Юлия Лешко - Мамочки мои… или Больничный Декамерон
– О чем ты, Женечка, я уже стар для этого.
Женя теперь смотрела на Сергея в зеркало:
– Наговариваете вы на себя, Сергей Анатольевич. Вы не старый, вы просто живете скучно. Дом-работа, работа-дом. От такой жизни даже мухи дохнут.
Сергей улыбнулся. Женя истолковала эту улыбку по-своему:
– Что, я права?
Стрельцов покачал головой:
– Нет, просто у меня фантазия богатая: так и вижу муху, которая разрывается между домом и работой… Работящая муха… Домовитая муха… Муха – хороший семьянин… Да. Знаешь, Женечка, в каждом возрасте свои ценности. Для тебя сейчас важно найти удовольствие, а для меня – смысл.
Женя скроила капризную гримаску:
– Сложно как-то. Смысл?… – девушка пожала плечами. Сергей посмотрел на ее безмятежный лоб и добавил:
– Потому что тебе еще рано об этом думать. Танцуй, пока молода.
* * *Пара, прощавшаяся в приемном покое возле входа на территорию отделения, не была похожа на другие. Молодая женщина была грустна, хотя и спокойна. Ее высокий, спортивного вида муж смотрел на жену заискивающе, как-то снизу вверх, и был явно скован:
– Я позвоню, хорошо?
Женщина ответила отстраненно:
– Как хочешь. Вообще, недели две еще можешь смело не звонить.
Тут уж муж преодолел непонятное смущение и решился возразить:
– Настя, ты, конечно, извини, но…
Настя, выразительно прижав руку к груди и четко выговаривая слова, почти по слогам произнесла:
– Нет, Денис. Я тебя, конечно, уже не извиню. Время извинений прошло. Такое ощущение, что у тебя провалы в памяти. Жаль, я забыла решение суда дома. А то предъявила бы тебе официальный документ: мы – в разводе!
Денис не сдавался:
– Но я – законный отец нашего будущего ребенка! И имею право знать, как его дела! Я имею права встречаться с ним, приносить ему подарки, принимать участие в его воспитании!
Настя нервно рассмеялась:
– Деник, да не смеши ты меня!.. Какое-то прежде временное родительское рвение. И вообще… Ты считаешь, что педагогика – это твое?… Хотя: кто ж его знает?… Ты в своей жизни, пожалуй, только педагогом еще не был… Н-да. Все, пусти. Разрешаю звонить один раз в неделю. По пятницам.
Законный отец будущего ребенка даже руками развел от удивления:
– Дичь какая-то. Почему – по пятницам? Почему не по средам? А понедельник чем плох?
Женщине, очевидно, просто не терпелось избавиться от собеседника, поэтому она покладисто согласилась:
– Договорились. В четверг жду твоего звонка. Все, уходи. У меня отныне есть заботы посерьезнее тебя.
И удалилась в отделение.
Денис, посмотрев ей вслед, с силой засунул руки в карманы куртки и быстрым шагом ушел в противоположном направлении – на улицу…
* * *Задумчивую Настю вела по коридору Прокофьевна, неся подмышкой комплект свежего белья. Окинув молодую женщину взглядом, старушка сказала:
– Халатик у тебя, дочка, очень теплый. А у нас топят хорошо. Скажи мужу, чтобы полегче какой принес.
Настя машинально кивнула:
– Скажу…
– Сюда тебе, – показала Прокофьевна. Руки у Насти были свободны, и она гостеприимно распахнула перед санитаркой дверь. Прокофьевна первой зашла в пустую палату, Настя за ней.
– А где все?
Прокофьвна, застилая койку чистым бельем, переспросила:
– Все?… Обедают. Обедает, то есть. Тут, кроме тебя, одна только девушка лежит, Алиса. Да, с такой соседкой не заскучаете и вдвоем!
Настя удивленно глянула на Прокофьевну:
– Да я, в общем, не веселиться сюда пришла…
Прокофьевна не возражала:
– Ясное дело, не в цирк. Да уж больно у нас день на день похож. А Алиса – девчонка хорошая! Сама увидишь… Алиса зовут, – повторила она с каким-то ей одной понятным значением.
Прокофьевна ушла, а Настя осталась. Но не успела разложить свои вещички, как санитарка вернулась и оповестила:
– Кушать иди! Еще не опоздала.
* * *Настя вошла в столовую, поискала глазами свободное место. Ее внимание в тот же момент привлек веселый дружный смех за одним из столиков. В центре общего веселья была очень симпатичная молодая женщина, просто искрящаяся от улыбки…
Настя посмотрела на нее и как-то вдруг поняла, что это и есть любимица Прокофьевны Алиса… Она улыбнулась собственной догадливости, а может быть, заразившись на минуту весельем, царившим за чужим столиком, и села на свободное место.
