Анатолий Грешневиков - Дом толерантности (сборник)
– А какую пенсию платят сейчас?
– С 1 января 1987 года она составляет 50 рублей. Перед смертью дали. Жалко, многие мои подружки не дожили, жили, не доедая, умерли, так и не получив ни разу такой крупной суммы.
– Разве это крупная сумма? – возмутился я. – Недавно мне, студенту, платили стипендию в размере 40 рублей, а иной раз повышенную – 50 рублей. А если сравнить качество жизни в дореволюционной деревне, когда у вас было свое хозяйство, и в советское время, когда пришлось трудиться в колхозе, где лучше жилось, где достаток и семейный бюджет крепче был?
– До раскулачивания хорошо жили те, кто работал, – без раздумий ответила Мария Ивановна. – Мы жили и не бедно, и не богато, у нас весь день проходил то в поле, то в хлеву со скотиной. А вот те, кто лодыря гонял, тот в рваных штанах ходил. Пришла революция, они с радостью занялись грабежом да раскулачиванием.
– Односельчане сами занимались раскулачиванием?
– Самое обидное то, что раскулачивание проводили именно свои односельчане. Некоторые из них жили чуть беднее нас. Но всех, видимо, обуяла возможность нажиться, урвать чужой кусок. Мы с мужем тогда только-только на ноги встали, хозяйство свое развели. Муж по вечерам валенки катал. Любая лишняя трудовая копейка потом доставалась. У нас было две лошади, за них мы и поплатились.
– Кто же руководил раскулачиванием? Сегодня этих заблудших тоже надо назвать.
– Руководил всем председатель Д.Н. Масленников. Ему помогал Чуркин.
– Кроме лошадей, что у вашей семьи еще забрали?
– Отнимать-то особо нечего было. Забрали все, что было, – швейную ножную машинку, самовар, тарелки всякие…. Шкаф утащили. Он и сейчас вроде в конторе в селе Покровском стоит. Больше у нас ничего не было. Все отнятые вещи потом продавались на торгах в деревне.
– Кто же покупал, если у кулаков отнимали, а у бедных денег не было?
Мой вопрос повис в воздухе. Мария Ивановна не смогла на него ответить. Попыталась вспомнить ее дочь, сидевшая около побеленной печки, и тоже не вспомнила. А меня интересовало, кто же стал хозяином награбленного крестьянского имущества? Был забран шкаф. Он в конторе. А где находятся тарелки, самовар, белье? И не стыдно было тому, кто покупал тарелки соседа?
Чтобы найти ответ на этот вопрос, я решил после беседы с Марией Ивановной Исаевой поискать в колхозе другого старожила. Вдруг кто-то помнит жуткие истории раскулачивания, не описанные в книгах и журналах, но сохранившиеся в памяти простых людей. Заехал в контору сельского Совета, расположенного в селе Покровском. Председатель был на рабочем месте, несмотря на то, что рабочий день закончился и на вечернем небе уже алой краской были окрашены тучные облака. Рядом с бревенчатой избой качались от ветра кроны деревьев, и я с удовольствием наблюдал, как березки кланялись березкам.
– Не подскажите ли мне адрес колхозника, который принимал участие в раскулачивании жителей ваших сел и деревень? – задал я неожиданный вопрос. – Может, кто-то раскаялся, что отнимал у Исаевых швейную машинку?
Председатель сельсовета Н.К. Сокова ушла от ответа на каверзный вопрос. У нее был на сей счет свое мнение:
– В деревне Долгополово вряд ли кто забыл тот поход против крестьян. Зайдите в дома к старикам, и они вам все обо всех расскажут. Про себя ни слова, а о других выложат любую информацию. Но я бы на вашем месте лучше повстречалась с раскулаченными. Их истории более всего поучительны и правдивы. Вчера из Ленинграда приехала Акимова, дочь раскулаченных. Ее рассказ гораздо интересен, чем воспоминания грабителей.
Тут я вынужден был согласиться с председателем сельсовета. Тем более, у нас мало кто знает и осуждает массовые и жестокие репрессии по отношению к крестьянству. За красивым лозунгом о том, что надо стереть границы между городом и деревней прятались обычные преступления. О них смело написал великий современный писатель, последний защитник русской деревни Василий Белов в романе «Кануны». Ему удалось восполнить в нашей истории многие белые пятна. Оказывается, первые концлагеря были созданы не немецкими фашистами, а большевиком Львом Троцким. В них уничтожалось трудовое крестьянство. По числу жертв репрессии против кулаков превосходят во много раз репрессии против интеллигенции в 1937 году. Позицию Василия Белова недавно поддержал на страницах журнала известный публицист, поэт Станислав Куняев. Он привел в своей статье факты, подтверждающие сознательное и целенаправленное уничтожение народно-крестьянской «ветви нашей культуры». В троцкистских концлагерях, а затем и на сталинских высылках погиб свободный, трудолюбивый и талантливый землепашец, имеющий крепкую, стержневую опору в семейном крестьянском хозяйстве. Не зря Мария Ивановна Исаева считает, что последствиями репрессий, отнявших жизнь у 20 миллионов крестьян, стало массовое вымирание деревень. На ее веку с лица земли исчезли близлежащие к Долгополову деревни Якимово, Монастырское, Иверцево, Хлобыстово, Егорьево село.
