Вадим Месяц - Стриптиз на 115-й дороге (сборник)
За игрой мы дошли до места, казавшегося нам немыслимо далеким: до окончания острова. От причала отходил шумный, пьяный кораблик с загнутым в виде полумесяца штевнем. Неподалеку в неподвижной стойке замерла белая цапля. У самого берега в свете фонарей мелькали небольшие рифовые акулы. Вода у берега даже ночью светилась купоросовой голубизной. На вывеске у пирса висело расписание кормления морских скатов. Я вошел в воду, и акулы с любопытством подплыли к моим ногам, одна даже ткнулась носом в большой палец на ступне.
– Как мне хорошо здесь, – прошептал Гриша. – Никогда так не было. Папа, ты украл нас навсегда? Мы будем жить здесь, потом еще где-нибудь, потом еще… Да? Мы будем путешествовать по островам и морям?
Я посмотрел на его святящиеся волчьи глазки под взлохмаченной прической.
Неделю назад я стоял в длинном коридоре музыкальной школы города Сморгонь, надеясь найти сына по звукам флейты. Крытые линолеумом полы блестели в свете полдня липкой чистотой. Стены украшали портреты композиторов, выполненные на цветном принтере. В классе баяна играл то ли баян, то ли аккордеон. Я заглянул в кабинет и увидел девочку, одиноко сидевшую на табурете с огромной гармошкой. В зловещей пустоте летали мухи, белели графики приема граждан в областном Совете депутатов. Поднялся на второй этаж. Пошел на звуки пианино. В классе обнаружил другую девочку, сидевшую в одиночестве за фоно. Она пыталась выстучать «Богатырские ворота» Мусоргского.
В школе, кроме этих двух подростков, никого не было. Я вышел на улицу покурить и натолкнулся у входа на группу шумных мужчин и женщин. Они что-то весело обсуждали, словно вернулись с пьянки или получили зарплату. У каждого в руках была авоська с завернутыми продуктами.
– Вы его папа? – спросил мужчина спортивного вида в сером костюме. – Он у Невмержицких, пошел к Галке. Знаете?
Сейчас мальчик ликовал в волнах надвигающегося прибоя. Он хотел искупаться, но я запретил ему это делать из-за акул. Они хоть небольшие, но все-таки хищники. В легенду о том, что они добрые, я не верил. Добрых акул не бывает.
– Мы остаемся? – повторил Гришка, и ветер отнес его крик в черноту горизонта.
– Остаемся, – тихо сказал я, судорожно подсчитывая количество денег на своем счету, прикидывая, насколько быстро работает Интерпол, и главное, понимая, что скоро нам всем станет здесь скучно.
Ко мне на велосипеде подъехала пьяная итальянка среднего возраста с маленькой головкой и тяжелым низом. Поинтересовалась, чем мы тут занимаемся.
– Ха-ха-ха! – рассмеялась она, когда я рассказал ей о готовящихся крабьих гонках. – Я была сегодня в баре и видела, как это делается. Для соревнований нужны другие крабы, с домиком.
Она очертила раковину над своей головой руками. Тон у нее был поучающий и высокомерный.
В местном клубе устраивались соревнования раков-отшельников. Рачки, с приклеенным на панцирь номером, помещались в центр круга: чей первым доходил до его границы, тот победил. Люди проигрывали и выигрывали до пятисот долларов.
– У нас будут другие гонки, – сказал я, внимательно глядя в затуманенные глаза женщины. – Приходи часа через два к сто сорок второму бунгало. Тебе понравится.
Когда она удалилась, я подобрал с земли кокосовый орех и несколько раз шмякнул им по асфальту. Скорлупа не поддавалась. Я вспомнил какой-то комедийный фильм с аналогичным сюжетом и оставил бессмысленное занятие. Лег на песок у пирса, слушая крики детей, и с нарастающим недоумением уставился в ночное небо. Оно было чужим и непонятным, густонаселенным и ярким. Единственное, чем оно было похоже на наше, это то, что на нем тоже сияли звезды.
Блондинка на заднем ряду
Двадцать лет назад я летел из Сан-Франциско в Москву через Северный полюс. Пока отгонял машину в пункт проката, друзья заметили даму, которая, по их мнению, должна была меня заинтересовать.
– У нее разорванный в клочья паспорт, склеенный скотчем. Глаза, волосы, помада… Девушка в твоем вкусе.
Я расстроился, что имею такую репутацию. В моей жизни бывали периоды, когда я вел себя скромно. Тем не менее, едва мы оказались в самолете, я тут же забрал у мужиков полбутылки коньяка, оставшегося после вчерашнего, и пошел знакомиться с пышной блондинкой, разместившейся на галерке салона. В тысяча девятьсот девяносто шестом году там еще было много свободных мест для таких, как мы.
