Зоя Грэй - Эдичка
– Дедушка, – сказал я, – хорошо, что нас не видит бабушка Варя. Она бы сошла с ума.
– Ну, бабушка Варя – известная аристократка, – ответил дедушка. – Да, так вот, что я хотел тебе сказать. Эти особи женского пола, понимаешь, дружище, они особенные и по-своему несчастные существа. К сожалению, мы должны их содержать за счет наших налогов. Мы оплачиваем все: их жилище, их одежду, походы в «Макдоналдс», рождение и содержание их детей, их бухалово и курилово.
Я удивленно посмотрел на дедушку.
– Ну да, так они называют спиртные напитки, которые поглощают в огромных количествах, и сигареты. Причем получается какая-то цепная реакция, ведь их дети тоже будут рожать детей лет в двенадцать-тринадцать, а к пятнадцати годам уже будут с двумя детьми. И конечно, никто никогда не будет работать.
Снизу послышалось нестройное пение. Кому-то желали счастливого дня рождения. Потом кто-то закричал:
– Джессика, Джордан, вам нравятся ваши мальчики?!
– Вот-вот, – сказал дедушка, – им всего лет по пять, а у них уже бойфренды.
Дедушка долго еще говорил что-то о классовом обществе, о том, что уравниловка до добра не доведет, а люмпены все равно все испортят. Опять я услышал это слово «люмпены».
Через полчаса мы вышли из «Макдоналдса» и поехали на деревенскую ярмарку. Жизнь там уже кипела вовсю. На большой зеленой поляне, которая так и называлась – Деревенская Поляна, были расставлены столы под навесами. Очень ухоженные пожилые дамы, одетые в цветастые юбки, белые блузки и, конечно, все в жемчугах, стояли у своих столов и продавали всякую всячину. Чего тут только не было: торты, мармелад, соленья, сыры, книги, побрякушки, старые чашки, детские игрушки – всего не перечислишь. Народу было не протолкнуться, и когда мы пришли, то увидели, что все стоят в очереди за жарким из поросенка. Поросенка жарили тут же на вертеле, и дедушка немедленно встал в эту очередь.
– Дедушка, мы же только что ели, – сказал я.
– Ну и что, разве можно упустить возможность поесть экологически чистого поросенка, который вырос на ферме у кривого Билла?
Я знал, что кривой Билл – наш сосед. Он был очень симпатичным мужиком, и я так и не понял, почему его звали кривым. Оба глаза у него были на месте. Потом дедушка объяснил, что кривой у Билла был старый фермерский дом, построенный еще в XIV веке. Поначалу все говорили – кривой дом, а потом словечко перешло и на Билла.
Билл радостно приветствовал меня, похлопал по плечу и сказал:
– Ну что, Эдичка, хочешь отведать Фреди? Вот он какой красивый на вертеле.
Я посмотрел на него с ужасом. И тут заметил бабушку Эллу, бежавшую куда-то на всех парах с папкой под мышкой. Она была одета точно так же, как и все остальные дамы, но голову ее еще украшала широкополая шляпа с огромным розовым бантом. Я видел, как она припустила по направлению к какому-то столу, и последовал за ней. Есть мне совершенно не хотелось, тем более моего любимого поросенка Фреди, который был моим другом.
Вокруг стола толпилось много людей, и сначала я ничего не видел, но потом мне удалось пробраться вперед и встать рядом с Эллой. Оказывается, здесь собралась комиссия и присуждался первый приз за лучший торт, мармелад и разные овощи. Все это великолепие было расставлено и разложено на длинных столах и имело свои номера.
Элла не обратила на меня никакого внимания. Она стояла рядом с дамой, та, несмотря на жару, была одета в строгий брючный темно-синий костюм в белую полоску. Эта дама и была депутатом парламента от нашего графства.
Члены жюри с важным видом ходили вокруг столов, все пробовали и писали что-то в своих папках-планшетках. Бабушка стояла рядом с депутатшей, которая – о ужас! – говорила с кем-то по мобильному телефону и не удостаивала бабушку даже взглядом. Я слышал только что-то типа «прокуратура», «заседание», «избиратели» и так далее.
«Ну, – подумал я, – ей это так просто не пройдет. Дура она, что ли, игнорировать мою бабушку Эллу?»
По ледяному выражению бабушкиного лица было видно, что этот разговор по мобильному телефону обойдется депутатше не дешево. Очень даже возможно, будет стоить ее места в парламенте. Уж кто-кто, а бабушка Элла умела создавать общественное мнение. Относиться с полным презрением к их мероприятию и вести разговоры по телефону о каких-то совершенно не относящихся к делу событиях не имел право никто, а уж тем более избранные народом представители власти.
