Александр Проханов - Время золотое
Они чокнулись. Звон тихо плыл, не удаляясь. У Елены сладко кружилась голова. Сыпались угольки в камине. Глаза Бекетова, сияющие, очарованные, глядели на нее, и в них было обожание.
Она медленно выпила вино. Через минуту почувствовала, как посветлело в комнате, как деревянные стены стали золотыми, словно наполнились медом. Темные сучки в потолке превратились в фиолетовые живые глаза.
– Я благодарна тебе за эти слова. Ты мой милый. С тобой я ничего не боюсь.
Бекетов поднялся, приблизился к проигрывателю, стоящему возле камина. Достал сверкнувший в его руках диск. Медленная, сладкая музыка, под стать медовым стенам, тихому колыханию занавесок, отблескам камина, полилась, и Елене казалось, что она ждала именно эту музыку, угадала ее.
– Потанцуем, – сказал он.
– Мы танцевали с тобой единственный раз, в Париже, в ресторане «Гонкур».
– И еще один раз на Оке, когда хлынул дождь и мы танцевали с тобой в ливне.
Он поднял ее из-за стола, обнял. Они танцевали. Она чувствовала щекой его горячую щеку, его руки на своей талии, его губы, скользнувшие по ее шее. Они кружили от окна, за которым притаились заснеженные ели, к камину, в котором дышали огоньками два золотых полена. К столу, на котором блестело стекло и светилась виноградная гроздь. К приоткрытым дверям в сумеречную спальню, где переливались шелка. К тому речному откосу, под которым неслась и бурлила иссеченная ливнем река. К серебряному саксофону, похожему на морского конька, в руках у маэстро, который раздувал лиловые щеки и подмигивал танцующим парам.
Елена закрыла глаза и блаженно думала, что это и есть долгожданное чудо, о котором она тайно мечтала.
Они лежали в спальне на широкой кровати, с которой соскользнуло на пол шелковое покрывало. Он целовал ее брови, легкими пальцами расчесывал ей волосы, тихо дышал на лоб, словно отгонял невидимых духов тревоги. Она, закрыв глаза, чувствовала на веках прикосновения его губ, оставлявших цветные пятна – золотые, голубые, нежно-зеленые, словно это были лепестки цветка, который он держал в губах.
– Какое счастье, что мы убежали, – сказала она. – Мне больше никто не нужен. Никого не хочу ни видеть, ни слышать. Только ты. Разве мы не можем навсегда от всех убежать?
– Если хочешь, мы не вернемся. Это заблуждение, моя гордыня – думать, что от меня все зависит. И ход истории, и судьба России. Какой это вздор! Мы крохотные пылинки, которые летают в солнечной комнате. Попадают в луч, загораются то красным, то золотым и гаснут, меркнут навсегда. Это миг нашей жизни, дар, отпущенный Богом. Чтобы мы могли любоваться друг другом, и этими угольками в камине, и этой полосой света, в которой лежит упавшее покрывало с китайским драконом. Мы убежим навсегда. У меня есть сбережения. Поселимся в тихом городке, родине двух цариц. Столько непрочитанных книг, столько чудесных стихов, столько божественных песнопений, которые звучат в монастырском храме у отца Филиппа… Скажи, и мы уедем.
– Уедем.
Он целовал ее шею, ее открытую грудь, и она чувствовала, как от его поцелуев наливаются и твердеют соски. Ей казалось, она слышит шепоты, шелесты, отдаленные чудесные звуки. Видит голубые сугробы, белые колонны собора, крохотные, в янтарном солнце, домишки. Она идет среди этих снегов, и в открытую форточку раздаются звуки рояля, восхитительная музыка, от которой – счастье, сказочное ликование, предчувствие небывалого чуда.
Елена прижимала к себе его голову, не отпускала, хотела, чтобы он задохнулся у нее на груди.
Среди ночи Елена проснулась. Бекетов спал, а в ней такое бережение, такая любовь к нему!
Она поднялась с кровати. Прошла босиком в гостиную. Было темно, только в камине едва розовели под пеплом угли. Подошла к балкону. Открыла дверь. Ледяной воздух охватил ее голое тело. Она сделала шаг вперед. Ступни утонули в снегу. Близко стояли черные, отяжелевшие ели. В острых вершинах сверкали звезды. Прекрасные, лучистые, посылавшие ей свои небесные силы. Она стояла голая под звездами, которые осыпали ее туманной росой, и она была окружена прозрачным свечением.
Утром янтари на стенах, синева в окне, озаренные вершины елей, снег на отяжелелых ветвях. Елена открыла глаза и испытала миг счастья, как в детстве, когда каждая клеточка славила пробуждение. В гостиной Бекетов звенел посудой, появлялся и исчезал, в розовом махровом халате.
– Соня, вставай. Смотри, какой пушкинский день! – Он нашел под одеялом ее щиколотки, огладил прохладными руками колени, поцеловал в глаза. – Завтрак на столе.
Он наливал ей кофе, угощал бутербродами с холодным мясом. Она позволяла за собой ухаживать, смотрела, как в виноградной ягоде горит золотое солнце. Вспоминала вчерашние звезды.
– Нас ждут приключения, – сказал он.