Нашел я дом Акимовых быстро. Но хозяйка его оказалась не очень разговорчивой.
– То страшное время я не хочу вспоминать, – сухо сказала она. – Живу в Ленинграде, сюда приезжаю отдыхать.
– Но это правда, что ваш отец был зачислен в кулаки и подлежал раскулачиванию? – осторожно наседал с вопросами я.
– Папа был редким, совестливым человеком. Большой труженик. И пострадал ни за что… Наша семья, конечно, имела скотину, но наемный труд мы не использовали. Когда папу пришли раскулачивать, у него были всего одни выходные брюки, сам же ходил в заплатанных. Хорошие брюки висели на гвозде. Вот их и пришли конфисковывать. Пока беднота делала обыск, папа снял плохие брюки и надел хорошие. Заплатанные повесил на гвоздь. Вот и думайте, кому и зачем нужны были репрессии против крестьянской России.
Скупым на слова был мой разговор и с жительницей деревни Псарево Марией Васильевной Запрудновой.
– Вспоминать годы раскулачивания – только слезы проливать, – признается она. – В нашей деревне хоть и стояло двадцать с небольшим домов, но жили все до революции крепко, никто не бедствовал. Бабушка, бывало, скажет за вечерним чаем: «А ну-ка, Машутка, достань с полочки баночку с денежками». Посчитает их и тем же довольным голосом заявит: «Ну, мы еще богачи». У нас свое хозяйство было, в нем и трудились от зари до зари. Я проучилась в школе мало, закончила лишь два класса, нужно было помогать родителям. Когда началось раскулачивание, наше хозяйство разорили, а одного из братьев даже арестовали. В колхоз никто из родни не желал идти, там за работу платили пустые палочки-трудодни. Но нужда заставила. Мы с мужем Василием жили дружно. Нарождались дети. Только из-за тяжелой жизни двое из них умерли. В 1941 году муж ушел на войну и через год погиб в боях под Москвой. Перед уходом на фронт муж строго-настрого наказал беречь корову, она, мол, поможет пережить любые беды и невзгоды. Так и произошло. Она не раз спасала нас от голодной смерти. Приносила в дом немного деньжат. Я отдою корову, повешу ведро с молоком на коромысло и иду в поселок торговать. На вырученные деньги покупала тряпки детям.
Из рассказов раскулаченных у меня постепенно складывалось представление об одной из наиболее трагических страниц нашей истории – коллективизации. О разных аспектах ее проведения, о последствиях не только для судеб крестьян, но и всего сельского хозяйства страны. По сути, раскулачивание означало грабеж. У зажиточных мужиков отбирали последнюю кормилицу семьи – корову, дети обрекались на голодную смерть. За наличие в хозяйстве лошади репрессии удваивались, хозяев-кулаков либо расстреливали, либо ссылали в Сибирь, либо загоняли в колхоз.
Чем больше у меня проходило встреч с семьями репрессированных кулаков, тем отчетливее я понимал, почему они стараются забыть о тех несправедливых и кровавых временах. Слишком больной была эта тема. Но если пойти по пути замалчивания ее, сокрытия фактов и деталей, то никогда не разберешься в трагедии русской деревни, не найдешь ответа на вопрос, каким образом в крестьянской России крестьянство как класс фактически перестало существовать.
* * *Не все борисоглебцы одобрительно встретили мою статью «Как раскулачили труженика», опубликованную в районной газете. Нашлись такие, кто выступил с заштампованными обвинениями в адрес кулаков. Они, мол, эксплуатировали чужой труд, а сами не доили коров, не пасли лошадей, не заготавливали сено. Подобные критические выпады я проигнорировал. Но оставить без внимания другие заявления, в которых говорилось о моих утопических и идеалистических взглядах на мировоззрение русских крестьян, было нельзя. Оппоненты считали, что у дореволюционных крестьян не было никаких особых отношений с природой, землей, православной верой, они, мол, наоборот, противились тому, чтобы быть собственниками земли, ненавидели власть попов, потому после революции охотно вступали в колхозы и уничтожали церкви.