На бабушкином лице прямо было написано: «Ты что думаешь, дура, что тебя опять выберут? Ничего, подожди, как выберут, так и скинут, тем более что ты от ненавистной партии лейбористов. Подожди, подожди, мы-то с тебя еще собьем спесь».
В этот момент депутатша оторвалась от телефона, напоследок сказав какому-то Биллу, чтобы он шел к черту и что она сейчас работает с избирателями.
– Я рада, что вы, мисс Эйкори, наконец решили уделить нам внимание, – произнесла Элла ледяным тоном.
– Ну что вы, зовите меня просто Рейчел, – ответила депутатша.
– Да нет, мы тут люди старомодные и к таким обращениям не привыкли, – тем же тоном возразила Элла, как бы говоря: «Ну подожди, нахалка, я тебя еще достану».
Депутатша, по-моему, поняла, что сделала что-то не так и стала заискивающе беседовать с Эллой. Но Элла была неумолима. На следующих выборах действительно Рейчел прокатили, и она вернулась работать в нотариальную контору, на маленькую зарплату, лишившись всех своих депутатских привилегий. Элла, когда встречала ее в городе, всегда ехидно говорила: «Ну что, мисс Эйкори, вы, наверное, скучаете по Вестминстеру? Да уж у нас тут, в провинции, жизнь довольно однообразная и скучная. А вы по-прежнему мисс? Да, с женихами у нас не густо. Правда, я слышала, что от кривого Билла недавно ушла жена, могу вас познакомить».
Бедная Рейчел цедила что-то в ответ, прекрасно понимая, кому она обязана своим падением с высот парламента.
Но вернемся в тот солнечный летний день. Жюри закончило свою работу, и все стали внимательно слушать, потому что объявляли результаты конкурса. Первое место за лучший торт получила миссис Паркер-Боуэлл, первое место за лучшее варенье из вишен получила Элла, а за самые красивые овощи – опять мистер Уайт. Все стали расходиться. Кто-то ворчал себе под нос о несправедливости решений жюри. Я видел, как к бабушке подошел священник из местной церкви, и она что-то строго ему выговаривала. Вообще очень многие подходили к бабушке и о чем-то с ней говорили.
Ярмарка закрывалась. Бабушка ходила от стенда к стенду и собирала деньги. Она ведь была еще и казначеем. Потом она взяла рупор и громко объявила, что следующее заседание руководства Женского института состоится в понедельник. Тут я увидел, что к нам идет Джон, папин друг, и очень удивился, как он тут вообще оказался, ведь еще утром он сидел у нас на кухне и успокаивал папу. Джон жевал огромную булку, наполненную жареным Фреди.
– Джон, как ты тут оказался? – спросил дедушка.
– Ехал мимо, дай, думаю, загляну. Джордж, пошли выпьем по пинте.
Дедушка радостно согласился. Бабушка Элла скривила рот. Она никогда не была в местной пивной под названием «Красная корова», да и ни в какой другой тоже. Она объяснила мне, что приличные, уважающие себя люди в пивные не ходят. Пивные, по ее мнению, существовали только для работяг, цыган, бродяг и прочих представителей низов общества и являлись рассадником пьянства и разврата.
Но Джон с дедушкой не обратили никакого внимания на бабушкино недовольство и отправились в пивную. Я же понуро поплелся за бабушкой Эллой домой.
Глава четвертая Джон
Джон был папиным другом детства. Они дружили уже много лет, с тех пор, как учились вместе в очень дорогом и престижном интернате, который между собой называли концлагерем. Как мне объяснил папа, оба они были тихие и робкие, и выжить в этом учебном заведении им было очень трудно.
Мальчишки, а там учились только мальчики, все время хулиганили, но, когда надо было отвечать за провинности, сваливали все на папу и Джона. Их наказывали, и они провели не одну ночь на холодном чердаке: голодные и посиневшие от холода. Уснуть было невозможно: холод пробирал до костей. Они стучали зубами и клялись, что, когда вырастут, станут знаменитыми адвокатами и судьями и отправят обидчиков в тюрьму на долгие годы. Потом им пришла идея обследовать чердак, и они нашли там пару спальных мешков и пачку печенья, попавших туда неизвестно как, видно, остались от предыдущих наказанных.
Бабушка Элла отдала папу в этот интернат, когда ему было девять лет. Хотя это и была старая английская традиция, отдавать детей в интернаты в юном возрасте, и папин дед это хорошо знал, но свою невестку он так никогда и не простил: он понимал, что папе там плохо. Поэтому свой огромный дом дед оставил в завещании своему внуку, то есть моему папе. В нем мы теперь и живем.
Джон оставался единственным папиным другом. Когда папа женился на маме, Джон пытался его остановить, ведь до этого они были двумя старыми холостяками и переживали вместе все радости и горести, прямо как на том чердаке в их интернате. Джон знал, что теряет верного друга. Они ведь были как две горошины в одном стручке, всю жизнь вместе.
