Анатолий Санжаровский - Подкарпатская Русь (сборник)
7
Жена три угла держит в доме, а муж – один.
Нарастающий шум машины, натужно приближавшейся снизу по дороге, что чёрно простёгивала мимо кладбища с противной стороны, заставил Маричку подняться. Ей почему-то показалось, что в машине её все равно увидят. Маричка упёрлась руками в осклизлый холод острого края плиты, резко оттолкнулась и, всплывая, зажмурилась: навстречу машина гнала плотную стену золотистого света.
Несколько притерпевшись к свету, Маричка чуть раздёрнула глаза. Машина с асфальта нырнула в пологую канаву, с подвоем выкарабкалась и по крайке погоста взяла к Маричке, поднося всё тесней и тесней скачущую белую полосу света. Защитительным крестом вскинула Маричка руки, отгораживаясь от яркого, обвально-слепящего огня.
«Кого это лешак сюда несёт!» – насторожённо подумала, полуотворачиваясь.
Вкопанно, как-то устало замер «бобик» возле Марички.
Сухой, короткий, словно выстрел, хлопок дверцы.
Удивленно-торжественный бас Богдана:
– Мари-ика!.. Ты чего здесь?..
– Я… Я… – пропаще залепетала Маричка.
И тихо.
Только дождь яро толчётся на брезенте машины.
Богдан дрогнул, близко увидев измученное мокрое девичье лицо.
«Не с дождя, со слёз мокро…» – опало подумал.
– В такой проливень… Одна… На кладбище… – сбивчиво рокотал Богдан. – Что всё это значит?..
– А то и значит!
Маричка широко замахнулась ударить, но путевой оплеушины не получилось; так, кисло мазнула по щеке и с больным взрыдом повалилась Богдану на грудь.
– О господи! Прости всё сразу, – приобнимая ласково Маричку за остренькое плечо, повинно зашептал Богдан. – Марика, капелька ты моя чистая… Бей! Я заслужил… Виноват перед тобой… Отбил номер – получай, чтоб… – схватив её за локоть, с силой полоснул её кистью себя по щеке, по другой, – чтоб в пятках отдавалось…
Маричка выдернула локоть, занесла за спину.
– Бей, жги, только прости за всё… Не тянет бить – ругай. Ругачка для нашего брата прогресс. Нас, мужиков, надо строгать да строгать… Мы воск…
Маричка безразлично повела плечом.
– Да, да, – разгораясь, просветлённо подтвердил Богдан. – Ты как не от мира сего… Видишь жизнь в цветном исполнении. Прям готовенького, в упаковочке, хочешь заполучить мужа. А так, моя пикколо бамбина[97], увы, не бывает… К слову, в тебе сто шестьдесят четыре сантиметра. Да знаешь ли ты, что у тебя рост Венеры Милосской?
Маричка охладело молчала, и Богдан, смятый её безучастностью, заговорил уже сдержанней, рассудительней.
– Ношение брюк ещё не доказательство, что ты мужчина. Ты вон сама носишь брючки. Нынче мужик – это тупак, пластилин в брюках. Бери и лепи, что душеньке угодно. Это воск. Что хошь, то и сливай. Ты вон, например, – прошу извинить за громкие словеса! – слила из меня совсем нового человечину!
– Будет тебе заливать… – затихая в слезах, отстранённо буркнула Маричка.
– И не думал! – воскликнул Богдан, радуясь, что наконец-то подала Маричка голос. – С тебя… С твоей делянки завязалась новая эра в моей беспутящей житухе! Того-то я не мог в эту неделю и на минуту вырваться. Я там, извини, не девок шелушил. Сдавал комиссии свой участок от твоего поля и дале на запад. Беготни-и!.. Зато и отвалилось такое, что разом не обскажешь. Представляешь, моих солдатушек придавили экспресс-премией! И за что? Одни красивые глазки премию не выволокут… За то, что отхватывали мень нормы на отчуждение. Знаешь же, надо двенадцать, а мы – восемь. И весь дёрн чин чинарём сберегли, вернули на прежнее… Полный порядок… Выходит, запели, можно и на восьми распрекрасно работать. Так что теперь за восьмёрку пыхнула целая война. Говорят, вроде везде введут такую ширину. Конечно, и противников тучи. Противников этой восьмиметровки. Пока перемалывали… То да сё… Куда от дела?.. Метался, бегал до сдвига фаз…
– Бегающий патриот… – укорно покачала головой Маричка. – Метался всю жизнь до этого… Видать, метаться тебе и дальше, шатун…
– А как не метаться, голубанюшка? Как не суетиться, будто змея на кочке?.. Верно французы говорят, надо идти своей трудной дорогой, а не дорожкой с подстриженными газонами. Я и иду своей трудной… Жизнь везде достаёт…
– Значит, вся жизнь там? На газопроводе? А здесь что, могила? Я его жду, жду… – Маричка обиженно замолчала. Вслух подумала: – Весь ты там, в своих хлопотах. Даже на свадьбу не спешишь. А поспешишь ли потом домой? После свадьбы?
