Александр Проханов - Время золотое
На другом заводе ему показали тяжеловесные машины, начиненные электроникой, управляющие полетом ракет. Эти стремительные ракеты полетят навстречу баллистическим ракетам противника, перехватят их высоко над землей и взорвут. И на землю осыпятся растерзанные лохмотья.
Бекетов говорил с инженерами, убеждал, вовлекал в свой замысел. Одолевал их недоверие, осторожное сопротивление. Объяснял технологии «оранжевой» революции, перед которой бессильны ракеты и лодки. Без единого выстрела она сожжет государство.
Его слушали, соглашались, обещали поддержать Чегоданова. Утомленный переговорами, опустошенный изнурительной ролью проповедника, Бекетов покинул общество инженеров и один, без провожатых, отправился в город.
Он медленно брел по улицам, пересекал площади, рассматривал вывески магазинов, рекламы, витрины. Был окружен рокотом, гудками, людской толкотней. Город казался обыденным, скучным, лишенным единого архитектурного замысла. Эта незавершенность, несобранность рождала чувство, что среди видимых площадей и улиц таится другой, невидимый город. Не Волгоград, а исчезнувший Сталинград, что был истреблен налетами немецкой авиации, свирепыми уличными боями. Город-призрак с хороводом алебастровых пионеров.
Бекетову казалось, что нынешний город был скромной маской, надетой на другое, огненное лицо. И эти миловидные девушки, обогнавшие его. И тучный старик, выходивший из магазина. Пролетевшая мимо полицейская машина в фиолетовых вспышках. Ресторанная вывеска с большой деревянной ложкой. Все эти обыденные детали не могли скрыть того грандиозного, непомерного и кровавого, что носило имя Сталинград. Того жуткого трясения, от которого содрогалась целиком вся планета. Той схватки, в которой сошлись не армии, не народы, а космические силы. Одна из этих сил стремилась отменить план, по которому Бог сотворил мир. А другая, обливаясь кровью, охваченная пламенем, отстаивала Божественный план. Здесь, в Сталинграде, гнулась ось мироздания, гибли одна за другой дивизии, пока эта ось не выпрямилась. В Сталинграде, а не в Берлине была одержана мистическая Победа. Здесь стали рушиться и отступать несметные силы тьмы, в которые вонзались ослепительные силы света. Его дед, штрафник, умирая в заволжской степи, был Победоносцем.
Бекетов гадал, мог ли дед, проходя через город в составе воинской части, видеть эту белую, сверкнувшую за домами Волгу, это морозное, с белым солнцем небо, по которому летела стая галок. На мгновение ему показалось, что дед смотрит на пролетающих птиц его глазами, дед выдыхает из горячего рта облако пара, сквозь которое белеет Волга.
Среди зданий и проводов, дорожных знаков и отблесков солнца ему чудилась непостижимая тайна места, на котором сошлись в космической битве силы мироздания. Неслучайность этого места, где находилось невидимое сердце мира. Это сердце чувствовал Гитлер, – отвернул свои армии от Москвы и направил их в Сталинград. Это сердце чувствовал Сталин, – бросил весь ресурс государства, всю живую силу народа, всю энергию русской истории на защиту священного места. Таинственное сердце продолжало биться. Продолжали дышать сердца погибших русских солдат. Продолжало дышать сердце деда. Бекетов шел, не умея разгадать эту тайну, испытывал благоговение.
Внезапно перед ним предстал Мамаев курган. Вся гора от Волги до вершины была уставлена скульптурами, восходила ступенями, изрезана барельефами. Среди них трепетал оранжевый факел, который сжимала рука, протянутая из-под земли. Курган венчала громадная, до небес, женщина с мечом в руке, которая беззвучно кричала, поднимая в атаку огромную страну. На острие меча сверкало солнце, словно небесный луч соединял курган с высшими силами, указывал на священное место, где билось сердце мира.
Бекетов смотрел на курган, в котором остановилось время, замерли в небе пикирующие самолеты, застыли в воздухе снаряды и пули, оцепенели идущие в атаку батальоны. И только факел трепетал оранжевым пламенем, и напряглась выходящая из-под земли рука.
Бекетов охватывал взором грандиозный монумент. Испытывал священное благоговение, молитвенное воодушевление. Перед ним был храм, соединяющий Волгу – реку русского времени – с небом, в котором витали духи Света, мистические ангелы Победы. Женщина на холме была Родина, Богородица, Мать, богиня Победы. У ног ее пылала лампада бессмертия. Это ощущение храма, в котором нашли успокоение души убитых солдат, ощущение таинственного и священного места, где находилось сердце мира, ощущение того, что где-то здесь, в морозном кристаллическом воздухе, реет душа деда, – все это было так остро и достоверно, что Бекетов снял шапку, поклонился и двинулся вверх по ступеням. Чувствовал, как омывает его русское время и замерзшая Волга окружает своим сиянием.
