Анатолий Маев - Генетик
Эти слова привели зал в движение: почти все, кто не утратил способности быстро передвигаться, вскочили с мест и ринулись к выходу. Еврухерий стоял лицом к полупустому залу, совершенно не понимая, что произошло.
Глава девятнадцатая
Третий день подряд после выступления Макрицына жизнь в доме Аполлона Юрьевича, доселе спокойная и размеренная, испытывала Марину на прочность. Ученый ушел в себя, практически ничего не ел, пил кофе, беспрерывно курил сигары, а на любое обращение жены отвечал корректно, хотя скрыть раздражение полностью ему не удавалось. Его неоднократно посещал Кемберлихин, и они о чем-то говорили за закрытыми дверями по несколько часов кряду. Федор Федорович приходил глубокой ночью, когда журналистская братия освобождала подъезд.
Из неслучайно услышанных слов Марина не смогла составить мало-мальски целостное представление о сути диалогов, хотя и была уверена, что речь шла о последствиях неожиданного откровения Макрицына и поисках оптимального плана действий. Слова «плацебо», «сотрудники», «лактоза», «фенотип», «аква дистиллята», «Вараниев», «ремиссия» доносились до слуха Марины.
Аполлон Юрьевич не исключал, что вскоре ему предстоит нелицеприятная встреча с компетентными органами, и абсолютно не был уверен в ее исходе. Шнур телефона Ганьский решительно выдернул сразу же по приходе домой после сеанса Макрицына. Однако покоя ему все равно не было: не страдавшие излишней щепетильностью сотрудники газет и журналов, радио и телевидения беспрерывно звонили и стучали в дверь в надежде взять интервью или хотя бы сфотографировать ученого. Оказалось, что в архивах редакций, домоуправлений и отделов кадров, к разочарованию прессы, не имелось ни одной фотографии Аполлона Юрьевича, и не привыкшие отступать фотокорреспонденты шли на всевозможные ухищрения. Один из них, например, нанял подъемник и оказался в люльке на уровне окна спальни ученого, но его взору предстали лишь плотные шторы. Другой предложил проживавшему этажом выше пенсионеру затопить квартиру Ганьского горячей водой, за что пообещал две тысячи долларов и полную оплату неизбежного ремонта обоих жилищ с компенсацией за испорченные вещи. Он логично предположил, что, спасаясь от кипятка, семья Ганьского выбежит на лестничную клетку, где и можно будет сделать сенсационные снимки.
Столпотворение в подъезде совершенно не радовало жильцов, а потому они написали коллективное заявление в милицию с просьбой очистить территорию от лиц, не проживающих в доме. Но юридически подкованные служители прессы без труда объяснили явившимся стражам правопорядка, что закона, регламентирующего порядок пребывания посторонних в подъезде жилого дома, не существует, потому следует руководствоваться правилами нахождения граждан в местах общественного пользования. Например, в туалетах.
Возле дома с утра собирались толпы зевак и стояли до позднего вечера, не очень понимая, зачем. Некоторые из наиболее предприимчивых жильцов зарабатывали деньги: одни продавали людям горячий кофе и домашние пирожки, другие за плату пускали нуждавшихся посетить отхожее место.
На шестые сутки, в девять часов утра, дверь квартиры Ганьского неожиданно распахнулась, и на пороге показалась Марина. Защелкали фотоаппараты, засверкали вспышки.
– Господа, – обратилась она к охотникам до сенсаций, – должна вас разочаровать: адрес пребывания Аполлона Юрьевича на сегодняшний день мне неизвестен. Прошу вас разойтись.
Расходиться никто не собирался.
– Мне понятна ваша реакция, – невозмутимо сказала Марина. – Прошу определить двух-трех человек, которых я приглашу в квартиру и предоставлю возможность осмотреть в ней каждый уголок.
На лицах собравшихся появилось удивление. Были выбраны три представителя, среди которых оказались фотокорреспондент газеты коммунистов «Красный человек», сотрудник журнала «Невыдуманные сенсации» и шеф московского бюро японской службы новостей «Комодо кусин». Троица вошла в квартиру. После беглого осмотра помещения началась гимнастика: встав на колени, гости проверили пространство под кроватью, затем, несколько раз подпрыгнув, заглянули на антресоли.
– Я бы в шкаф как бы сходил, – на ломаном русском, неуместно вставив слово-паразит, обратился к хозяйке японец.
– Сходите, – в тон ему ответила Марина.
– Бумагу туалетную не забудь, – рассмеявшись, добавил фотокорреспондент «Красного человека», но японец шутку не понял. В конце концов выборщики пришли к мнению, что Ганьского в квартире нет.
