Анна Матвеева - Лолотта и другие парижские истории
Моди исцеляет людей, когда рисует их – только поэтому, слушая болтовню Лолотты, он пишет с неё быстрый портрет. Только для этого дарит ей стройную длинную шею.
Рисунка он ей, к сожалению, не дарит, уносит с собой – но перед тем, как уйти, оставляет на комоде три монеты. Три минуты, три монеты, трое мужчин, оставлявших частичку себя в её комнате – кто что смог, то и принёс.
Модильяни отправляется к Утрилло. Монеты отправляются в сундук, в ларец – тяжёлый, как надгробный камень.
Портрет Лолотты, в который превратится тот беглый набросок, вскоре купят за хорошие деньги. Слава, наконец-то, поворачивается лицом к Модильяни – жаль, что он по-прежнему не может её разглядеть.
Збо снимает квартиру для Моди и Жанны в доме на улице Гран-Шомьер, где прежде жил Гоген. Стены здесь окрашены в оранжевый и красный цвета, – закат или рассвет, всё зависит от взгляда. Всё и всегда зависит от взгляда. Красные и оранжевые стены появляются на портретах Жанны, которые Модильяни рисует без устали, но когда он уходит из дому, то ищет других натурщиц – тех, кого можно писать обнажёнными.
Вот и Рафаэль часто писал фигуры обнажёнными, а потом «одевал» их в костюмы. Только так тела смогут выглядеть живыми.
На выставке в галерее Берты Вейль происходит скандал – большие «ню» Модильяни выставлены в витринах, их дерзкие позы так возмущают полицейских, что они заставляют хозяйку убрать работы. Теперь слава уже не просто поворачивается лицом к Модильяни, но смотрит ему глаза в глаза – теперь весь Париж хочет увидеть эти возмутительные картины, а может, и купить их!
У славы – глаза статуи, один закрыт – как после инсульта. «Одним глазом ты смотришь на мир, а другим внутрь себя», – объясняет художник.
Обнажённые и смущают зрителей, и возбуждают их. Неловкость обращается страстью, застенчивость превращается в пыл, а потом волны успокаиваются, и в тишине завязывается новая жизнь.
В самом начале 1918 года Жанна сказала Моди, что ждёт ребёнка.
19Я никого не ждал – и не надеялся встретить у Лидии знакомых. Я был бы счастлив любым напоминанием о Лолотте, даже – упоминанием о ней. Пусть её называют Алией, «одной девочкой», Ларисиной няней, мамой Миры – как угодно.
Но в жизни много сюжетов, и перемещаются они хаотически.
Два новых гостя за столом – это Ирина Викторовна, мама Игоря и его отец, на которого он удивительно похож.
Я много раз хотел увидеть отца Игоря, но лучше бы это случилось при других обстоятельствах. На Ирину Викторовну было страшно смотреть – как любой нормальный пациент, она считает психологов неспособными хранить тайны. Мы, дескать, только и ждём, чтобы рассказать всему свету о том, что они на самом деле думают и чувствуют. Мы специально выспрашиваем подробности, чтобы потом посмеяться.
Повторюсь, это совершенно нормально. Только дети могут доверять чужим людям.
– Вы знакомы? – приветливо щебечет Лидия. На столе появились чистые тарелки и приборы для опоздавших.
– Нет! – я успеваю сказать это раньше, чем мама Игоря, и бедная женщина выдыхает с такой силой, как будто это не званый ужин, а выездные курсы правильного дыхания по Стрельниковой, Бутейко, или по кому там нынче дышат?
Папа Игоря садится напротив меня – как будто специально для того, чтобы я мог его как следует рассмотреть. У него довольно красивое надменное лицо. Небольшие руки постоянно задействованы в беседе – они буквально летают над тарелкой, описывая окружности, ломаные линии и треугольники. Пальцы трепещут как перья. Я, разумеется, вспомнил Игоря – как он трещит пальцами, и как часто ему прилетает по щекам от отца.
– Пощёчина – не значит, что он меня бьёт, – как бы мальчик ни презирал отца, он всё равно будет защищать его.
– А как надо бить, чтобы считалось?
– Ну, не знаю… Ногами в живот?
Однажды Игорь пришёл ко мне с синяком на щеке, так точно повторяющим форму пальцев, как будто его нарисовали. Я с трудом вытерпел до конца сеанса, чтобы позвать в кабинет Ирину Викторовну. Но именно в этот день она сказала, что очень торопится, хотя в обычное время её из кабинета не выгонишь.
Сейчас Ирина Викторовна сидела рядом с мужем такая тихая и пришибленная, что мне стало её жаль. Лидия сказала:
– Знакомьтесь – это Ира и Алексей.
Сергейка гостеприимно наклоняет бутылку с вином над бокалом, но папа Игоря ловко прикрывает посудину ладонью – она лежит неподвижно, как ломтик хлеба на рюмке покойника.
