Мариам Петросян - Дом, в котором… Том 3. Пустые гнезда
Везучим гостям он дарит колесики от разбитых часов. Самым везучим – перо цапли. Первое означает одно, второе – совсем другое. Первое у него просят все, второе не просит никто, потому что о втором подарке никто не знает. Он не упоминается ни в одной легенде. Колесико от часов можно потерять, обменять или кому-нибудь подарить. Перо цапли исчезает, попадая в руки нового владельца, а следовательно, им можно только владеть.
Шестеренки старичок дарит нехотя, перо слишком редко, а других подарков у него не просят почти никогда. Лишь один-единственный раз у него попросили сон. Очень хитрый сон – обучающий видеть чужие сны. Попросил его маленький мальчик и унес с собой одну из тыкв-горлянок с заткнутым дурман-травой горлышком. Через несколько лет этот же, уже подросший, мальчик пришел с еще более странной просьбой. Старичок был заинтригован. Он выбрал самое красивое из имевшихся у него яиц – зеленое с белыми крапинками.
– Они очень нежные, – предупредил он. – Будь осторожен. Грей его у сердца, а когда она вылупится, пусти в ручей, где нет хищных рыб. На сороковой день она созреет.
– А на двадцатый? – спросил мальчик.
Это был очень странный мальчик, и старичка немного встревожила судьба зародыша в яйце, но он любил дарить необычные вещи, а мальчик был единственным за много лет, кто просил не то, что просили все. С ним было нескучно.
Скуки старичок боится больше всего на свете. Иногда, утомленный однообразием своих подарков другим, он дарит что-нибудь самому себе. Выбирая самые простые предметы. Ничего ценного, ничего особенного, но приятно получить в подарок что-то необычное, особенно, если не помнить, что даришь себе это сам.
Горбач рассказал всем известную сказку о Крысолове из Гаммельна. Немного измененную. Я не очень хорошо помнил эту сказку но там точно не было того, что Крысолов увел только самых маленьких детей, до трех лет. «Чистых разумом и помыслами». Это прозвучало довольно странно.
Потому что непонятно, как можно увести куда-то детей, которые, допустим, еще не умеют ходить.
Горбач этого объяснять не стал, и я напредставлял всяких забавных сценок. Как грудные младенцы, агукая и суча ножками, выплывают из своих колыбелек, кружат по комнатам, выпархивают из окон родительских домов и слетаются к человеку в красном камзоле, играющему на флейте.
И ладно еще это! Труднее было представить годовалых, которых не смогли бы удержать родители. А потом я подумал, что и в настоящей сказке это не объяснялось. Там просто сказано, что Крысолов увел всех детей. И точка. Но ведь среди них должны были быть и совсем маленькие. Как-то я раньше об этом не задумывался.
Лэри рассказал о заколдованной принцессе. Явно подразумевая Спицу. Рыжий рассказал о каких-то беглых смертях. Кажется, имея в виду себя.
Табаки рассказал о каком-то старикашке, который до того не любил делать гостям подарки, хотя почему-то должен был, что даже прикидывался мертвым, лишь бы его оставили в покое.
Филин и Мертвец пристроили свои истории к его и рассказали о своих встречах с этим старичком.
Стервятник и Лорд о чем-то шептались, Дракон вообще заснул. Я подумал, что ничего страшного не произойдет, если и я немного посплю, но из этой попытки ничего не вышло.
Потому что на стремянку влез Слепой, и вокруг воцарилась такая напряженная тишина, что с меня тут же слетела вся сонливость.
Слепой долго молчал. Свечи догорели, а фонарики почти не давали света, но видно было, что он босиком и одет как обычно, а рука перевязана бинтом вместо полотенца.
Наконец он заговорил. Сказал, что желает всем нам счастья. И уходящим, и остающимся. И тем, кто уйдет, думая, что остался, и тем, кто останется, думая, что ушел. И тем, кто решил вернуться. Слепой сказал, что каким бы ни был наш выбор, нам предстоит начать жить заново, потому что наша новая жизнь будет непохожа на старую. Что многие из нас ничего не будут помнить об этой старой жизни, но это не должно нас пугать. «Те, кто будут жить, не теряя веры в чудо, обретут его». Потом Слепой сказал, что не прощается с уходящими, а только с остающимися, и с теми, кто возвращается.
Я к этому моменту окончательно запутался и так и не понял, к кому же отношусь: к первым, вторым или третьим.
Дальше стало еще непонятнее.
Слепой сообщил, что ему требуются два добровольца. Опытный проводник для неопытного проводника и сторож.
– Последняя должность пожизненная, – закончил он и соскочил со стремянки.
Едва он с нее спустился, включились все настенные лампы, и все вокруг засобирались.
Я не сразу сообразил, что Ночь Сказок кончилась, уж очень внезапно это произошло.
