Виктор Пелевин - Любовь к трем цукербринам
Скоро она вспомнила.
Все легко можно было исправить. Но следовало сделать это прямо сейчас – пока она не забыла опять…
Когда она подошла к границе Леса, возле одной из ведущих в него арок уже шел ритуал Прибытия. По тому, какие именно звери пришли встретить новоприбывающее в Эдем сознание, можно было догадаться, откуда пассажир.
Место встречи было именно таким, каким ожидал бы его увидеть взыскующий рая мистик углеводородной эпохи. Это была большая заросшая цветами поляна, в центр которой из просвета между кронами падал широкий солнечный луч. В луче стояли три зверя: подкрашенный хной и похожий на пьяного Черчилля лев, темно-синий бык, покрытый жмурящимися от мошек глазами, и огромный, в человеческий рост, золотой орел со строгим милицейским взглядом.
Прошла секунда, и на траве перед ними с хлопком возник крохотный белый хомяк с розовыми ушами и черной звездочкой на лбу. Посмотрев на высящихся над ним зверей, а потом на стоящую в отдалении Сперо, хомячок понюхал воздух, нервно вильнул хвостом – и исчез в траве.
Эпилог
Вся моя дальнейшая история поместится всего в нескольких абзацах.
Я оказался предоставлен самому себе – и не нужен был больше никому в мире. Как выяснилось, меня вполне устраивало такое положение дел.
Не дожидаясь, пока «старшим инспектором ОГИПРО» заинтересуется какая-нибудь из земных инстанций (тучи на горизонте уже сгущались – но пока интерес касался не меня, а исключительно занимаемой площади, на которую никак не могли найти договор аренды), я снял табличку с двери и исчез в московском сумраке, оставив неведомым наследникам всю оргтехнику и даже кофейную машину. Секретарше было сказано, что спасти вторую инспекторскую ставку не удалось – и она женственно приняла этот удар.
Я видел столько жизней, столько историй, столько судеб – и был уверен, что смогу создать из них нечто великое и памятное. Но в реальности, увы, весь мой улов поместился в небольшую папку со словами «Любовь к трем цукербринам». Рассказ про Птиц, история Кеши, отблеск Нади.
Последним служебным прозрением, посетившим меня на посту, была ослепительная догадка о тождественности суки Агенды и президиума с тремя седыми лесбиянками, увиденными Мейстером Ке в групповом сновидении. Я мог бы обосновать это множеством убедительнейших сближений (например, у всех трех лесбиянок были такие же гоголевские носы, как у журналистки, родившей фразу про «либеральную идею, отлитую в гранате»), но прошу читателя просто поверить мне на слово.
А потом началось самое интересное – и здесь я впервые боюсь, что мои слова покажутся неправдоподобными.
Я стал перепрыгивать с одного поезда судьбы на другой.
Ничего примечательного в моей жизни больше не было. Во всяком случае, для внешнего наблюдателя. Пересадки с одного маршрута на другой не выглядят никак, и точный их момент даже не всегда можно определить, хотя чаще всего мне это удается.
И я успел удалиться от мира, который когда-то обслуживал, уже очень и очень далеко. Чтобы вы поняли, насколько, расскажу только об одном обстоятельстве.
С момента взрыва в известной редакции прошло не так много времени. Но у этого события был такой резонанс, что оно, конечно, не успело бы забыться. Я объясню, почему вы ничего о нем не знаете.
Сегодня утром я увидел на сайте «Contra.ru» (да-да) статью одного злобного журналюги, похожего на лысеющий одуванчик. Она называется «Всюду Шпенглер» и посвящена не больше и не меньше как анализу распила и перепродажи несущих конструкций российской культуры. Главный герой – поэт Гугин, автор проекта «Голем Илелеем», названный в статье «кохочубайсом русского стиха» (во как).
Дело в том, что в этом мире я никогда не был Киклопом. И никакого взрыва в «Контре» тоже не было. Все живы. Кеша ходит в контору, Надя поливает цветы, а Гугин пишет стихи. Я заглянул в его «Голема» – и обнаружил, что памятное четверостишие в этом измерении выглядит чуть иначе:
«Шановный пане, пройдить ***![18]»
Сказал фашисту пидарас,
И беркут наш встал черепахой
В незабываемый тот час.
Чего только не увидишь, путешествуя между мирами.
