Игорь Соколов - Двоеженец
На близких и дальних, не сумев открыть себя, мы запираемся на многочисленные замки, запоры и задыхаемся от невозможности пережить собственное одиночество…
Я живу очень странною жизнью, я очень сомневаюсь в том, что какая-то молодая женщина не затащит меня к себе в постель, ибо бытие мое скорее всего напоминает прозябание какой-то канцелярской крысы, поглощенной бессмысленным описанием всяческих мук, которые в ней сотворил Господь.
Неожиданно я испугался за свой рассудок (уже в который раз), а может, мне просто померещилось, что где-то в отдаленье я слышу по ночам тайные голоса, зовущие меня безо всякого стеснения залезть в постель к Иван Иванычу с Матильдой и напроситься для создания какой-нибудь шведской семьи, а чтобы они не сомневались в моем желании, показать им свой огромный тесак, который я как священный амулет ношу все время с собою, ну, а если они откажутся, зарубить их обоих и приготовить из них прекрасное заливное и съесть, и тут же наполниться их радостным содержанием, чтобы никогда уже не плакать и не прислушиваться к их ночным оргиям, и не тянуться снова к бутылке, и жить, содрогаясь от внутреннего гнева и ужаса быть обездоленным, или просто среди ночи закричать диким ревом, чтобы заглушить бесконечный стон их лжесупружеского соития, или встать на колени перед собственным отражением в зеркале и молиться на него в ожидании какого-то внезапно пробуждающегося чуда.
Однако никакого чуда не возникало, а я все явственнее ощущал, что схожу с ума самым примитивным образом, и тогда у меня возникла мысль: а что если мне сходить к Эдику в его проклятую клинику, где одно время томился я сам и где до сих пор по моей воле томится беспокойный дух несчастного Штунцера и, возможно, взывает к моему скандальному образу о всяческой помощи и сострадании.
Нет, во всем этом был какой-то подвох, я убеждал себя в том, чего не было, чтобы просто пойти к Эдику и поговорить с ним по душам, а поскольку я очень сомневался в существовании оной у Эдика, то я избрал весьма странный способ сказаться больным и таким образом, вроде как, пообщаться с ним не как с бывшим другом и сотоварищем, а как с бывшим коллегой, который в силу своего злополучного инстинкта запятнал нашу дружбу, и таким образом попытаться выяснить его мнение не только обо мне, но и обо всех его личных мерзостях, чтобы с помощью его мнения как-нибудь перебороть свои, и потом, если бы я и на самом деле был серьезно психически болен, то как бы Эдик Хаскин, не раз и не два соблазненный Матильдой, мог что-то сделать с моим помутившимся рассудком, и потом он так часто уносился в греховную бездну Матильды, что он и сам, наверное, не будет рад такому неожиданному визиту. Впрочем, рассчитывать на что-то более убедительное, вроде новой встречи с новой незнакомкой, которая вдруг станет мне женой, я не мог и в силу самых разных причин, но самой главной причиной для меня оставалась все-таки Матильда.
Поэтому-то я и встретился с Эдиком в его ядовито-желтом кабинете, который раньше почему-то казался золотым и очень быстро успокаивал меня, но теперь будоражил самым непростительным образом, что, однако, не мешало мне концентрировать свои мысли на одной страшно соблазняющей меня цели. Был вечер, и кроме нас в его кабинете на 8-ом этаже клиники никого не было. Эдик, как всегда, улыбался и с особым вниманием вглядывался в мои глаза, желая, по-моему, разглядеть в них и друга, и чудовища, что в общем-то соответствовало моему болезненному состоянию.
Иными словами, я заражал его своим двойственным отношением к нему как к другу и как к чудовищу, что в одинаковой мере сближало и отталкивало нас. Мы сказали друг другу несколько ничего незначащих фраз, и наступило странное молчание.
Он ждал что-то от меня, а я от него. Вообще, я даже не знал, о чем говорить, во всяком случае, сразу же набрасываться на него зверем я не собирался, и все же, разыгрывая неподдельное волнение, я заговорил с ним о его интимной связи с Матильдой, о том, какую он лично как врач несет ответственность за распад нашей семьи.
– Очень странно, что ты заговорил об этом, – спокойно ответил Эдик, – тем более, что ты давно уже не муж Матильды! Однако я должен честно признаться тебе, что я действительно встречался с Матильдой, но не как с любовницей, а как с пациенткой. Видишь ли, в то время твоя жена, то есть бывшая жена, страдала чрезвычайной гиперсексуальностью. Ну, ты и сам знаешь, как она страшно хотела мужчин и как пользовалась любым удобным случаем, чтобы вступить с ними в акт.
А еще она чувствовала себя очень униженной и зависимой как от своих безудержных инстинктов, так и от своих случайных партнеров, и в ней, как бы поточнее выразиться, постоянно боролись две разных натуры, что впоследствии и подсказало обратиться ко мне. Думаю, что Матильда сама ощутила в себе свое же психическое расстройство. Тебя же она в это время просто ненавидела!