А Аполлон Юрьевич, удобно расположившись в кресле гостиной Кемберлихина, проигрывал возможные сценарии развития событий. Он не спал предыдущую ночь: в два часа Федор Федорович приехал за ним на такси, и под покровом темноты, благополучно миновав двух дремавших в коридоре корреспондентов, ученые незамеченными вышли из подъезда. Однако спать ему не хотелось, и мозг работал четко, перевозбуждение последних дней превалировало над дефицитом сна.
После долгих разговоров с Кемберлихиным Ганьский принял-таки решение относительно Велика, но до сих пор не определился, как ему следует поступать в связи с шумихой, поднявшейся вокруг собственного имени. Федор Федорович придерживался мнения, что надо объявить во всеуслышание на весь мир о феноменальном успехе эксперимента. Он полагал, что сенсационный результат и неминуемый мировой резонанс защитят друга от возможного преследования со стороны властей. Но Аполлон Юрьевич категорически не хотел разглашать суть эксперимента, не говоря уже о его техническом исполнении.
– Федор, ну ты сам подумай, – объяснял Ганьский, – на какие вопросы мне придется отвечать. И что я смогу на них ответить? Не забывай к тому же, что за работу мне большие деньги заплатили. Что я, профессор Ганьский, наплевав на все нравственно-моральные каноны, не просто создал человека из проформалиненных клеток, но еще сознательно и целенаправленно обрек его на неизлечимое хромосомное заболевание?
– Но ведь ты нашел способ лечения, Аполлон! Благодаря тебе тысячи людей в мире, прежде считавшиеся неизлечимо больными, смогут обрести нормальную жизнь. Разве это не оправдывает тебя?
Ганьский пристально посмотрел на Кемберлихина. И Федор Федорович, знавший Аполлона, как никто другой понял: сейчас его друг произнесет самые главные слова.
– Не будут тысячи людей, Федор, избавлены от «синдрома попугая». Понимаешь? Не будут! В ближайшем будущем как минимум.
– Ничего не понимаю… – искренне удивился Кемберлихин.
– Федор, ты хочешь лицезреть второе явление Лемина?
– Боже упаси! – воскликнул Кемберлихин.
– Я тоже не хочу, – кивнул Аполлон Юрьевич. – Так вот, не сочти мои слова за наглый цинизм и богохульство, но тот самый бог, к которому ты взываешь, в данном случае – я, и никто иной. Теперь ты все понимаешь? Надеюсь, что тайны, известные нам двоим, так и останутся тайнами.
Кемберлихин молчал.
– «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Это из Екклесиаста. Япринял решение, хотя и не уверен в его правильности. Завтра днем я еду домой, – категорично объявил Ганьский. – А сейчас мне надо заставить себя поесть – я сильно ослаб. И поспать – день завтрашний не будет легким.
Следующие сутки действительно оказались насыщенными событиями.
Едва Ганьский и Кемберлихин в девять часов утра вышли из машины, несколько десятков человек, увешанных фотоаппаратами, с репортерскими сумками и кинокамерами на плечах взяли их в плотное кольцо. Аполлон Юрьевич хранил молчание, упорно пробиваясь к подъезду. Атам внезапно повернулся лицом к толпе и произнес:
– Смею предположить, господа, что ваш интерес к моей скромной персоне обусловлен сенсационным заявлением Еврухерия Макрицына на выступлении в кинотеатре «Э. Пизод». Я готов ответить на все ваши вопросы в формате пресс-конференции при условии, что вы покинете подъезд немедленно, предоставив мне и моим соседям условия для нормального проживания.
После непродолжительного обсуждения было принято решение: сегодня в три часа пополудни в одном из залов Международной радиовещательной группы состоится пресс-конференция ученого Ганьского.
Аполлон Юрьевич прибыл без опоздания. Вместе с ним приехали Кемберлихин и Марина. Стенографический отчет встречи ученого с прессой на следующий день опубликовали все центральные газеты мира. Ганьский категорически опроверг факт существования нового Лемина и тем более своего участия в его создании. При этом предположил, что, преследуя политические амбиции, коммунисты, возможно, нашли человека, похожего на Лемина, и пытаются выдать его за такового. Он признался, что давно знаком с Макрицыным, через которого познакомился с Вараниевым. Заявил, что в создание фенотипического близнеца из ткани оригинала верит, считает вполне реальным и действительно многие годы работает в этом направлении. Утверждения Макрицына расценил как следствие обострения галлюцинаторных явлений в поврежденном мозге последнего.