Константин Кропоткин - Сожители. Опыт кокетливого детектива
– Это был еще один номер развлекательной программы нашего вечера, – объявил я, стараясь говорить погромче, – И это еще цветочки! Тем, у кого аллергия на ягодки, советуем срочно удалиться!
Фух! – вздох этот, вырвавшийся из многих ртов, можно было понять и как одобрение.
Об аттракционах, запланированных на вернисаже, гостей не предупредили, что отнюдь не означало, что их не должно быть.
А где же хваленая охрана? – хотел спросить я, не желая упустить возможности попинать подлого Володю по его профессиональной гордости. Тут-то я и увидел Лизу – в ее любимом красном наряде, расшитом на груди газетными вырезками.
Трансвеститка стояла, широко расставив ноги в телесного цвета колготках под красной юбкой, голова ее была наклонена, показывая верх светлого, свернутого валиком, парика, а крупные руки бывшей десантницы были сжаты в кулаки, должно быть раня ее саму своими острыми ногтями.
И снова сходились, и расходились вновь. Беседовали. Рядили о том и о сем.
– И этот здесь, – буркнул Марк, мрачнее тучи.
На вернисаж пришел и Николаша, сожитель Манечки, ее верный автор, несчастливый вечно; кислый брюзга – и не потому, что абсолютно лысый.
– А ты хотел бы, чтобы премьера песни прошла без участия автора? – спросил я.
– Ее никто не просил петь. Она сама начала. Террибле, – прозудел Марк, отвернувшись от Николаши. Тот, впрочем, и сам не очень жаждал встречи – только сотворил издалека вялый взмах рукой и слабое подобие улыбки.
– Можно подумать, Манечка когда-нибудь спрашивает разрешения, что ей делать и как жить.
– Я не понимаю, зачем бывают такие люди, – тянул свое Марк, – Айм соу энгри.
– Знаешь, если б я писал роман, – поддел я Марка, – То свел бы вас в счастливую семейную пару. Вы все время цапаетесь, как кошка с собакой, что можно расценивать и как тайную приязнь. Людям понравится.
– А я вот возьму сейчас тебя сфотографирую и в интернет положу – посмотрим, что про тебя люди скажут, – пригрозил в ответ Марк.
– Как здесь забавно, – дунул мне в ухо мужской голос.
Обернувшись, я чуть не зажмурился от неожиданности. Позвали действительно всех.
Тот…
Растянув в улыбке пергаментное лицо, перед нами стоял Федот.
Ладный и складный. Если б я хотел рассказать, как выглядит дьявол, то описал бы его таким: жестковатым, в костюме хорошем с бронзовой искрой, с гладким желтоватым лицом и прищуренным цепким взглядом азиата.
Кирыч кивнул, а Марк, дрогнув светлым хохолком, изобразил что-то вроде книксена.
– Забавно, – взор Федота был обращен не то на кукол над нашими головами, не то на людей за нашими спинами.
– Вам нравится? – спросил я, изо последних сил притворяясь, что ничуть не удивлен, словно не прощались мы с ним тогда, в студенческой столовой, навсегда, словно не разошлись наши пути-дорожки окончательно и бесповоротно.
– Благодарю за приглашение.
– Не за что, – ответил я больше по инерции. Это когда ж я его позвать успел? Не путает ли чего, старый черт?
– Экспозиция сообщает новые модные тренды и тенденции, – затрещал Марк, – Выставочные объекты представляют своего рода фэшн-виктимс, – откуда столько слов у человека, с грехом пополам закончившего школу?
Федот повел бровями в любезном удивлении:
– Автор мне не знаком.
– В том-то и дело! Это необычайно талантливый человек. Поскольку он был дизайнером, то его ошибочно – о, эпик фейл! – записывают в фэшн, хотя какой же это фэшн, вы посмотрите, – Марк воздел руки к потолку, к куклам, поглядывавшим на нас не без грусти, – Вивьен, – он сделал паузу, подчеркивая важность имени, – называет его «рашн-маккуин».
– Наш то есть. Русский, – сказал Федот, удивительным образом не затерявшись в лабиринте марусиной болтовни, – Он сам-то здесь?
– Его уже нет с нами, – Марк скроил печальное личико.
– Ушел что ли?
– Он умер, – пояснил Кирыч.
– Погиб, – добавил я.
– Понятно, – Федот огляделся, – А наследнички добро распродают.
– Эту опцию мы с владельцами коллекции еще не дискутировали, – Марк не расслышал в его словах сарказма, – но не исключаю, что…, – он чуть нагнулся к Федоту и договорил фразу уже вполголоса, – как инвестиционный проект может быть интересно.
Федот понимающе качнул головой.
– Дорого?
Марк закатил глаза.
– Вы должны это видеть, – он тронул Федота за локоть и понизил голос, – Один объект – это что-то невероятное! Анбилывибал!