– И что это будет?
– «А знаешь, не запрячь ли в санки нетерпеливого коня? И навестить поля пустые, леса, недавно столь густые, и берег милый для меня».
Он подвел ее к окну и показал стоящий у крыльца снегоход, красный, с заостренным клювом, стеклянным блеском лыж.
– Это и есть наш конь?
– Нетерпеливый конь «Ямаха».
– Но я никогда не каталась на снегоходах.
– Значит, тебя ждут откровения.
Они нарядились в оранжевые пуховики, толстые стеганые штаны. Он протянул ей защитные очки, меховые рукавицы. Они вышли на крыльцо, где хрустели ступени, летели из елей солнечные лучи, в которых сыпался искристый иней. Пар вылетал из губ Бекетова, и весело, нетерпеливо блестели его глаза.
– Держись за меня, и покрепче. – Он оседлал снегоход, дождался, когда она усядется сзади и обхватит его руками. – Господи благослови! – включил мотор.
Снегоход окутался дымом, скользнул по снегу. У ворот их встретил охранник, что-то произнес сквозь рокот. Выпустил на дорогу, и огненный вихрь затмил ей глаза, ветер обжег щеки, и в елях то гасло, то ослепительно вспыхивало солнце, когда они пересекали синие тени.
Они мчались по просеке, в мелькании стволов, среди бесшумных, ослепительных вспышек. Елена, в веселье и ужасе, взлетая и падая в пышные ямы, чувствовала эти озарения, эти огненные полыхания как чью-то страстную, к ней обращенную речь. Кто-то огромный, белый, с алыми губами, посылал ей сигналы. Она обнимала любимого человека и знала, что им рады, им благоволят среди этих синих теней, ледяных веток, слепящих вспышек.
Просека кончилась, и они ворвались в мелколесье. В путаницу ветвей, которые хлестали, секли, кидали снегоход из стороны в сторону. Из одной рыхлой ямы в другую. Она боялась, что ее сметет с седла, выкинет на повороте, вцепилась в куртку Бекетова. Ужасаясь и ликуя, ждала, что эту бешеную гонку остановит удар, в котором погаснет мир, и они, не расставаясь, исчезнут в одночасье.
Они пролетали поляну в волнистых бугорках. И вдруг эти снежные холмики взрывались, из глубины взлетали огромные черные птицы. Окружали снегоход машущими крыльями, черно-синим оперением, круглыми, как ядра, телами. Она успела разглядеть у близкой птицы туго разведенный хвост, стальной отлив крыла, красную бровь над изумленным глазом. Птиц унесло, а снегоход продолжал перескакивать рытвины, вспарывал кочки, врезался в хлесткие заросли. Елена старалась сберечь в себе этот птичий изумленный взгляд.
Они пересекали болото. Снег местами смело, гладкий сверкающий лед отражал металлическое солнце. Хрустели и падали тростники, гнулись чахлые, вмерзшие в лед березки. И вдруг шарахнулся, отшатнулся, мощно и тяжело побежал лось – громадная горбоносая голова, букеты пара, зубчатые, как коряга рога. Лось бежал, снегоход мчался следом. Елена видела рядом сиреневый, с сединой бок, могучие мышцы ног, фиолетовый, под белыми ресницами глаз. Снегоход отвернул, и лось пропал. Елене казалось, что она все еще слышит стук огромного жаркого сердца.
Они очутились на круглой поляне, среди красных сосновых стволов. Лазурный купол навис над поляной, и Елене чудилось, что сверху льется густая синь, истекает из невидимых высей, принося на землю волшебную весть.
Бекетов стал кружить по поляне, описывая круги, вздымая снег. Казалось, что снегоход вспорхнет по спирали, полетит мимо янтарных стволов, сизых вершин. Взмоет в лазурь и умчится. «Люблю!» – шептала она, закрывая глаза от ослепительных вихрей.
Лес кончился, и открылась солнечная пустота замерзшей воды с волнистой кромкой далекого берега. Они соскользнули с песчаного откоса, где изгибались обнаженные корни деревьев. Порхнули на ровный снег, и начался бесконечный бег по гладкому насту, с длинными искрами солнца, с плещущим ветром, от которого в глазах загорались яркие радуги.
Внезапно, белая на белом, среди сверкания и лучистого света, возникла церковь. Пятиглавая, с шатром колокольни, она стояла на ледяном берегу, и не было рядом домов, а только вела из холмистых далей дорога. У берега, вмороженные в лед, чернели наполненные снегом лодки.
Снегоход подкатил к церкви. У ступеней стояли две запряженные в сани лошади, хватали губами брошенное на снег сено. Двери в церковь были раскрыты, горели свечи, слышались голоса. Бекетов и Елена оставили снегоход у ступеней и вошли в храм. В нем царил синеватый сумрак, светился иконостас, негусто стояли люди. Перед высоким подсвечником стояли жених и невеста. Она в белом платье, с розовыми щеками, взволнованными голубыми глазами. Он в черном костюме, с твердым подбородком и деловито поджатыми губами. Над их головами мужчина и женщина держали золоченые венцы. Священник, уткнувши бороду в раскрытую книгу, что-то невнятно читал.