Ее оскорбляло твое молчание, если ты и бывал к ней ревнив, то очень редко, и потом ты быстро успокаивался и прощал ей любой грех, а это ее оскорбляло, она видела в этом твое бессилие как мужчины, а порой даже равнодушие, отсутствие подлинной любви!
К тому же она прекрасно знала, что ты чувствуешь ее измены, но сделать ничего не можешь, и мало того, показываешь свою слабость и напиваешься чуть ли не каждый день, как скотина, а этого она уже тебе простить не могла! К тому же твоя слабость только усугубляла ее психическое расстройство и усиливало ее сексуальное влечение к мужчинам.
– Ты что, меня обвиняешь? – возмутился я, с досадой морщась на продолжающее улыбаться лицо Хаскина.
– Да, с какой стати, ты все-таки мне друг, – усмехнулся Эдик, – и не только друг, но еще и пациент, и даже коллега!
Его фраза больно кольнула меня, и я встал, чтобы уйти.
– Да, ладно тебе, старик, не обижайся, – миролюбиво остановил меня в дверях Эдик, – лучше сядь и послушай, как я вылечил твою супругу! Думаю, что это не будет нарушением профессиональной этики, к тому же мы давно друг друга знаем.
– Что верно, то верно, – грустно вздохнул я и снова присел, чтобы выслушать откровения Эдика Хаскина.
– Однажды она меня все-таки соблазнила, – неожиданно покраснев, признался он, – это случилось на самом заключительном этапе ее лечения! В общем-то, я до сих пор не могу понять, вылечилась она или нет, однако, как мне известно, она сейчас замужем и ни с кем не встречается. Так что можно сказать, что мое лечение все же пошло ей на пользу!
– Все это глупость, – нетерпеливо перебил его я, – ты лучше расскажи, как ты ее совратил?!
– Пожалуйста, только не кричи, – забеспокоился Эдик, – нас могут услышать, и потом, ведь это все уже в прошлом, так стоит ли так переживать?!
– Ну, хорошо, – успокоился я, – я больше не буду выходить из себя, но только расскажи мне все, как было!
– Да иди ты к черту! – вдруг неожиданно взорвался Эдик, – я тебе с самого начала хотел все рассказать, а ты взял и все испортил! У меня уже с вами, с психами, нервы стали совсем ни к черту!
– Ну, это ты зря, – я уже более удовлетворенно взглянул в его глаза, в которых читалось само отчаянье, – ты все-таки
был моим другом и большому счету спал с моей женой, когда я был ее мужем, а было это в прошлом или в настоящем, я лично думаю, что серьезного значения для нас это не имеет! Так что, это я должен с тебя спрашивать, а не ты с меня!
– А что, позвольте, спрашивать?! – нахмурился в ожидательной позе Эдик, в этот момент он напоминал мне сжатую до отказа пружину, еще какой-то миг – и пружина разожмется.
– Спрашивать и выяснять факты, – спокойно объяснил я, – факты из биографии пусть и бывшей, но жены.
– А если я желаю умолчать об этих самых интимных подробностях, тогда что?! – в глазах Эдика стояли слезы, чего нельзя было сказать обо мне.
– Тогда я заявлю в суд иск о возмещении мне морального вреда и устрою из всего этого такой показательный процесс, что ты уже как врач-психиатр лишишься навсегда своего честного профессионального имени! – говоря все это, я чувствовал, что перехожу уже всякую грань в наших отношениях и что уже навсегда теряю в нем друга.
– Вообще, это нечестно с вашей стороны, – уже на «вы» и сдавленным шепотом еле выдохнул из себя Эдик, – к тому же в прошлом мы были неплохими друзьями!
– Вот именно в прошлом, – перебил его я, – поэтому давайте без фокусов! Выкладывайте все как на духу, как на исповеди перед священником, и можете поверить, что никаких безнравственных поступков к вам я более не допущу!
– Ну, хорошо, – Эдик сильно побледнел и, поправив сбившиеся на нос очки, начал свою трудную и ужасно омерзительную речь для нас обоих.
Как оказалось, во всяком случае я себе все так и представлял, Матильда призналась ему в своей гиперсексуальности только для того, чтобы найти в нем очередного партнера. Однако Эдик Хаскин, раскрыв тайный умысел своей пациентки, разрешил ей довести его до конца, т. е. сразу и бесповоротно отдаться жене своего друга, чтобы все же потом вылечить ее от столь кошмарного недуга, но если подумать, что Хаскин просто вешает мне лапшу на уши да потом еще закручивает мне ее на рога, то получается, что эту историю он придумал нарочно, чтобы поскорее успокоить меня. Так или иначе, но я весьма с презрительной ухмылкой на губах вглядываюсь в его беспокойное лицо, как-то странно вытянувшееся по непонятным причинам, и ощущаю, что вся эта грязная история все-таки никогда не сможет мне раскрыть тайны Матильды, а тем более и тайны самого Эдика, и все мы навсегда останемся для себя только тайнами.