– Спасибо, не надо.
– Алексей не пьёт, – объясняет Ирина Викторовна. – И я тоже.
Геннадий с вызовом наполняет свой бокал – вино льётся с таким звуком, как будто ошалевшая от жажды собака лакает воду из миски.
Воспитанная девочка Софья спрашивает:
– Может быть, сок или морс? У нас есть клюквенный и облепиховый.
– Воды, – говорит Алексей. Это не просьба, а приказ.
Софья поднимает тонкую бровь, но послушно приносит кувшин с водой. Алексей жадно выпивает стакан, затем – другой. Я представляю себе экорше – скульптурного человека со снятой кожей, и вижу, как вода течет по его организму, питая сердце и другие жизненно важные органы. Сердце, вспоённое водой, не может быть добрым – оно холодное, как мясная заморозка.
Ирина Викторовна просит морса, и это, по-видимому, дерзость, которой она себе обычно не позволяет. Алексей читает нам небольшую лекцию о пользе воды и вреде всех других напитков. У него красивый голос.
– Даже чай не пьете? – ужасается Катя.
– Разумеется, нет. Чай – один из самых вредных напитков, в нём содержатся танины, – объясняет Алексей, неодобрительно разглядывая глубокое Катино декольте.
Тут очень кстати появляется Лидия с тортом и Валерия с чайными чашками.
– Чёрный, зелёный? – спрашивает Лидия.
– Чёрный, да покрепче, – просит Сергейка. Впервые в жизни он кажется мне приятным человеком.
– Зря вы так, Сергей, – журит его папа Игоря. – Чай это настоящий яд. А человеческое тело больше чем наполовину состоит из воды.
– Торт вы, наверное, тоже не будете? – догадывается Софья.
– Разумеется, нет. Я ем только полезную пищу. Овощи, зелёные фрукты, отварная рыба.
– Какой интересный у тебя муж, Леночка! – восторгается Лидия. – Теперь я понимаю, почему ты его от нас так долго прятала.
Все, кроме родителей Игоря, едят торт – Ирина Викторовна тоскливо смотрит, как Валерия слизывает нежный крем с десертной ложечки. Язык – как шустрая розовая змейка.
Геннадий встаёт со своего стула, и становится видно, что он уже больше чем наполовину состоит из вина. Его бокал, полный до краёв, красиво взлетает и орошает Алексея с ног до головы – я и не догадывался, как много жидкости вмещает обычный бокал! Папа Игоря полит вином щедро, как мясо по-бургундски, которым Лидия, помнится, угощала нас в прошлый раз.
– Пардон, – неискренне кается Геннадий. – Мне нужно в туалет.
Он, действительно, уходит в туалет, пока женщины суется с тряпками и полотенцами – Лидия предлагает Алексею снять испорченную рубашку, но он не соглашается.
– Нам все равно пора, – говорит он жене. – У меня ещё пробежка.
Мне страшно за Игоря – разъярённый отец вполне может сорвать свою злобу на мальчике, но я не знаю, как удержать Алексея, и понимаю, что не хочу его здесь удерживать. Лидия, тем не менее, пытается что-то исправить – в этом, как и во многом другом, ей нет равных.
– Я прошу прощенья за Геннадия, – она понижает голос. – У него сейчас трудный период, он, видите ли, художник, а творческие люди такие непредсказуемые! Эльвира Яковлевна попросила присмотреть за ним, вот я и решила хотя бы в гости…
Алексей уже в прихожей, обувается. Катя куда-то исчезла, Геннадия тоже не видно. Ирина Викторовна натягивает плащ, она такая бледная, как будто у неё разом выкачали всю кровь и перелили её мужу.
Как только закрылась дверь за родителями Игоря, мы с Сергейкой и Лидией вернулись к столу. Софья и Валерия, отыграв роли прилежных дочерей, стремительно перевоплотились в независимых молодых женщин. Сначала одна, потом вторая заглянули в комнату, прощаясь, и в глазах этих юных красавиц было такое явное предвкушение вечера, что мне захотелось увязаться за ними, как тому смешному старику, который бегал в моей юности за студентками по институту, приговаривая:
– Дайте хотя бы посмотреть!
Совсем скоро этот старик перестанет казаться мне смешным.
– А где Катя и Геннадий? – спохватилась Лидия. – Миша, будь другом, позови их к столу. Нам всем нужно выпить. Сергейка, достань коньяк!
Я заглянул в одну комнату, в другую, в третью – никого. Открыл дверь в ванную – и увидел картину настолько прекрасную, что её не сумел бы написать даже Ренуар, не говоря уж о Геннадии. К счастью, Геннадий с Катей не увидели меня – а вот я успел заметить полукруг соска, выползшего из лифчика – он был как солнце, встающее на горизонте. Финал не за горами, вот-вот настанет утро…
Я тихо закрыл дверь, и вернулся к гостям.
