Анатолий Грешневиков - Дом толерантности (сборник)
– Видишь, Галинка, какое горе на нас свалилось, – прошептал он. – Теперь мы одни остались… Навсегда одни, без мамы, без Оленьки…
И чуть громче сказал, то ли жалуясь, то ли ругая себя, растерянному другу:
– Алеша, мы всегда откладываем свою жизнь на следующий год. А зря. Следует не просто дорожить каждым днем, следует жить каждый день… И не откладывать ничего на завтра. Я ведь знал, что она серьезно больна… Все мечтал отвезти ее в санаторий, полечить, подкрепить сердце… Все откладывал лечение на потом, дурак. Уступал ее словам, ее просьбам: «На первом месте у нас дети, а потом уж и мы…».
– О чем ты говоришь, Коля? – замялся чуткий друг. – Она жила для детей. Помнишь, как она радостно кричала, когда мы с тобой забирали ее из роддома? Помнишь? Она кричала на всю вселенную: «Я нарожаю тебе кучу детей!».
– Она жила для детей. Правда. А как же мне теперь жить без нее?!
– Крепись, дружище.
– Завтра Маша вернется из Болгарии. Что я ей скажу?
– У тебя есть дети. Жить надо… Жить ради них.
– Я не знаю, я не умею жить без Оли.
На город тихо и незаметно спустился вечер. Несмотря на желание друга остаться на ночлег, Николай Степанович выпроводил его с супругой домой. Побродив неприкаянно по залу, он опустился на диван, где сидели дети. Их глаза были полны тревоги и ожидания. Его обессиленные руки повисли на их плечах… Они сидели тихо, боясь обронить ненужное слово.
К Николаю Степановичу снова вернулась мысль о том, что в смерти жены есть его вина, что он должен был отвезти ее в санаторий, найти для нее нужную больницу. Чувство тоски охватило его душу. Стиснув кулаки и зубы, он нежно погладил детей по спине, понимая, как им тоже тяжело в эти тягостные минуты. Ему следовало быть сильным… Дети наверняка бессознательно чувствуют его растерянность, слабость, бессилие. А это предчувствие еще злее ранило его.
Галя ушла в кабинет и вернулась с альбомом фотографий. На ней было привлекательное длинное платье. Он никогда не замечал его на ней. Оно удлиняло и стройнило и так высокую, ладную фигуру дочери. На ее лице под небольшими скулами смуглели легкие тени, пухлые полуоткрытые губы казались влажными. Для дочери сейчас было совершенно безразлично, что краска с ресниц стекла, глаза покраснели, а лицо опухло.
На всех подряд фотографиях заметно выделялась улыбчивая, жизнерадостная Оля. Он специально много снимал ее. И теперь она смотрела на него живыми, ласковыми глазами. Николай замирал над снимком и ему казалось, что он слышит, как его жена делает тонкие иронические замечания, затем чувствует, как она виснет на его руке, наклоняется к плечу и жар ее щеки охватывает его лицо.
Фотографии вызывали боль в душе, и он отодвинул от себя альбом. Попросил у дочки извинения за отказ вспоминать былое. «Не могу!», – сказал он, задыхаясь от горьких слез, которые вновь подступили к горлу.
Гале пришлось досматривать альбом вместе с Максимом.
Николай Степанович удалился на кухню. Смочив чаем пересохшее горло, он откинулся на стуле спиной к стене и закрыл глаза. Тишину нарушал лишь гулкий ход часов. Ему не хотелось думать о том, какое горе принес чужак Анзор в их семью, что пропажа Лизы и смерть жены лежат на его совести, но мысль эта навязчиво посещала его и захватывало сознание… Даже возвращение Виктора с неудачных поисков Лизы, размещение на ночлег детей, ничто не смогло отвлечь его от мысленных обвинений Анзора в нахлынувшей на семью трагедии.
Неожиданно его стало грызть чувство мести.
«Какой-то пришелец проник в мою семью, разрушил ее, сгубил дочь и жену, и ходит себе преспокойненько по городу, гуляет, пьет вино…» – одна мысль злее другой жалила его. «И никто мерзавца не остановит, кругом у него связи, деньги…».
От нервного дрожания его рук, облокотившихся на стол, на краю зазвенели фарфоровые чашки. Одна из них чуть не улетела на пол… Он схватил ее на лету. Подержав над головой, помедлив, хотел со злости разбить. Но вспомнил о спящих детях.
Злость кипела в его груди все сильнее и сильнее.
«По телевидению каждый день в сводках происшествий приводят трагические случаи убийств и изнасилований, которые совершают гастарбайтеры, а власть ничего не предпринимает для защиты своего населения. Только декларирует и заклинает, что будет заниматься сбережением народа. Господи, почему в России, что ни власть, то чужая, не русская, не любящая собственный народ!?».
