Нина Строгая - В жару
– А что с соседями стало?
– Соседей больше нет. Приватизировала моя семейка квартиру эту после бабулиной смерти. Ну, вы помните – инсульт у нее случился. Мама же меня поэтому и забрала – деваться-то некуда было.
– Вы думаете, это единственная причина? – внимательно посмотрела на Ивана врач.
– Нет, на самом деле я так не думаю, конечно. На тот момент мама с отчимом не жили уже вместе, и ничто не мешало ей «усыновить» меня окончательно, тем более, что гадким утенком я не был и вполне соответствовал ее представлениям о прекрасном. Короче, интерьера я ей не испортил. Но я еще про бабушку не договорил. Интересно вам?
– Я вас внимательно слушаю, Иван.
– Она учительницей музыки была, но со мной практически не занималась – учеников ей, я думаю, хватало, да и я особого интереса к музицированию не проявлял. Но, знаете, я думаю, если бы я жил с нею дольше, вырос бы вполне себе приличным человеком, может быть, врачом все-таки стал бы… Она была строгая, но без фанатизма, аккуратная до черта. Все у нее было разложено правильно, убрано, ни пылинки нигде. Вы только не подумайте, что она меня в эти свои строгие рамки загоняла и по струнке строила – нет, конечно – она ласковая была, заботливая… кормила меня, худосочного, на убой. Я даже как-то не особенно скучал по маме – только тогда, когда ее видел… ну… маму. Когда она приезжала, все как будто менялось сразу. Потом, после ее визитов, я всегда на несколько дней в траур погружался, – грустно улыбнулся Иван. – Да-а-а, ба к порядку приучала с младенчества: «руки мой перед едой», застилай кровать, складывай игрушки, книжки и одежду. С ней бы я научился быть самостоятельным, внимательным и ответственным, но мамочка моя все это правильное воспитание на корню зарубила, когда, к моему великому счастью, взяла с собой в дом, где делать самому, кроме уроков, да и те иногда с репетитором, ничего вообще не приходилось – все по щучьему велению происходило, любой бы расслабился рано или поздно, а уж я со своей врожденной ленью моментально распустился. Знаете, даже школа со всеми этими уклонами никак на меня не повлияла – ну, никуда я так и не уклонился. Учителя у нас хорошие были – не давили нас, а развлекали, как могли, чтобы внимание наше рассеянное хоть на чем-то удержать…
– А вы любите порядок, Иван? Любите, когда чисто и убрано?
– Приятно, конечно, когда чисто, но сам я ничего не делаю. Посуду последний раз мыл… когда же я ее мыл-то… да вот у бабушки, наверное, и мыл последний раз, – засмеялся Иван. – Вообще-то я не педант, мне наплевать, как и где что стоит и лежит. А если честно, поросенок я еще тот – могу вокруг себя бардак устроить за несколько минут, – продолжал он, улыбаясь. – Ну, просто не думаю я об этом. Нет, конечно, если вы о личной гигиене спрашиваете – тут эти «мытые руки» навсегда в моей голове засели, и в ванне я люблю посидеть, чистое, новое каждый день надеваю – только мне совершенно насрать, пардон, как оно чистым становится – становится, и все тут. Ко мне специально обученные люди приходят – добрые феи называются…
– Хорошо, Иван, расскажите, как ваши отношения с мамой складывались после переезда? Какой вы ее помните?
– Ужасной. Я помню маму ужасной…
– Она плохо с вами обращалась?
– Нет, я не это имел в виду – я про внешность… лицо. Я так, к сожалению, и не могу ее другой теперь представить. Смех помню, голос… все движения ее, но лицо – такое и осталось – безобразная, жуткая маска, монстр в меху, насквозь пропитавшемся кровью. Там ведь… там ведь мясо, волосы, железо было, понимаете… Мне до сих пор, знаете, так странно… странно, что я… я же за несколько минут, когда второй раз сказал ей: «следи за дорогой, мама», – вспомнил, что после того, как выходил на заправке, не пристегнутый сижу. Она, кстати, тоже, но ей бесполезно было говорить, – и так как-то хладнокровно, будто предчувствовал что-то, защелкнул и подергал даже ремень и буквально вжался в сиденье. Я вспомнил тогда еще, что мамочка моя – лихачка – подушки безопасности удалила, ну, в смысле, не установила снова, задолбали они ее срабатывать – с ее-то частыми ДТП light, как она говорила, слишком долго, видите ли, в последний раз она сервис вызванный ждала. Лучше бы она себе часть мозга удалила, думал я тогда, – с разочарованием и злобой в голосе и глазах продолжал Иван. – Ну а потом… потом она музло на полную врубила – такую, блядь, песню на всю жизнь мне загубила – и даже окно открыла, кричала тому парню, который ее подрезал: «Сейчас я тебе, скотина, покажу! Гаденыш какой, а!» – последние ее слова были, и последний раз она кого-то пробовала обогнать. Выскочила на встречку – и пиздец, простите меня за мой французский… Мы ругались с нею в тот день, вернее, я ругался – всю эту снежную ледяную дорогу бурчал. Стыдно мне было за нее – за ее тот дурацкий поступок, ну и за свой, наверное, тоже. Хотя нет – за свой уже позже… после… в больнице, помните?
