Юрий Запевалов - Донос
Александр ушел на фронт рядовым. До сорок третьего – беспрерывно на передовой. В минометной роте. Уже через полгода – политрук. Два легких ранения – ранение может быть легким? – залечил прямо там, на передовой. В конце сорок третьего в одном из кровопролитнейших боев в Карелии получил тяжелое осколочное ранение в ногу. Ногу врачи спасли, а самого комиссовали.
Почти год лечился, но в сорок четвертом добился таки отправки на фронт.
2
Шел восемнадцатый день моего ареста. Ареста странного, страшного, непонятного.
«Получение векселей по фальшивой доверенности».
Если бы мне надо было получить эти векселя, то зачем мне доверенность? Если я подписал какую-то доверенность, то почему она фальшивая?
Все «высосано из пальца», все «притянуто за уши». Значит – все это кому-то надо?
Восемнадцатый день в СИЗО.
Я многое повидал и пережил здесь. Камера с общими нарами на «ИВАСИ» – изолятор временного содержания – ИВС. По местному – «Иваси».
Пережил «ТРАНЗИТ» – камера предварительного содержания, «отстойник». Семнадцать металлических кроватей, «сваренных» попарно и одна в углу для «смотрящего». Семнадцать спаренных в два яруса «шконок» более чем на восемьдесят человек. Народ стоит, какое там лечь, присесть на «корточки» негде. Спят многие стоя. На «шконках» люди постоянно меняются. Никто этим процессом не управляет. Меняются самостоятельно, добровольно. Познакомившись, быстро объединяются в группы – «семьи». В одном проходе, в четырех «шконках» – вот и «семья». Так как на «шконках» размещаются по двое, объединяются и с той, и с другой стороны. Как в вагоне поезда пассажиры. Встретились, познакомились, пока едут – вместе.
Здесь вместе до распределения по «хатам» – постоянным камерам. Состав участников непрерывно меняется. Одних уводят на распределение или возвращают в старые, уже обжитые камеры, из которых для каких то целей вызывали. Других приводят – или новичков или откуда-то возвращают – из зала суда, например, или из других подобных мест. Привозят из «зоны» – этих в основном в больницу. Многие знают друг друга, эти быстро объединяются.
Нормальные люди, не угнетены, не озлоблены, тюремный юмор, анекдоты. Удивительно, но все вновь прибывшие, каким-то для меня непонятным чутьем, только заходили в камеру, знали с кем и как себя вести, кого внимательно слушать, кого слушаться, а кого спокойно игнорировать или даже послать «подальше». Но не матом, без оскорблений – в тюрьме за «базаром» следят и за «базар» отвечают.
Те, кто не впервой, осваиваются быстро, устраиваются по-домашнему. Новичкам тяжело, особенно тем, кто впервые, кто не знает теремных правил, тюремного распорядка. У них нет посуды, значит «баланду» взять не во что, не из чего попить чаю или даже просто воды из под крана. Тебя никто не знает, значит ни посуду для пищи, ни кружку для воды тебе никто не даст, мало ли кто ты есть. Неизвестно, можно ли еще и стоять-то рядом с тобой! Родственники не знают где ты есть. Значит, нет надежды на передачу.
Голодный, подавленный – ты просто не знаешь, а что же дальше? И так до перевода в постоянную камеру, где ты, наконец, получаешь хоть какой-то статус, какое-то определение, какой-то адрес.
Я пробыл в «транзите», в камере временного пребывания, куда заводят на день-два, шесть дней. Считается, это много. Но и на «Иваси» меня продержали тринадцать дней, хотя предельный срок содержания там – десять. Видимо и этого тоже кто-то очень хотел. Условия содержания – тоже мера воздействия, а, возможно, и устрашения. Сказал же мне следователь, когда меня выпустили, и когда мы в чем-то не сошлись:
– Мало вы посидели в тюрьме, Георгий Александрович, ничего-то вы не поняли.
Шесть дней в транзите – это считается много. Посуды у меня не было, спать мне было негде. Однажды позвал меня молодой парень и дал поспать на своем месте. Почти целую ночь. На голой «шконке», на «лыжах», как называют в камере узкие металлические полоски, наваренные к спинкам кроватей вместо сетки. Ни матраца, ни подушки – но какое это было блаженство лежать, вытянув ноги и спать, спать, спать.
Этот же парень напоил меня чаем. Не помню его имени, не помню даже называл ли он мне свое имя, но благодарен ему и помню доброту его до сей поры.
В другой раз меня позвали к себе уверенно обжившиеся в углу молодые парни:
– Старый, давай меняться. Ты нам свои туфли, мы тебе вот эти ботинки. Смотри какие они мягкие и теплые. Тебе в них и сейчас будет тепло и зимой.
