Елена Селестин - Москва – Таллинн. Беспошлинно
То есть сокровища у нас были, а красивых пирожных и чистой скатерти на столе – нет. Потому казалось, что мы не живем, а лишь разминаемся, бегаем вдоль решетки, которая отделяет от самого интересного в мире.
Стас снова вспомнил о первой поездке в Таллинн, с «Автотрансрекламой»: с Милой у них романа еще не было, но они двое опаздывали на поезд, бежали за вагоном, и вся компания кричала: «Стасик-Мила! Стасик-Мила!». Кажется, тогда шел теплый дождь. Проводница протянула им руку, уже на ходу … В тамбуре стояли финны, люди другого мира, они помогли им с Милой залезть в вагон. Поразило, что финские малые дети бегали по тамбуру в одних носках, в белых носках; глядя на них думалось про бесшумные стиральные машины, пушистые ковры, чистую финскую жизнь, у светлоголовых детей было прекрасное будущее.
* * *В вагоне СВ сего времени вещала попсовая русская радиостанция, Стас поднялся и убрал звук, порадовавшись, что поедет один. Но вскоре пришлось поджать ноги – перед самым отправлением в купе появился попутчик. Стас определил, что вошедший человек похож на Савву Морозова: крупноголовый и коренастый, борода аккуратно подстрижена, глаза умные. Вспомнилось, что у Саввы домашняя кличка была «Бизон».
С приходом Бизона купе заполнилось нарядными пакетами.
– Не помешает? – спросил попутчик, роняя шуршащие свертки на пол и заполнив ими без того тесное пространство. – Игрушки, подарки, – Бизон посмотрел в лицо Стасу долгим взглядом, тому показалось, что глаза незнакомого человека приблизились к нему слишком близко.
Больше половины площади пола заняло что-то крупное, раздувшееся в пузырь, автомобиль или лошадь в блестящей упаковке. Бизон сидел, обмахиваясь дорогим галстуком.
– Не мог припарковаться, стоянка забита, – пожаловался он и сразу вскочил. – Ане, красавица моя! – ринулся он к проводнице, – спасибо, задержала поезд.
Вернувшись, попутчик зашуршал пакетами. Стас заговорил первым:
– Давно я не ездил в этом направлении. А вы?
– Почти каждую неделю, – охотно сообщил Бизон. – Не хотите оценить достоинства ужина с малознакомым человеком?
Ресторан оказался ухоженным, как и все в этом поезде. Такими же, как ни странно, выглядели пейзажи за окном: в начале июня пышная зелень делала деревни и дачные поселки нарядными. За соседним столиком молодой человек ел омлет и просматривал фильм на экране компьютера.
– Согласитесь, что вихри времени, его потоки, лучше ощущаются в дороге, – Бизон был разговорчив. – Вы уже оттолкнулись от прошлого, в тот момент, когда ступили с перрона на подножку вагона, но еще не приехали в будущее. Сейчас у нас самое что ни на есть настоящее, живое время, которое можно ощутить. Знаки проступают явственнее, к тому же сознание в дороге лучше воспринимает сигналы других измерений.
– Пожалуй, – Стас приподнял рюмку.
– Коньяк хороший, чувствуете, какие ноты разнообразные, какой пейзаж встает перед мысленным взором…
Подошел улыбчивый официант и принес неизбежный лимон, тонко нарезанный.
– Так о чем говорят знаки: о личном или они для всех? – уточнил Стас.
– Как это пошло – закусывать коньяк лимоном, – скривился Бизон. Зависит, насколько связываете личное с общечеловеческим. И на что сейчас настроены. Можно ошибаться с выводами, но сами ошибки в дороге имеют особое значение. Подумайте, почему с древности именно паломничество, то есть путешествие, считалось верным способом развития души?
«Витиевато мыслит и заковыристо выражается», – подумал Стас отстраненно.
Бизон продолжал:
– Раз наша встреча сегодня – явный знак судьбы, признайтесь, я для вас на кого похож? Что подумали обо мне с первого взгляда?
– Пожалуй…на купца, начала двадцатого века, из московских староверов. В третьем поколении, – обстоятельно ответил Стас.
Бизон прищурился, запрокинув голову.
– Они отличались, эти, из третьего-то?
– Внуки разбогатевших тружеников получили хорошее образование, многие – блестящее, за границей. Им не надо было направлять силы для поддержания бизнеса, он уже и без них крутился. А породу никуда не денешь, предприимчивость и редкая работоспособность в них присутствовала, но была не востребована, пробуксовывала, – Стас вспомнил одну из лехиных теорий. – Поэтому многие занимались широкомасштабным меценатством. Все французские импрессионисты в Пушкинском и в Эрмитаже собраны ими, они построили больницы, особняки авангардной по тем временам архитектуры, собрали уникальные музеи. Хорошо позаботились о нашей культурной базе. Вот так.
Бизон жевал.
– Большинство самовольно лишили себя жизни? – вдруг спросил он.