Девушка была приятно удивлена моему приходу, хотя поначалу держалась скованно. В глазах мелькала обычная женская настороженность, пока коньяк не сделал свое дело. Вскоре мы веселились и грозили устроить Карабах азербайджанцу на соседнем кресле. Когда коньяк кончился, мы завладели излишками рейсового вина, пообещав выдать стюардессу замуж за американского кинорежиссера. Северный полюс пересекали, взяв друг друга за руки. Я облил красным вином новые светлые джинсы – девушка застирала их в туалете под краном. Я бродил по салону в килте из самолетного пледа. Дарил пассажирам вымышленные цветы. Не помню, что мы делали еще. Может быть, пели. Она умела хорошо петь – фольклор, оперу.
– Пацан! Настоящий русский пацан! Как я по этому соскучилась, – говорила Лиза, а я думал, почему никто раньше меня так не называл. – Больше всего на свете я люблю трахаться, – добавила она на прощанье, и мы разбрелись в аэропорту Шереметьево в разные стороны – казалось бы, навсегда.
С тех пор прошло двадцать лет. В июне две тысячи шестнадцатого я волей случая сел в конце самолетного салона рядом с такой же тонконосой мягкой женщиной с белобрысым петушиным хвостом на голове. Летели из Москвы в Нью-Йорк. Я посмотрел на нее, улыбнулся счастливому прошлому и погрузился в просмотр новинок кино. Фильм «Переводчик». Динамично, схематично. «Бойцовский клуб». До середины – просто праздник. «Отвратительная восьмерка». Смешно, но так долго смеяться невозможно.
В самолет сегодня я попал неожиданно. Никогда не принимал столь резких и дорогостоящих решений. Обдумывал всю ночь тонкости судебного разбирательства, в которое оказался вовлечен, и к утру понял, что мне необходимо попасть в Штаты хотя бы на день. Билет купил в аэропорту у ошарашенной кассирши.
– На два дня?
– Да. Решил осмотреть достопримечательности. Что там у них? Лувр?
Я прикидывал, сколько времени мне потребуется, чтобы добраться из JFK до своей хижины в Аппалачах, выспаться, доехать до Гаррисберга и на десять минут предстать перед правительством штата Пенсильвания. Потом таким же образом вернуться назад. И к понедельнику быть в форме.
Соседка по-русски не говорила. Я ленился говорить по-английски. Но близость знакомого до мелочей тела, забытые округлости, то и дело случайно попадающиеся на глаза, нежная, в дымке, кожа, материнская теплота, излучаемая такого типа женщинами, неосознанно ощущались.
Я не вспоминал Лизоньку. Не узнавал ее в новой соседке. Это другое чувство. Я знал ее, как знаешь дорогу в городе, где долго жил. Если оказываешься в этих местах, ноги сами несут тебя, куда надо. Я довольствовался тем, что я ее знаю. И был уверен, что она знает меня.
Двадцать лет назад, после прощания в аэропорту, мы с Лизонькой разошлись как в море корабли. Когда я вернулся в Америку, выяснилось, что она звонила и оставила свой номер другу, с которым я тогда делил жилплощадь. Я не торопился отвечать. Тем более мы с приятелем решили вести нормальный образ жизни. Я ходил в свою контору, он занимался дома переводами. Мы наметили новую жизнь и поклялись быть рациональными. На следующий день после присяги мой друг уехал к любовнице в Орегон, прихватив остатки спиртного. Пошел на поводу у чувства. Поступил нерационально. А я остался один. Я позвонил Лизоньке в Калифорнию, мы долго щебетали. Утром она прилетела ко мне. Когда мой напарник вернулся, он сказал, что самое отвратительное, что он слышал в жизни, это звуки секса в соседней комнате. Он не понимал, что предела совершенству не существует. Мы бы выкурили его из дома, не прояви он инстинкта самосохранения.
Мы перенесли звуки в Бостон, где Лиза откусила мне ухо. Из-за любви не смогли выйти из отеля на научную конференцию и лишь добрались до банкета, чтобы я познакомил даму со знаменитостями.
Лиза прожила у меня пару недель, пока я не занял у друзей денег, чтоб отправить ее назад во Фриско. После ее отъезда излучал сексуальную энергию. Это чувствуется. На следующий день целовался с незнакомой дамой на Пятой авеню, неожиданно встав перед ней на колени. Лиза надолго наполнила мой мир высоким эротизмом. Сексуально все: предметы, деревья, кошки, вода в реке. Не говоря о людях. Секс как таковой может тебя совсем не интересовать. Просто он есть. И ты вынужден жить в его биологическом поле.
В следующий раз Лиза прилетала ко мне зимой – в ночной сорочке и бутылкой «Хенесси» в руке. От аэропорта до постели добралась на такси и не замерзла. Под Рождество я летал в Калифорнию с чемоданом грязной одежды, потому что у Лизоньки была стиральная машина, а у меня нет. К моему приезду Лизу выгнали из дома за неуплату. Мы скитались по друзьям и мотелям. В новогоднюю ночь она увезла меня в Мексику – без денег и документов. Чтобы вернуться назад – дважды отработала блядью в Тихуане. На обратном пути мы подожгли гостиницу в Луис-Обиспо и не расстроились. Швырнули горсть железнодорожных гаек в лобовое стекло ментам и не были пойманы. Я ел устриц из ее чресел. Я глотал слезы Магдалены с ее груди. Мы покрыли похотливыми воплями весь североамериканский континент.