Николай Степанович продолжал бы и дальше проклинать власть и понаехавших в страну мигрантов, возбуждать себя против тех, кто разрушил его семью, но тут на улице раздались звуки музыки, хохот молодежи. И он подумал, что у него появился шанс: подойти сейчас к Анзору, высказать ему прямо в лицо все, что он о нем думает, и потребовать убраться из города восвояси. Иначе он, мол, за себя не ручается. Ему теперь терять нечего…
Тихо выйдя из квартиры, он решительным шагом направился туда, где гремела музыка, где он надеялся встретиться лицом к лицу с Анзором. К его жгучей ненависти примешивалось чувство бесстрашия. Широкое лицо выглядело устало, иногда подергивалось судорогой. Всю дорогу он говорил себе со злостью и желчным выражением: «За что вы сгубили мою дочь и жену?!».
В парке против освещенной двери магазина Анзора чернела толпа молодых ребят и продолжали разноситься громкие песни, смех и говор. Выходящие из торгового помещения парни характерным жестом запихивали в карманы какие-то пакетики.
«Ну, и где этот блюститель порядка майор Акбердин?!» – подумал подошедший к толпе Николай Степанович.
Посмотрев на кучкующихся с бутылками пива ребят, он не обнаружил среди них Анзора. Музыка неприятными ударами отзывалась в голове, звучала в его ушах смутной мелодией. Наконец глаза остановились на знакомой фигуре. Это был Сабир, веселый, разговорчивый. Его глаза смеялись, как будто что-то особенное происходило между ним и его девушкой, едва державшейся на ногах.
Огорчению Николая Степановича, не встретившего ненавистного Анзора, не было предела. Его грудь переполняло негодование. Он быстрыми глотками вдыхал в себя воздух, точно бегун, который пробежал стометровку. Незатухающее в груди огорчение придавало его лицу выражение неумолимого гнева.
– Где твой дружок Анзор? – угрожающе спросил он.
– Не знаю, – небрежно отозвался Сабир.
– Говори, а то я вдребезги разнесу ваш притон, – пригрозил Николай Степанович.
– Чего?
– Говори. Где мне найти этого гаденыша? Мне надо с ним поговорить.
– Тебе надо, ты и ищи.
– Я не шучу. Сейчас ты увидишь, как я буду громить прилавок, бить окна…
– Чего, напился что ли? Может, полицию вызвать?!..
– Слушай, гаденыш, говори, где Анзор… Последний раз спрашиваю. Теперь ни тебе, ни Анзору, никто не поможет, ни полиция продажная, ни твои дружки-наркоманы.
– Ладно, не ори. Иди к нему домой, там он… Спит, наверное.
Синее небо становилось все темнее. Черные верхушки деревьев едва заметно качались, стремясь подняться высоко-высоко, к звездному пространству.
Дверь в квартиру Анзора оказалась не запертой. Николай Степанович, не постучав, зашел в нее. В ноздри сразу ударил запах перегара. В полутьме на высокой кровати лежал, не раздевшись, в мятых джинсах и грязных кроссовках пьяненький Анзор. На полу валялись куртка и пачка сигарет.
Николай Степанович брезгливо поморщился, подошел к кровати.
– Вставай, Анзор, я из тебя хочу душу вытрясти.
Анзор быстро вскочил на ноги, будто не спал, а бодрствовал и ждал прихода гостей.
– Стучать надо, – огрызнулся он, прикрыв ладонью зевающий рот, и потеребив унылое, заспанное лицо.
– По твоему гробу пора стучать молотком.
– Вы с ума сошли, Николай Степанович? О каком гробе говорите?!
– С ума сошел ты со своими дружками. Куда вы дели мою дочь Лизу?
Анзор не успел ничего сказать… Цепкие руки Николая Степановича схватили его за ворот рубахи, грубо тряхнули взад-вперед… Против своего обыкновения не лезть в драку первым он все-таки ударил кулаком по скуле своего врага. Анзор не ответил. Но когда Николай Степанович стукнул его еще раз, и на поджатых губах парня выступила кровь, тот тоже нанес удар.
Они сцепились друг в друга, как голодные звери. Повалившись на пол, каждый из них норовил схватить соперника за горло.
Пока дерущиеся катались клубком и выясняли отношения на кулаках, в квартиру вломился Сабир с тремя парнями. Он еще на улице догадался, что их кровавые делишки зашли слишком далеко, и месть разгневанного отца выльется сейчас в страшное побоище… Чтобы выручить дружка, он взял с собой подмогу.
Тяжелый удар по шее и еще один удар в живот получил Николай Степанович, валяясь на Анзоре, не видя, как сзади него появились новые обидчики. Сабир пинал его сильно и яростно.
– Оставьте его, – крикнул Анзор, вскочивший на ноги. – Мы сами разберемся. Уходите. Идите отсюда…
У Николая Степановича появилось время встать на ноги и кинуться на Сабира.