– Да нет, – уклонился от ответа Стас, отметив прозорливость Бизона. Савва Морозов и впрямь заказывал исследование о навязчивом синдроме самоубийства среди потомков купцов-«миллионщиков».
– Это, как вы называете – широкомасштабное меценатство – аномалия, по-вашему, вид шизофрении? – догадался Бизон.
– В обществе, принявшем рационализм как норму – конечно. – Стас понял, что тему надо менять настойчивее. – Так мы не о том, я угадал про вас или нет?
– Скорее нет, – крякнул Бизон, выпив очередную рюмку. – Тем ребятам, о которых вы сказали, не хотелось жить, они разучились радоваться, вот и придумывали себе развлечения. Про себя я бы этого не сказал.
– Это хорошо.
– А вы похожи на профессора, – Бизон выдержал паузу, разглядывая Стаса. – Преподавателя философии, наверное. Или математики. Студенты над вами подшучивают, но любят. Живете с матушкой. По манере носить пиджак…шарф… я бы сказал, что вы какое-то время преподавали за границей.
– В наше время одежда мало о чем говорит. Угадали насчет матушки, что уже удивительно.
– Тогда – за ее здоровье, – предложил Бизон. – Первое впечатление от человека складывается за секунды, в момент новой встречи ощущается живое сопение жизни, согласны?
Молодой человек с компьютером за соседним столом уже не смотрел фильм, а играл в игру-«стрелялку». Стас перегнулся через столик и спросил Бизона громким шепотом:
– Кто вы на самом деле – расскажете? Сравнить интересно.
Последовала пауза, во время которой Стас увидел в глазах Бизона перемигивание: сигналы вспыхивали и гасли, выражение глаз стремительно менялось. Но заговорил попутчик будничным тоном:
– Я краснодеревщик, можно сказать дизайнер. Работаю, вот, – он выставил вперед припухшие ладони, – руками. Сейчас мастерю кабинеты для властьимущих, и девять лет мотаюсь в этом поезде: рабочие дни в Москве, на выходные домой. Песню знаете: «…та-тата моей страны все в леса одеты, звук пилы и топора трудно заглушить…», – пел он, не фальшивя. «Это для моих друзей строят кабинеты, вот построят и тогда – станет лучше жить».
Песню Окуджавы допели дуэтом. Официант подошел и склонился, получилось похоже на артистический поклон, будто это он исполнил номер.
– Мешаем? Тишину портим? – догадался Бизон. – Будем вести себя тихо.
На столе появились корочки со счетом.
– Позвольте. – Стас попытался выхватить счет у Бизона, но тот ловко отдернул руку.
– Профессор, не делайте резких движений, – попросил Бизон. – Вы представитель интеллигенции, нашей славной…
– Вы тоже занимаетесь творчеством! – запальчиво воскликнул Стас, рука его непроизвольно взметнулась, пальцы больно ударились об оконное стекло.
– Я занимаюсь? Чем, вы сказали?
– Господа, – вкрадчиво обратился к ним официант, – еще что-нибудь?
– Нет, Алекс. Мы тут еще попоем, постараемся погромче.
Официант натянуто улыбнулся, и Бизон его великодушно утешил:
– Не боись, мы с профессором удаляемся.
Стас положил на стол купюру из своего кошелька и встал. Бизон схватил бумажку и замахнулся, желая засунуть ее в карман пиджака Стаса, но попал в пустоту. Бизон чуть не упал, но удержался, вцепившись в столик.
По дороге в купе Стас продолжал рассуждать о времени: почему, чтобы жить, обязательно надо двигаться – сейчас я двигаюсь, и поезд двигается, – значит, происходит двойное ускорение. То есть что – двойное время? «… покуда время идет, а Семенов едет», у Бродского есть такое стихотворение. Семенов едет. Интереснее другое, почему собственно, китайцы – вопрос про китайцев показался Стасу животрепещущим, он остановился, решив подождать Бизона в тамбуре, но вагон дернулся, и Стас по инерции пошел дальше. Так почему китайцы говорили: сиди себе на берегу реки и жди, когда мимо тебя пронесут труп твоего врага? Здесь много неясного: во-первых, никакой дороги, никакого движения – время у них словно отделено от человека. Река. Семенов, видишь ли, едет, а Ли-сю, или как его, сидит себе. У кого из них больше времени и, следовательно, возможностей? Во-вторых, труп! И, кстати, подташнивает – разве может народное сознание быть таким…жестоким, хотя китайцев много, возможно, они легче относятся к трупам. Мао каждое утро выпивал рюмку водки с перцем и умер все равно, но вряд ли от этого. Еще Мао, говорят, питался энергией молодых девушек. Молодость в том, что энергия легко проходит через человека! Только в этом. Ядранка не так уж молода, но соблазнительна, надо признать. Неужели и впрямь она – меня – соблазняет? А я боюсь, да, боюсь; когда стареешь, к новой энергии относишься с опаской.