– Ну я же приехал… Свадьба-то завтра!
– Ах, в счастье попал… Ты б на свадьбу ещё заместителя прислал своего или шапку вместо себя, как…
– Думаю, – вскозырился Богдан, перебив её, – Бог мне простит мою резкость и ты тоже… Во-первых. И в мыслях не было походить на того типа из истории, чью тень ты на меня тянешь. А что до шапки, так я тебе её принес домой в чемодане со всеми своими тряпочками ещё месяц назад, на второй день после заявки. Так что шапка у тебя дома уже давно. Во-вторых…
Богдан осёкся.
Не хватило пороху выдержать строгость и, извинительно, в досаде коротко вскинув руки, повёл уже уступчивей, мягче, шелковистей.
– Заранее прошу тебя. – Он тихонько взял её за плечи. – Брани почаще, буду слаще. Если б… Опять сносит на тогда… Замахнулся я на двадцать четыре. Расстегнул глотку… Задала ты пфейферу. Чётко осадила на восьмак. Возьми тогда мой верх, дело б у нас рассохлось, остался бы я прежним гастролёром-рублехватом, этаким лихим савраской без узды. Но ты устояла на своём. Вступилась за ленточку земли. А кончилось… Именно с первой встречи с тобой… Именно с твоей земли пошёл я в чём-то… другой. Со временем помалу как-то поднялся в собственных глазах, в глазах всей стройки. Возведут вот, глядишь, в норму нашу восьмиметровку… А без тебя был бы этот зачин? Понимаешь, кто ты для меня? Для моих солдателли?
– Без понятий… – не сразу ответила Маричка. Казалось, будто издалека достал её его вопрос, без видимой охоты отозвалась. – Только знай одно, твои газовые бакланы – нехристи… Им даже мёртвые мешают. Своротили плиту…
Поверх Марички Богдан глянул ей за спину, откуда размыто, полупризрачно, как-то отжито серела надгробная плита. Капли дождя, разбиваясь, глухо вызванивали по ней.
– Ты уж строго не карай, – винясь, попросил Богдан. – Мы так старались тут, так старались… Выскочил как на грех угол кладбища на сам путь трассы. Так осторожничали… Сколь можно отступили… Вроде разошлись без особой беды… Однако, – качнулся верхом в сторону плиты, – смирняга тут жилец, терпеливец большой… А вот коснись меня, я би из-под тонного камешка не смолчал, что потревожили домок.
– Не паясничай.
– Поворчи, поворчи… Это тебе в пользу. Странно даже… Не выкати ты тогда на сто лет[98], не царапни, разве – даю честное-расчестное – были б мы теперь вместе? Мда-а, мины рвутся все ближе… До нового года трое у нас женятся. Что делают, что делают «девушки повышенной опасности»
– верховинские крали!..
– Мы – вместе?.. – сломленно прошептала Маричка и повинно повела вокруг очами.
– Увы и ах, подтвердил товарищ монах. Именно вместе!
– Проворно снимая с себя плащ и развешивая его на широко раскинутых руках над Маричкой, наливающимся твёрдостью голосом пробасил Богдан. – Венерами Милосскими не бросаются. Отнесли заявку, союзом потопаем и под расписку. Сказал а, говори и бэ!
«Пока не поздно, не остановиться ли нам на а? – путано подумала она. – Куда вело, туда и брело… Как же меж двух огней?..»
Вслух же выговаривала уныло, окусывалась:
– Если сейчас ты так… А… Я про свадьбу… Не спешишь… А ну случись… Отбежишь от слова от своего… Кинешься летать со стройки на стройку… А я кукуй одна?
Богдан оторопело смотрел на неё и в первую минуту не знал, что и сказать.
– Ин-те-ре-е-есненько – наконец прорвало его. – Если я кукуй один – пожалуйста?
– Это ж когда ты успел накуковаться без меня?
– А ты ничего и не помнишь? Уже при мне ты сколько раз отъезжала? То в Иршаву? То в Ужгород? То в Киев? То в саму Москву? Не помнишь? Заколебали эти совещания-мутатания! Как же! Без передовички из Чистого Истока Москва не может заснуть! Кому нужна эта бесконечная делёжка опытом? Девчата у тебя в звене что поют? Маричка вечно в разъездах-путешествиях по стране! А мы за неё паши. А урожайка раскладывается на всех! Открыто говорят: она прохлаждается, а мы за неё знай паши! Она только не забывает грести денежки да почёт! Ты-то на себя глянь… Это ты у нас будешь больше блистательно отсутствовать! А вовсе не я!
Маричка повинно молчала.
Богдана это подстегнуло, и он уже твёрже вёл свою линию:
– Так что, подружа, не в ту степь ты сворачиваешь. Прежде чем сказать слово, я крепенько взвешу. Знай, моё слово не с ветра упало. Сказал – связал. Ещё раз повторю: дальше компрессорной не упорхаю. А до компрессорной буду гнать домой переводы.