– Спасибо ребята, не надо – повел я себя довольно нагло – пусть уж лучше я останусь в своих туфлях. – Я вернул им помятые войлочные боты.
– Да ты что, старый, – опешили ребята, – человеку надо помочь, освобождается, а на волю выйти не в чем.
– Ничего, раз освобождается, найдет обувь. Придумает, в чем домой появиться. Мне мои туфли пока нужны. Да и нравятся они мне!
Ребята переглянулись, спросили озадаченно:
– Да ты кто есть-то, старый?
– Узнаете. Если положено вам знать, узнаете, – спокойно ответил я и отошел в дальний угол.
И сразу почувствовал вокруг себя напряженность. Пустоту. Вроде, вокруг те же люди, но уже и не те. Пустые замороженные взгляды, тебя вдруг не видят и не слышат. Если ты «захотел» и направился к «параше», там тут же создается очередь, захотел попить, но кран «занят». Пошел присесть на освоенное уже тобой место у стены, присесть хотя бы на «корточки», а там уже спиной к тебе люди.
Эта «напряженка» была снята самым неожиданным для меня образом.
После раздачи обеда, когда «кормушка» захлопнулась, ко мне подошел немолодой, но довольно бодрый, уверенный в себе человек. Подошел он не из «командного угла», а откуда-то из глубины камеры. Назвался Григорием.
– Привет, старый. Почему не ешь?
– Посуды нет. Взять не во что.
– Почему не возьмешь у соседа? – он мягко взял меня под локоть, мы отошли к стене, всего-то три-четыре шага, но в этой несусветной тесноте перед нами быстро расступались, мы шли, словно на городской прогулке по бульвару, к свободной скамеечке. – Ты что, один хочешь прожить в этом доме?
– Не знаю, я первый раз. Неуютно как-то. Порядков здешних не знаю. Непривычно все.
– Еще бы, – он помолчал, внимательно поглядел на меня. – Мы знаем о тебе. Знаем откуда и за что тебя взяли. Неплохо ты вел себя с нашими пацанами на «иваси». Замерзли пацаны, согрел ты их. Поживем – увидим, может, и сгодимся друг дружке еще для чего-нибудь. А, как думаешь? Ты нам – мы тебе!
– Может, и сгодимся.
– Ладно, посмотрим. Молодец – рассмеялся он – первый раз в тюрьме, а не спросил, как это всегда бывает с людьми твоего уровня – а кто это «мы». Так и держи себя, главное, не тушуйся, не суетись. Слушай меня внимательно и запоминай. Во-первых, знай, что тебя посадят в камеру с «подсадкой». Тебя будут слушать и передавать твои рассказы. Кому – надеюсь понимаешь. Во-вторых – тебе навяжут адвоката из «ментов». Бывших или сегодняшних, не знаю, но из них. Так что, будь осторожен. В-третьих – где тебе «сидеть», в какой «хате», уже определено. Сам не высовывайся. «Транзит» – это для тебя испытание, чтобы дрогнул. Мы тут посоветовались, решили тебе помочь. Чтобы не загубили. Нам, сам понимаешь, насолить лишний раз «ментам» – за счастье. Так что, с этой минуты ничего больше с тобой не случится. Никто тебя не тронет. Не бойся. Но и сам не «залупайся», этого здесь не любят. Ну и последнее. Тюрьма знает о тебе. По «иваси». Смотри, не скурвись. Ну да, говорят, да и сам вижу, не из тех. Если что, дашь знать вот куда – показал мне номер – это моя «хата», передашь «мулькой», не бойся – дойдет. Но это, если уж очень приспичит. А так, ничего, живи, отсиживайся, место в камере у тебя будет и поглядывать за тобой будут.
– Что требуется от меня?
– Пока ничего. Будь самим. Там посмотрим.
– Имей в виду, денег у меня нет.
– Нам деньги не нужны – засмеялся он – свои пока есть. Живи и не суетись. Чаем тебя попоят, хлеб сам бери, не брезгуй, хлеба дают достаточно. Кружку вон у того парня брать будешь. Он сам подойдет. Пей чай. За стол не садись, не надо, как бы не вышло чего. Защищать ведь, сам знаешь, никто не кинется. Не начальник теперь. Спать не просись, тебя позовут. И смелее, спокойнее будь. Не тушуйся. Ну, с богом. Я больше не подойду. И ты меня не узнавай, не надо. Будь.
И ушел. Больше не подходил. Если случайно встречались – в одной камере все же были – на меня не смотрел. Пока мы говорили, около нас вертелись какие-то два парня. Но только разошлись и парни исчезли. Народу в камере битком, всех не рассмотришь, не различишь.