– Я помню, Иван.
– Нас занесло, крутануло и… как же быстро все произошло тогда… От удара я потерял сознание, а когда очнулся, мама была так близко – всем телом придавлена ко мне, лицом своим практически к моему прижималась, и рука ее, так как-то совершенно неестественно выгнутая, в бедро мне упиралась. Я пошевелился чуть – больно было до черта, но не это было главным переживанием – мама повалилась мне на колени, и я сразу глаза закрыл и не открывал уже, пока ее с меня не сняли. Довольно долго, знаете ли, ждать пришлось – бесконечно тянулось до этого момента время, – горько и зло усмехнулся Иван. – Знаете, о чем я думал тогда? – как бы не блевануть и… и еще я письмо тогда читал от Ксю… ну… когда ехали, и теперь держал его в руке – сжимал со всей силы, пальцы не мог расслабить почему-то, и мне казалось, что будут меня вытаскивать когда – обязательно заинтересуются, что в этом письме написано – прочитают и смеяться будут, и так мне стыдно было…
– Иван, вы рассказывали мне в больнице, что чувствуете себя виноватым, чувствуете, будто с мамиными шубами и ее похоронили – ассоциировали этот свой поступок с ее смертью…
– Я до сих пор еще ассоциирую, – перебил врача Иван, – хотя уже в меньшей степени – не так все остро уже, конечно. Коля говорит, что это бред. Он вообще, знаете, в судьбу и злой рок не верит, – усмехнулся Иван. – Я не говорю, что я верю, но знаете, моя подруга – Оля – несколько дней назад повесилась, а я… я Коле рассказывал – ну, незадолго до этого, – каким Олино будущее себе представляю. Получилось почти то, что представлял – еще один вариант на тему. Предчувствовал, значит? И Олину смерть тоже…
– …
– А с шубами мы тогда хорошо развлеклись – первое и последнее хулиганство в моей жизни было, – грустно улыбнулся он. – Шучу… обманываю я вас сейчас. Я, знаете ли, тот еще возмутитель спокойствия – хулиган я редкостный.
* * *– Иван, расскажите про первый ваш сексуальный опыт.
– Хм, – откинувшись на спинку дивана, Иван закинул ногу на ногу. – Мы ходили в школу, в один класс, сидели за соседними партами, – имитируя игру на гитаре, запел он грубым, развязным голосом, – у меня вечно был подбит глаз, у нее… у нее – дыры в карманах фартука… Мы забирались, где швабры, под лестницу, я залезал рукой ей под платье, она дрожала и давала волю лицу – корчила рожицы от счастья-проклятья[12]…
– Вы хорошо поете, Иван. Не думали заняться профессионально? – перебила Ивана врач.
– Знаете, чем я только не думал заниматься профессионально? – с некоторым раздражением ответил он.
– Продолжим?
– Песню?
– Про первый опыт.
– Ну-у-у, как-то, знаете, нечего особенно рассказывать, в смысле, про сам опыт. Быстро все как-то было, неловко очень, странно… короче, смешно ужасно, – улыбнулся Иван. – Я про девушку свою расскажу, о’k? Ксюша ее звали, и очень она, кстати, отличалась от моих подружек нынешних – не высокая, не худышка, не фанатичная какая-то там модница – ну, в смысле, не шмоточница. Спортивный стиль удобный предпочитала, короче: довольно скромно одевалась всегда, не броско, косметикой не пользовалась почти – да ей и не надо, и так хорошо… Это, если про внешность говорить – не последнее ведь, – с иронией заключил Иван. – А как человек, – тут же немного грустно продолжил он. – Знаете, она… она какая-то очень энергичная была всегда. Смелая, задорная… Оля, в общем, тоже веселая, но по-другому. Эта веселость ее – бутафорская и на истерику часто похожая. Ксю… от нее энергия правильная и очень какая-то мощная исходила… Хорошо я сказал? Красиво? – улыбнулся Иван. – Я на самом деле так думаю. Она сама по себе такая была – живая, светлая… позитивная, во!.. И сейчас, я знаю, такая же. И ей, знаете, допинг не нужен, а если и нужен – не такой, как нам. Она все из себя черпает. Знаете еще, что меня всегда потрясало? – Ксюша иногда в одно мгновение такой серьезной могла стать, властной. Она нашим лидером была в конно-спортивной школе, капитаном, вождем, и я… я нравился ей… ну… ну, в смысле не просто как друг. Мне она, конечно, тоже нравилась – вы поняли уже. Я любил ее, мне кажется, и так и говорил ей всегда: «Я так тебя люблю, Ксю», – Иван рассмеялся. – Правда, правда, не шучу я!.. У вас курить можно? – спросил он, доставая из кармана куртки пачку сигарет и оглядываясь в поисках пепельницы.