В этой вселенной Гугин расставляет маркеры еще безрассуднее, и три несгибаемых журналиста с восторженным визгом рвут его толстую попу на части, одновременно прикрывая собственные задницы от «кровавых клыков злобно ощерившейся диктатуры». Все трое живы и занимаются своим прямым делом – обслуживают качели духа: внеземной биолог сказал бы, что сука Агенда находится во временно диссоциированном состоянии. Все хорошо. Только «Contra.ru», увы, скоро закроется. Невидимая, но волосатая рука рынка…
В «Контре», кстати, недавно была статья о том, что словом «рынок» сегодня называет себя власть, когда не хочет, чтобы над пепелищем торчали ее уши. Может быть, может быть.
Бату тоже жив. Он торгует на рынке и не планирует никаких взрывов: он прочитал вывешенное перед мечетью объявление, что трупы террористов заворачивают перед похоронами в свежесодранную свиную кожу, и это сильно повлияло на его планы по духовной реализации. Он купил себе ноутбук, и его либидо, кажется, уже переползло с мечты о гуриях на стандартных электронных сестричек (в сущности, они с Кешей товарищи по несчастью: найти в Москве нормальную овечку еще сложнее, чем японскую школьницу).
Да, и еще любопытная мелочь – в этой вселенной киевский спор о Петлюре кончился без удара зонтом и сотник Гаврило перешел-таки дорогу. Остальное вы скорей всего знаете.
Я езжу в метро и гляжу, как люди, хорошие добрые люди, сидят ровными рядами на скамейках – и, уткнувшись в экраны своих смартфонов, кормят подрастающих цукербринов. Угощают собой тамагочи, которые не собираются умирать, а будут только расти – и просить для себя все больше и больше еды.
Эти добрые люди на полном серьезе считают, будто космический ужас – не то, что происходит с ними изо дня в день, а то, что они видят в кино, когда по экрану бредут злые обитатели изначального мрака, темные эльфы, среди которых для пущей достоверности есть даже пара внеземных негров.
Что будет через триста лет с Кешей в этом слое реальности, я не знаю. Но думаю, качественных изменений не произойдет – может, будет обнимать другого гендерсвингера и не попадет в герои. За Надю я спокоен. Я уверен, она сделает то же самое – создаст далекий невозможный рай и пустит туда всех, кого сумеет вспомнить.
А я?
В этом мире я тоже подолгу сидел у зеркала, делая упражнение «циклоп». Но вот ничем интересным оно так и не кончилось.
Я ничем не отличаюсь от любого другого писаки, который накатал книгу со странным содержанием – и уверяет, что за ней стоит какой-то «реальный опыт». Мало того, я сам посвятил несколько страниц объяснению того, почему в нашем мире этот опыт совершенно нереален и ничем не отличается от обычного сна.
Пусть сон. В научном смысле так оно, наверно, и обстоит – иначе не сойдутся все эти бухгалтерские пасьянсы, которые ни в одной реальности нельзя нарушать. Какая разница. Сны – единственная смутная память о нашей действительной жизни. Я запомнил свой сон хорошо и написал про него книгу. Кто-то может предположить, что это моя последняя служебная попытка повлиять на реальность и выправить ее перекос. Что тут скажешь? Об этом мечтает каждый писатель – но получается такое только у Киклопов. И то не всегда.
Профессиональных претензий я не принимаю. Известные события начались не на моей вахте, и я даже не могу сказать точно, была ли при этом нарушена связь времен. Может быть, как раз и нет. В этом мире другой Киклоп – и все вопросы прошу адресовать к нему. У него много забот (можете себе представить), проблемы с людьми и с Птицами – и мне хочется пожелать ему удачи.
Я рад, что мои старые знакомые живы, но скоро мне предстоит расстаться с ними опять. Я буду уезжать на поездах судьбы все дальше и дальше. Для этого мне не надо брать никаких билетов, не надо делать почти ничего – достаточно просто просыпаться по утрам. И рано или поздно я совершенно точно приеду в измерение, где никогда не было ни Голема Илелеема, ни суки Агенды, ни трех цукербринов, ни войн за мир, ни песен протеста, ни густо облепивших каждое человеческое слово шулеров.
Странно – я точно знаю, чего там не будет. А вот каким этот мир окажется, пока неясно и мне самому.
Примечания
1
Вселенная состоит из историй, не из атомов. Мюриэль Рюкэйзер, американская поэтесса
2
Канола – растительное масло, которым иногда разбавляют оливковое. – Примеч. авт.
3
Слово на букву «е», глагол в прошедшем времени. – Примеч. авт.
4
Слово на букву «е», глагол в прошедшем времени. – Примеч. авт.
5
Обстоятельственно-определительное наречие места, меры, цели и способа, образованное из слова на букву «х», написанного слитно с предлогом «на». – Примеч. авт.