И только начала аккуратно набирать ложкой кашу, как тут же пронзительно запиликал ее мобильник. Так и есть – ходячая иллюстрация к хрестоматийному роману Тургенева, «отцы и дети» в одном лице, отныне и навсегда бывший муж Денис…
Настя вложила в обращение все эмоции – раздражение, возмущение, усталость:
– Алло!
Выслушала, сделала паузу, на лице отразилась досада:
– Ты себе верен: и жить торопишься, и чувствовать спешишь. Ты ведь у нас, вообще – только себе и верен. Кстати, а по какому ты календарю живешь – индейцев майя?… Потому что сегодня – не четверг. Счастливо.
Дала отбой.
Попробовала кашку и едва заметно сморщилась. И тут же ей стало неудобно перед соседками по столику, и она оправдалась:
– Несолено.
Вздохнула и начала есть. И сама не заметила, как злые слезы начали капать из глаз прямо в несоленую кашу…
– Не пересоли, – осторожно, чтобы не обидеть Настю, сказала ей незнакомая мамочка-соседка. И улыбнулась Насте.
* * *Наташа и Вера Михайловна в ординаторской стояли возле Вериного стола, как маршалы в ставке главнокомандующего: на столе бумаги, нервный свет настольной лампы, озабоченные лица… На самом деле, никакого напряга в работе не было, все шло установленным порядком. Только вот у Верочки дома были нелады, да и Наташа с «Дня защитника от Бобровского» пребывала не в духе.
– Власова уже сильно перехаживает, – информировала Наталья Сергеевна. – Или стимулировать будем, или Бобровский закомандует оперировать.
Вера спросила:
– А сама она как настроена?
Наташа одобрительно покачала головой в адрес мамочки Власовой:
– По-боевому! Сама ростом с веник, ребенок крупный, но нет – она будет сама рожать! А то – не состоится как женщина.
Наташа посмотрела на Веру и, в какой-то момент, будто улетела куда-то. Сказала вполголоса, не как коллеге, а как подруге:
– Вера, а я тоже иногда с таким ужасом думаю: не дай бог, а вдруг, и правда, – не состоюсь! Как женщина. Сердцу не прикажешь, и любовь зла, я все понимаю. Но как себя заставить – не любить? Ну, как?
Вера тоже вздохнула, вспомнив неудачное утро и затяжную ссору с мужем:
– Ты, Наташа, так говоришь, будто я – сама себе хозяйка. Вот поссорились… Вчера начали, продолжили сегодня с утра, и что? Каждую секунду на телефон смотрю: когда позвонит? А он не звонит! И ведь сердце не болит: как там я, например? Переживаю, не переживаю?… Жива, вообще?…
Женщины были настроены на одну волну, но каждая говорила все равно о своем, наболевшем.
Наташа погрозила кулачком, как ей казалось, Бобровскому, но Вера на автомате заметила, что в той стороне – только кастелянская и клизменная:
– Вот закручу ему назло с этим мальчишкой нахальным, пусть знает! Еще и замуж за него выйду – назло!
Вера даже переключилась и заулыбалась подруге:
– Саша – не нахальный мальчишка. Да и какой он мальчишка?… Он тебя младше на пару-тройку лет. С ним можно и не назло…
Наташа посмотрела так иронично, как только смогла, эмоции перехлестывали через край:
– Вера, вот твой Стрельцов или Бобровский – мужики. Ух! Мужики! Твой – просто мачо, мой… Хотя какой он, к черту – мой… А Саша – и высокий, и крепкий, но все же – мальчишка. Я его старше на четыре года, я узнавала: он ведь после армии в институт поступал. Но это – по паспорту. А по жизни…
– Но все-таки узнавала… – сложила руки на груди Вера, – это – прогресс…
Неожиданно в ординаторскую вошел Бобровский. Посмотрел на своих коллег орлом, особенно на сразу стушевавшуюся Наташу… К ней и обратился ласково:
– Наталья Сергеевна, вы мне сегодня ассистируете. Сразу после обхода. Ваш боди-арт, на всякий случай, тоже участвует.
Вера, не сумев удержаться, поправила начальника, который, как известно, всегда прав:
– Владимир Николаевич, боди-арт – это живопись по коже. Вы, все же, крупный специалист по немецкому языку, насколько мне известно. А вот то, что вы имели в виду, – это бодигард. Телохранитель.
Бобровский, услышав столь подробное объяснение, начал уже откровенно развлекаться:
– Вот-вот! Тонко подмечено! Это я про живопись по коже! Совсем недавно сошла с моей кожи роспись, оставленная вашим, Наталья Сергеевна, бодигардом.
Вера Михайловна сначала сдерживалась, а потом уж и рассмеялась… Вдохновленный ее весельем Бобровский уже резвился вовсю:
– Свет ведь не без добрых людей, – Прокофьевна, ангел наш, народными средствами свела-таки за четыре дня щедрый мазок, оставленный у меня под глазом одаренным не в меру передвижником в белом халате…
