оранжевую кровь с желтой, желтую с зеленой, зеленую с голубой и так далее, пока не замыкали цепь родства в единый колоритный хоровод.