На свету отовсюду повылезали грязные тарелки, объедки, оплывшие свечи и набитые пепельницы. Сделалось неуютно, как будто мы вдруг очутились на вокзале, и, как на вокзале, все вокруг обнимались, прощались и дарили друг другу всякие безделушки на память.
Рядом со мной присел Черный, хлопнул меня по плечу, сказал:
– Ну, пока, старик… еще увидимся! – и сразу куда-то ушел. Потом меня целовала опухшая, зареванная Спица, Конь подарил маленькую метелку на счастье, а Лэри так страстно обнял и залил слезами, что я, не удержавшись, тоже начал всхлипывать.
Нагореваться и как следует проникнуться прощальными настроениями мне не дали. Быстро и тихо несколько человек взвалили на себя рюкзаки и ушли, увлекая за собой длинный хвост провожающих.
Македонский помог мне влезть на подоконник, и оттуда мы смотрели, как они пересекают двор.
Было еще темно, но свадебное платье Спицы как будто светилось, и я отчетливо различал ее в толпе, ее и Лэри в белоснежной оперной рубашке. Почему-то из событий той ночи это мне запомнилось ярче всего, как все они шли через двор к воротам, с женихом и невестой во главе процессии. И кто-то тащил шлейф Спицы. Впереди, наверняка, шагал Черный, с сурово поджатыми губами и здоровенным рюкзаком, но его сверху было не различить, я только знал, что он тоже там. Он, и Конь, и Пузырь, и Прыщ, и Генофонд… и Рыжий, как выяснилось позже. И те двое из кемпинга.
На самом деле их немного уехало, но в темноте казалось, что намного больше, и я даже забеспокоился, влезут ли они в тот свой автобус, ведь Черный говорил, что он совсем небольшой.
Потом ворота закрыли, провожающие вернулись, и мы попытались еще немного уютно посидеть при свечах, но атмосфера была уже не та, все плакали, шептались, прощались и что-то друг другу дарили, но уже тише. Как-то спокойнее.
Оказалось, что у меня в руках и вокруг целая куча всяких подношений, а я не помню большую часть дарителей.
Горбач влез на одну из верхних кроватей и заиграл на флейте. Красавица и Кукла шепотом обсуждали подвенечный наряд Спицы.
Старик-сторож исчез. Тогда я еще не знал, что он уехал в автобусе, и подумал, что он просто ушел, как и те двое из кемпинга. Из необычных гостей у нас остался только Р Первый. Он сидел на придвинутой к шкафу кровати и пил текилу Стервятника прямо из бутылки.
Слепой подсел к нему и о чем-то спросил. А когда Ральф поперхнулся, постучал его по спине. Мне стало интересно, о чем они говорят, и я переместился поближе.
– Смотрите, – сказал Слепой, вставая. – Вам решать.
Р Первый схватил его за руку и рывком усадил обратно на кровать.
– Ты пошутил? – спросил он.
Слепой сказал, что и не думал шутить. Вытащил из кармана и передал Ральфу скомканный коричневый конверт.
– Если передумаете, откройте. Когда покончите со всеми другими делами.
Ральф тут же встал и осмотрелся, как будто Слепой напомнил ему о куче важных и неотложных дел.
– Ладно, – сказал он. – Сколько еще продлится эта ночь?
Слепой пожал плечами.
Как только Ральф ушел, он занял его место на кровати и схватил оставленную Валетом гитару. Попытался играть, но ему мешала перевязанная рука, и он размотал повязку.
Сфинкс сел на пол рядом с кроватью, на которой устроился Слепой, и Табаки тут же перестал ездить по комнате и тоже перелез к ним. А еще через какое-то время подсел Македонский.
Слепой еле слышно тренькал на гитаре, Табаки насвистывал, Сфинкс с Македонским сидели молча. Утро все не наступало.
Я, так и не дождавшись его, заснул. Уж не знаю, сколько еще терпели остальные.
Перед рассветом меня разбудили тихие звуки флейты, доносящиеся из коридора. Тоскливые и заунывные. Я открыл глаза, увидел, что за окнами проступает предутренняя синь, и опять заснул. Примерно в это же время кто-то погладил меня по голове. Взъерошил волосы и отошел. Я никогда не узнаю, кто это был.
Те, что ушли под утро, постарались сделать это незаметно.
Разбудил меня Сфинкс.
– Вставай, – сказал он. – Выпуск пропустишь!
Лучше бы он завел будильник у меня над ухом, честное слово. Я так и подскочил.
– Уже?!
В комнате царил полный разгром. Как после всех веселых ночей. Вполне ожидаемый разгром, но от этого не менее неприятный. И ни души, кроме нас со Сфинксом.
– Все уже ушли?
– Ушли, – подтвердил Сфинкс с кривоватой улыбкой. – И знаешь, – добавил он, – тебе придется помочь мне, потому что больше некому.