– Ну, давайте-покажите, – произнес он и, уходя, блеснул в мою сторону глазами-запятыми, – До скорого!
– Да-да, – только и смог ответить я.
Марк увел Федота, а Кирыч, засунув руки в карманы брюк, закачался.
– Пригласил, значит, – сказал он.
– Получается так, – сказал я.
Я был в растеряннности.
– А где ж Вера Петровна? – с издевкой произнес он.
– А что ж ты сам не поинтересовался? – ответил издевкой и я, – Спросил бы, куда он жену дел. Не вышивает ли брошенка крестиком в своей монастырской келейке?
Я не помнил, когда успел позвать на выставку бывшего мужа бывшей начальницы Кирилла; того самого Федота, который давным-давно трепал меня по плечику в бывшей оранжерее своего бывшего дома. Для некоторых прошлого точно не существует, оно – как карусель – вечное настоящее, и всплывают старые обиды, и вспучиваются они дурным сном.
– Слушай, почему ты мне не доверяешь? Ты же знаешь меня тысячу лет.
– Вот именно, что знаю.
– Я тебе давал хоть повод….
– Тебе напомнить?
– Это давно было. Понимаешь? Давно!
– Давай дома поговорим.
– Нет, мы поговорим сейчас. Хватит. Надоело мне оправдываться. Я ничего не совершал.
– Ты думаешь, я не вижу?
– Что ты видишь?
– Тебе вечно чего-то не хватает.
– Зато ты, как я посмотрю, всегда всем доволен.
– Ты думаешь, я не знаю, чего ты в туалете часами сидишь, да? Ты воешь там, сукин ты сын. Дом есть, работа есть. Что тебе надо еще?
– Работы, как раз, уже нет.
– Так найди другую! Что, в Москве работы нет?
– И что мне прикажешь делать?
– Что хочешь.
– А я не знаю, чего хочу. Я, может, хочу взять автомат и расстрелять всех этих врунов, ловкачей, аферистов, маньяков на доверии, весь этот подлый, пошлый мир.
– Принимай, какой уж есть. Рая на земле не бывает.
– Зато знаешь, какой бывает ад!
– Займись, в конце-концов, делом, и перестань трепать нервы себе и мне, – рявкнул Кирыч.
Я хотел сказать, что неизвестно еще, кто кому треплет, я хотел сказать, что он первый начал, я хотел сказать, что не знаю, не имею ни малейшего понятия, почему не чувствую себя счастливым – но мне опять пришлось смотреть ему в спину. Кирыч пошел к столу, за едой, за питьем – за обычным житьем. Если вечеринка – он веселится, если кухня – он готовит, если офис – он работает. Он всегда живет по правилам.
Меня же вечно что-то беспокоит.
Меня вечно кто-то беспокоит.
На меня навалилась Лиза.
– Если ты меня убьешь, тебя посадят, – пискнул я, увидев каменное лицо бывшей десантницы.
Каменным пестрым идолом смотрела на меня Лизавета.
– Жизнь, – сказала она, нависнув надо мной, – это подарок природы.
Возникнув мощно и грозно, убивать меня она все же не собиралась.
– А любовь – это подарок жизни, – продолжила она, каменная леди в красном, впившись красными ногтями в кожу своих же, розовеющих от пытки ладоней, – И негоже разбазаривать дары ее.
– Что-то случилось? – спросил я.
– Как он смеет? Как вы смеете? Разрушать единство авторского замысла – преступление.
– Кто разрушает? – я постарался говорить посуше, поделовитей. Ярость, заточенную в разукрашенный камень Лизиной оболочки, следовало как-то охладить.
Вместо ответа она выбросила руку в сторону, чуть не со свистом прорезав пространство своим длинным ярким ногтем. Там прыгал светлый марусин хохолок, и неясным образом понял я, что он-то и вызвал негодование могучей библиотекарши.
Марк показывал Федоту «инвестиционный объект».
– И что с ним не так? – изобразил я непонимание.
– Караваджо! – заклекотала Лиза хищной птицей, – Где он? Он весь распотрошен! Вермеер! Что от него осталось? Всего три десятка работ! А сколько других шедевров, рассыпанных в пыли, утраченных для нас навсегда…?
С таким темпераментом ей не в библиотекарши, а в музейные охранницы надо идти, подумал я, по понятным причинам, не собираясь свою мысль высказывать.
– А он! – и снова этот яростный жест в сторону Марка, – Говорит о продаже по частям! В частную коллекцию! Это же вечная могила для художника! Мавзолей! Уйдет, исчезнет – и все. Все! Нам выпала редчайшая возможность! В наши руки, – она выставила ладони, словно желая подхватить что-то падающее с неба, – попало уникальное собрание. Мы обязаны сохранить его таким, каким оно пришло в этот мир, – соединенными, руки бывшего мужчины еще больше напоминали лопаты, – Таков наш долг!