Он поднимался по ступеням, и каждая ступень увеличивала в нем благоговение. Его звала к себе великанша и солнечный луч на ее мече. Его звала Победа, которая была одержана дедом. И та Победа, что еще предстояло одержать ему самому. Вдоль ступеней высились громадные, отлитые из бетона скульптуры. Раненный смертельно моряк повис на плече товарища, и оба они стремились в атаку. Убитый пехотинец припал к живому другу, и два их автомата продолжали бить по врагу. Эти парные скульптуры изображали расу великанов, которые одержали космическую Победу, и в каждом лице, из бетонных углов и граней, ему чудилось лицо деда, угадывались черты фамильного сходства.
Он прошел мимо факела, слыша немолкнущий гул огня. Ощутил лицом волну жара. Оказался в циркульном зале, где по стенам золотой смальтой были выложены бесчисленные имена павших героев. Этот поминальный список казался золотой рябью от налетевшего ветра. Этот ветер продолжал дуть из необъятных миров, и Бекетов, отыскивая на стене имя деда, чувствовал этот ветер мироздания. Его глаза туманились от слез, и поминальная скрижаль превратилась в золотые ручьи. Он плакал, молился, каялся, испытывал вину перед дедом. Благоговел перед ним, успевшим бросить в будущее стебель, на котором взросла его, Бекетова, жизнь.
Его душа росла, его бессловесная молитва взывала к воскрешению тех, кто пал, пробитый пулей, оглушенный взрывом, рассеченный осколком. Он молил всесильную великаншу пустить его к деду, в то последнее сражение, когда штрафной батальон бросался в атаку, замыкая кольцо окружения, и дед, чей томик стихов Пастернака сохранился на книжной полке, чья крохотная фотография в лейтенантском мундире сберегалась в семейном альбоме, – дед бежал по снегу навстречу огненным вспышкам.
Бекетов сквозь золотое облако слез ступил в пространство храма, расписанное художниками-баталистами. Панорама Сталинградской битвы была громадной фреской, на которой сливались воедино бесчисленные эпизоды сражения. Блестела тусклая Волга. На баржах и баркасах перебрасывались в город войска. Пикировали самолеты с крестами. Взметались фонтаны воды и огня. Скрежетали немецкие танки, и матрос с гранатой в руке метнулся под гусеницы. Сшиблись в рукопашной, и солдат, пронзенный немецким штыком, успел вонзить в своего убийцу десантный нож. Руина дома, охваченная дымом и пламенем, огрызалась пулеметным огнем, и в проеме окна виднелся солдат с кровавым бинтом на лбу.
Вся огромная фреска грохотала, стенала, озарялась вспышками пробегавших по небу молний. Бекетов был в центре сражения. Над ним истребитель с красной звездой шел на таран, врезаясь в «юнкере», превращая врага в черный взрыв. Два танка, немецкий и русский, израсходовав боекомплект, столкнулись в страшном ударе, и на танковой башне белела надпись «За Сталина». Телефонист с оторванными руками лежал на земле, стискивая зубами концы телефонного провода.
Среди этого лязга и грохота, в скопище тел, в клубках рукопашной Бекетов искал деда. И вдруг увидел его. В полушубке, с винтовкой, утопая по колено в снегу, он бежал среди пулеметных трасс, и его лицо, озаренное предсмертным светом, было обращено к небесам, откуда изливалось на него сияние. Бекетов, исполненный любви и страдания, в слезном порыве, устремился к деду, прижимая к сердцу его пробитое тело.
Очнулся. Стоял на вершине кургана. Богиня воздела солнечный меч. Волга, река русского времени, текла из одной бесконечности в другую.
Директор оборонного завода дал Бекетову «лендровер» с водителем, и Бекетов отправился в степь, туда, где значился хутор Бабуркин, уже не существующий, сметенный боями, метелями, лихолетьями. Степь была голой, поземка перелетала шоссе, солнце блестело на наледях. Шоссе превратилось в проселок с ребристым тракторным следом, с заносами, в которых медленно продвигался «лендровер». Скоро и проселок скрылся под настом, под которым слабо виднелись обочины. Мощная машина ломала наст, вгрызалась в дорогу, вязла, таранила сугробы. Несколько раз Бекетов вылезал из теплого салона и, задыхаясь, хрипя, толкал машину, умоляя, чтобы она пробилась к Бабуркину. Там поджидал его дед.
